Жизнь в присутствии
О книге Игоря Лёвшина «Жир Игоря Лёвшина»

Андрей Урицкий
Сетевая словесность
И.Лёвшин. Жир Игоря Лёвшина. - М., Издательство Р.Элинина, 1995 - 80 с., тираж 500 экз.


        В конце 80-х годов, во времена странные и уже легендарные, выходил в Москве самиздатовский альманах «Эпсилон-салон», чуть ли не единственное в столице издание такого типа, преодолевшее узкие рамки домашнего кружка. С альманахом был связан довольно широкий круг авторов, многие из которых сегодня более чем известны, но дело не в этом. Думаю, что не ошибусь утверждая существование явления, которое можно назвать прозой «Эпсилон-салона». Одним из главных факторов, определивших его специфические черты, было отталкивание от господствующей официальной эстетики. Пуританскому ханжеству противопоставлялась сосредоточенность на «проблемах пола», сопровождавшаяся детальными описаниями акта как такового, изобиловавшими физиологическими подробностями; лексическому пуризму - частое употребление так называемых нецензурных слов, фактически приводившее к их детабуированию. При этом авторы альманаха были далеки от примитивной чернухи, проникнутой социально-критическим пафосом. Утомительную серьезность они отвергли ради торжествующей игровой стихии. «Эпсилон-салон» противопоставлял себя не только и даже не столько официозу, но нормативной эстетике вообще. Вот что писал когда-то один из редакторов альманаха Александр Бараш: «...концепция альманаха и литературная позиция его авторов <...> явилась бы совершенно изоморфной нынешней и в случае здорового функционирования <...> культурных механизмов, - <...> это был бы классический вариант собственно эстетического андеграунда». (альманах «Индекс», М., 1990, стр.179) Позволю себе привести еще одну цитату, на этот раз из эссе «Набросок credo» соредактора альманаха Николая Байтова: «Мне хотелось бы <...> представить ее (культуру - А.Н.) ... не просто областью, дополнительной по отношению к природе, а настоящим альтернативным пространством для полноценной душевной жизни. Реально это значит - перенести в искусство акцент своего самочувствия, самосознания, действия. <...> Мне кажется, что подобное стремление выражается в творчестве и других участников группы «Эпсилон». (там же, стр.182)
        Всё сказанное в полной мере относится к рассказам и пьесам из недавно вышедшей книги «Жир Игоря Левшина», поскольку Левшин был одним из наиболее активных участников «Эпсилон-Салона». Принадлежность художника к той или иной группе - это отправная точка, удобная для начала разговора. Художник интересен не сходством, а различиями. Что же останется в сухом остатке, если вычесть из книги черты типические? Останется характерная, легко узнаваемая манера письма. Останется близость к обэриутам: «Тот, кто и был, вероятно, Ворониным, влез в зуб щепкой от спичечного коробка». - так бы мог начинаться и рассказ Хармса; «Еще есть у меня претензия,/ что я не ковер, не гортензия». - воскликнул Введенский – «...то, что было редактором стенгазеты транспортного цеха, задумалось, лежа боком в песочнице: «а не стать ли вещью?» - аукнулось у Левшина.
        Суетятся и бегают, активничают человечки, их действия, поступки алогичны и в конечном итоге подчинены внешней, враждебной воле. Легко было бы сказать, что над ними Бог - нет: «...те, кто переставил нашу клетку под кровать, <...> те, для кого мы, должно быть, не более, чем «наши вонючки»...». Левшин изображает мир, в котором за легкой пленкой быта сквозит трагедия. И даже когда он просто развлекается и развлекает читателя, старается быть остроумным и веселым, резко ощущается присутствие гибели и распада. Трагедия возникает на границе бытия и небытия. В рассказе «Ластик» появляется «длинноногий нагой юноша с головой орла», одновременно и убийца героя, и мистический любовник героини. Это, конечно, Гор, сын египетского бога Осириса, зачатый от мертвого отца. Неразлучны Эрос и Танатос! Рождение равно смерти. Рождение есть путь. «Во мрак. Из мрака. В безвременье из времени. Из бытия - в небытие...» Путь туда, где человек превращен в вещь - посредством второго, духовного, рождения. Древние мифы всегда с нами, архетипы никто у нас не отнимет, а доктор Фрейд готов прийти на помощь, как и коллега его, доктор Юнг. Впрочем, выстраивая свои тексты, Левшин всеми силами уходит от неизбежного пафоса, и при первых признаках опасности прячется за насмешливо-издевательской маской игрока.
        Очевидно и несовпадение с Хармсом и хармсоподобными: их персонажи - бестелесны, плоски, существуют вне исторического времени. Герои же Левшина легко узнаваемы: это холинские «жители барака», перебравшиеся в пятиэтажные хрущобы, живущие в конце века, но нисколько не изменившиеся. Возможно, Левшин хотел бы быть городским рассказчиком, хроникером одного московского микрорайона, но это оказывается немыслимым, когда «...и через шуток отверстия он в беспредельное глядит». Приходится описывать жизнь в присутствии «Огромного», неясного, непознаваемого.
        Если же рассматривать книгу просто как сборник текстов, то ей не хватает единства: выпадают некоторые чисто экспериментальные вещи (например, замечательный палиндром «Дед»), ну а рассказ «Новый папа» явно бледнее прочих, несмотря на эффектную эротическую сцену и более чем интересную концепцию. Но эти замечания - традиционная ложка дегтя, дань привычке быть стопроцентно объективным, даже вопреки собственному желанию.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service