Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Соловьев Сергей. Amort

21.03.2008
        Соловьев Сергей. Amort. Роман. — М.: Зебра Е, 2005. — 352 с.
        «В шесть поезд, а сейчас пять. Вспять спать, говорю, с тобой. Пядь в пядь, говорю, плыть в плоть, вплоть, говорю, заговариваясь, заговаривая мотыльковые эти, бьющиеся в стекло по ту сторону неба... В шесть, говорю. Как в жесть ее губ говорю. А сейчас — начало только...» (с. 351).
        Действие романа Сергея Соловьева (поэта и художника, живущего между Гурзуфом, Мюнхеном и Москвой, автора нескольких книг, в том числе «Междуречье», «Книга», «Я, он, тот», составителя сборника «Фигуры речи», ведущего серии литературных вечеров-дискуссий «Речевые ландшафты») начинается с Индии, описанной увлеченно и ярко. На индийских отшельниках-джайнах даже одежды — «не наш плебейский плагиат тела, — штука легкого пламени, белого ветра в медленном танце достоинства и свободы течет по плоти» (с. 17). Параллельно с романной Индией существует и другой мир, сложный и напряженный. Спутница героя книги, его возлюбленная — австрийская художница из древнего рода: раньше — аристократы, теперь — университетские профессора. Ее сущность — легкость и чуткость. «Она оборачивается на ветер. На тень его, скользнувшую за спиной» (с. 221). Ее сила непонятна в своей хрупкости. «Ртуть в ней и воздух: дыши. Чутко дыши: нежность ее двужильна. <...> Она умеет слушать. Она не оставляет следов. Она умеет висеть, как рыба, не сходя с места, поводя плавниками» (с. 231—232). Внимательно слушающий собирает очень много и поэтому не считает что бы то ни было безусловным, устоявшимся: этот мир сложен, богат возможностями. «Она напряженно затихла и прошептала — оттуда: ты уверен, что обнимаешь меня?» (с. 108). Отношения людей в таком мире подобны отношению взрослого к ребенку, которого надо растить и учить ходить, или к огоньку, в который надо осторожно подкладывать ветки. Люди — как бабочки: прикосновение стряхивает тончайшую пыльцу с крыльев, а без нее бабочка не полетит. Близость не может быть полной при встрече со свободой. «Это как сквозь стекло обнимать тебя: мягкое, вязкое, сквозь которое руки со смещеньем проходят — как преломленье в воде» (с. 343). Возможна встреча с человеком, возможна пронзительная близость, такая, «что уже не поймешь — чьими губами целуешь, чьим носом ты дышишь и чьими ногтями скребешь. А потом, жизнь спустя, на излете, хлопок парашюта — и вздернут на стропах. И под тобою — еще вдалеке, наплывая, покачивается земля» (с. 144). Но это — не слияние. Невозможно удержать чужую свободу, которой только и живет любовь. И мгновение близости не бесконечно. Чувство не имеет черновика: текуче, обманчиво — потому и сохранно. Чем сложнее и чем интереснее люди, тем более они разделены. Эта пропасть может быть временно перейденной, но никогда не исчезнет. Близость и удаленность мерцают почти одновременно. Легкость связана с тяжестью человека рядом, тяжестью понимания и непонимания. Трудно выдержать обращенность взгляда любимой не на тебя, а в пространство, балансируя «меж тобой и собой» (с. 53), «меж друг-другу-никто, и спиною друг к другу, спиною, когда бы не лица — глазами к глазам» (с. 54). Выдерживая ускользание человека, ощущая близость, которая не держит и не сдерживает. Над героем гадалка видит ангела, даже двух. А над его спутницей никого — только небо. «И то, что ты обнимаешь, обшептываешь, — это не тело ее. Нет его у нее — в твоем понимании. Это лишь ветер, как бы защемленный с двух сторон» (с. 224).
        Герой Соловьева теряется в любимой, как среди фосфоресцирующих глубоководных существ. Трудно понять, где она, где связь с ней. И в то же самое время мир раскрывается через взгляд и ощущение любимого человека. «Этот мир на просвет с проступающей тайнописью, эти голосники повсюду — так что слышен каждый волос воды, эта пыльца крылатая на подушечках пальцев и в уголках губ, когда слух простирается дальше, чем звук, когда вяжутся завязи смыслов повсюду, во всем — на тоненьких спицах со скоростью света, но чувство их за руку ловит, оно чуть быстрее» (с. 330) Без любимой мир закрывает глаза.
        Стиль Соловьева — продолжение не слишком частой в современной русской литературе традиции, связанной с «Египетской маркой» Мандельштама или «Школой для дураков» Саши Соколова. Стремление соединить повествование, имеющее различимый сюжет и героев, с концентрацией смыслов, свойственной скорее построенному на ассоциациях стихотворению. Рассказать, не убивая описываемое, не лишая его подвижности — обходя снова и снова, вспышками взглядов. «Значит, что? Значит, нет? Или да, значит? Только нужно это еще прорасти вдвоем, прогореть, услышать? Даже если и нет, — да» (с. 255). Все неустойчиво, становится, формируется сейчас, в момент написания или чтения фразы. Прочесть фразу, пройти ее ответвления — значит, прожить отрезок времени с максимальной интенсивностью чувствования и размышления. В тесном соприкосновении с человеком и предметом — на ощупь, на вкус. Во внимании к конкретности — нет огня «вообще», есть вот этот костер. Этот стиль живет в настоящем, а не рассказывает о прошлом. Предлагая внимательность, а не готовые ответы. Не замещая личное высказывание игрой клише, не пытаясь согреть эти клише «новой искренностью», не редуцируя личную речь до надежных в своей простоте высказываний, а двигаясь к многообразной и сложной речи, не повторимой никем, — и открывая возможности этого движения для читающего. Стиль Соловьева равно способен воссоздать тонкое и неоднозначное движение души — и момент физической близости (мало что в человеке столь же индивидуально, как сексуальная жизнь). Текучесть и ассоциативность языка Соловьева делают его пригодным для сферы эротического именно потому, что это область несловесного опыта, и прямое описание и называние здесь невозможно в принципе, а не из-за каких-то общественных ограничений.
        Книга Соловьева — одно из первых реальных соприкосновений современной русской литературы с Европой, какой та стала сейчас. Европа в романе показана не глазами тех эмигрантов, которые везде живут одинаково, и скорее русской, чем европейской или американской жизнью. Это и не Европа потребительского общества — с магазинами и барами. Проза Соловьева — встреча с духом Европы. Соприкосновение это радостное и нелегкое — наверное, как любовь. Герой Соловьева ждет большей открытости — до слияния; близости с человеком — до потери границ между «я» и «не-я». Он говорит, что ему недостаточна отдельная река, он предпочитает море. Он смеется над немецкой дистанцией общения — 70 сантиметров, не ближе. Но именно эта дистанция и сделала возможной ту, кого он любит. «Ты говоришь, что я живу на кладбище. Что я ужаленная обочина. Что я стебель без розы. Что я светящийся кокон. Что у меня крылья растут внутрь. Что я иезуит эгоизма, писанный ангельской акварелью. Что я жизнь свою в кулачок заткнула, побелевший, заведенный за спину. Что еще? Что, наконец, я не женщина, потому что, по-твоему, женщина — это жертвенность, самозабвение. Я не дом, не любовь и не друг. Бог добра, говоришь, не коснулся меня» (с. 280). Но возможны другие розы и другое добро — 15 лет пересылать деньги девочке в Тибете, которую героиня и не видела никогда.
        С другой стороны, постепенно ставятся под вопрос и те качества, которые герой привык воспринимать как свои достоинства: его безоглядность оказывается сродни безответственности. «У тебя в одной руке дудочка, а в другой топор. Ты одной рукой творишь, чаруешь, а другой — под собой рубишь. Я прошла через это, задолго еще до тебя, и не надо больше» (с. 281). Но и ее нечто привлекает в герое — интересно, что? Подвижность, энергия, способность удивляться, умение творить? У героя есть изначальные, фиксированные требования к женщине. Но он сталкивается с ситуацией отказа от всех абсолютных требований. Даже Бог — не Бог без свободы выбора. Но как тогда найти путь? И как отличить свободу от уклончивости или черствости? а бережность к чужой и своей свободе — от пустоты? Глаза героини Соловьева — «мнимая даль в них, как молью изъедена. Эти мнимые водянистые знаки незабудочной топи в сухих акварельных промоинах» (с. 221). Но ведь именно эти глаза и расширяют мир, словно окна — дом. «Не глаза, а оконные стекла — настолько промыты, прозрачны, что, кажется, и стекла нет» (с. 224). Однозначного ответа не может быть, он ищется каждый раз заново, с болью. А человек Запада переживает боль, загоняя ее внутрь.
        Книга полна внутренних напряжений. Контраст кипящей простоты индийской жизни и сжатой внутри сложности. Соприкосновение свобод героя и героини в толпе — холод на фоне индийской жары. Индия, находящаяся рядом, окружающая героев, дарит соблазн растворения — ведь индиец, как кажется герою Соловьева, един с миром. «Это и его рот, а не только мой. И рука Ксении — тоже его. Как и дерево за рекой. Как и он сам — продолженье и Ксении, и меня, и того дерева» (с. 195). Но в такой ситуации и речи об индивидуальности быть не может. Все — одно. И памяти нет ни у травы, ни у лошади, ни у солнца. Индия для героев — сказка, а современный европеец уверен в том, что сказок нет. Знает об этом и герой книги, видящий не только мудрецов, но и коммерческий гостиничный центр с ресторанами и залами для медитации. А самая индийская еда — обычные огурцы (хотя и со специями). И это — тоже Индия: «Безжизненные, чуть сковырнутые струпья построек. Шрам дороги, как бы продавленной заржавленным тесаком и присыпанный теплой золой по-живому. Утлый слезящийся свет» (с. 28).
        Текст Соловьева кажется дневником, описанием поездок и встреч. Да, претензии любого автора на всезнание рухнули, выдуманный персонаж сомнителен, сюжет невозможен — где начало и где конец событий? У автора остается первое лицо единственного числа. Но это не non-fiction, а тонкое балансирование между случившимся и возможным. Если автор видел березу, а для течения смыслов в тексте лучше сосна, сосна там и будет. Соловьев здесь не один, по холсту действительности пишут, например, Марина Москвина в своих книгах путешествий или Сергей Соколовский в «Fast food», вообще это направление кажется очень многообещающим. Интересно, что Индия как тема нередка у авторов этого направления — не только Соловьев, но и одно из путешествий Москвиной, «Travel Агнец» Анастасии Гостевой. Но это не такие книги, после которых из России побегут в «Индию духа», как побежали из Америки после книги Гинзберга. Это скорее опыты встречи с радикально другой культурой, другими индивидуальностями, накопление понимания чужого — и себя через соприкосновение с этим чужим. Индия там сложна и неожиданна, а не идеальна.
        С героями Соловьева в русскую литературу наконец возвращается человек ищущий, думающий и радостный.
        Не юродивый, не неудачник, не вариант Обломова, не зацикленный на разборках развалин советского времени, не стремящийся ускользнуть в безопасную несвободу детства. Возвращается температура чувства — не охлажденного стилизацией, но и не примитивизированного. Возвращаются сложность и серьезность разговора о любви и смерти — amor и mort. Книга написана не от недостатка, а от полноты, в мире, где напиток столь хорош, что стакан с ним вознесется к небу, если не удержать. А небо — глаз без ресниц. «И в нем письмена горят. Пишутся — одновременно повсюду — и горят. Острым перышком по радужной оболочке — черной. И проступают красной бороздкой, чуть расплываясь и незаметно переиначиваясь на ходу. Так что, если вернуться взглядом, — уже не найти того слова, которое, кажется, только что проступило, еще не подсохло, а вместо него другое» (с. 211). Может быть, такой и должна быть проза.


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service