Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Елена Шварц  .  предыдущая публикация  
Постпоследний романтик?
Рецензия на книгу Елены Шварц «Стихотворения и поэмы»

27.10.2009
Знамя
1999, №9
Досье: Елена Шварц
Елена Шварц. Стихотворения и поэмы. - СПб., ИНАПРЕСС, 1999, 512 с.


         Вот и еще одного поэта — Елену Шварц— можно прочесть обстоятельно, по 500-страничному собранию стихов. А при таком чтении особенно заметны ведущие мотивы— проступающие определенно даже в тех стихах, которые Шварц называет в предисловии «написанными из-под маски».
         В первом же стихотворении («Зверь-цветок») заявлены многоцветие — и сжигание себя дотла: «Я куст из роз и незабудок сразу», «я буду фиолетовой и красной, / Багровой, желтой, черной, золотой», «Когда ж я отцвету, о Боже, Боже, / Какой останется искусанный комок — / Остывшая и с лопнувшею кожей...» Это происходит на фоне очень форсированной риторики. Жизнь олитературена: «Нет тела у меня и нету слез, / А только торба в сердце со стихами». (И книга стихов в предисловии обозначена Шварц как главный труд ее жизни.)
         Стихи у Шварц питаются автором: «Они моею кровью напитались, / Они мне вены вскрыли ловко» («Башня, в ней клетки»). И они определяются как «чудный дар». Часты обращения к Музе (к тому же разводящей чернила кровью), мотив поэта, на котором высшие силы пишут стихи, который одержим божеством (порой темным) и принципиально отличается от прочих смертных.          Декларируется его неотмирность: «Я не здесь, я давно уж не здесь — я в Луне». На земле поэту приличествуют разве что специфически поэтические пейзажи — например, остров Валаам. Отсюда стремление к бегству: «Лучше в небо давай упорхнем».
         И история для Шварц — место ухода от настоящего («Распродажа библиотеки историка»). А «здешний» мир — скорее объект агрессии: соловей буравит его, ударяет, жжет, чтобы пробиться к свету.
         Демонстративные контрасты — жизни и смерти, греха и святости и т.д., — доведенные до предела. Жизнь — голубой алмаз с горсточкой червей. Человек— это цикламены в трескучем снегу. Любовники, переговаривающиеся в могилах. Великолепие мертвых королей и засыпавшая их могилы — в революцию — известь. Лед и пламень, любовь и кровь, превращение боли в вино («В темное вино в ночах / Превратится боль, / На твоих зрачках / Звезд проступит соль»).
         Гиперболизм чувств: «Любви мильонорукий осьминог». Если падение — обязательно в бездну. Если уж новый микрорайон, так там не просто грязь, но архигрязь, из которой не выбраться и архангелу. Или «О Свалка,... о монстр, о чудовище ночное.»
         Визионерство. Бог во всем: «Ты как халат, тебя надели, Бог над тобою и внутри, / Ты ломок, тонок, ты крошишься фарфоровою чашкой — в ней / Просвечивает Бог, наверно. Мне это все видней, видней». Особенно сконцентрирован визионерский опыт в «Маленьких поэмах». Причем Шварц привлекает в предстоянии перед Богом именно экстатичность: «Выламывайтесь, руки! Голова, / Летай из правой в левую ладонь»; «Трещите, волосы, звените, кости, / Меня в костер для Бога щепкой бросьте» — и типичное для мистика стремление физически участвовать в страданиях Бога. Во взаимоотношениях Шварц с Богом много крови и жертвы: «Себя заколоть / И швырнуть Тебе в небо»; «Жертвы требует Бог — так скорей же ее принеси.

            Жизнь на части ты режь, в алюминии быстро свари.
            Деревянною ложкой по краям разотри.
            Ну и что она есть ? — паста, пепел, дурман...

        И жизнь для Шварц, видимо, слишком пустячна, чтобы эта жертва была ценна. «С тела жизни, с ее рожи / Соскользну — зовут. Сейчас! / Как ошметок наболевшей кожи, / Под которым леденеет третий глаз.»
        Человек для Шварц — игрушка высших сил — спичка, которой чиркает Бог, карта в игре бесов. Более реальны ангелы и бесы — и люди описываются по их моделям. Движения человека безоглядны: «Я не помню, куда плыву». Часто повторяется мотив утраты головы.
        Безусловна связь Шварц со «старшими символистами» — Вяч.Ивановым или Зинаидой Гиппиус, у которых тоже в каждой строке любовь, смерть и мистическое слияние. Но, вероятно, это возврат еще дальше — в романтизм. Через век после «последнего романтика» Аполлона Григорьева? (Шварц словно намеренно воспроизводит в своих цыганских стихах «Цыганскую венгерку» и другие подобные стихи Григорьева.)
        Может быть, после катастрофы XX века для восстановления преемственности потребовался откат даже не к акмеизму, а еще на столетие дальше? Может быть, намеренный накал — против серости советской жизни (впрочем, сейчас не тот же ли цвет — пусть и бурлящий)?
        Во всяком случае, Шварц продолжает там, где остановились. Возможно, именно это и объясняет ее известность — ее стихи легко соотносятся с апробированным культурным наследством. Она связывает нить — и передает нам прежние проблемы.
        Мир Шварц — бездна, мрак, пламень, свет, любовь — лишен оттенков и полутонов, которые нам еще долго учиться различать. Шварц иногда пытается разглядеть сама: смерть — это якорь, море, лицо, лес? Но чаще всего общие понятия остаются у нее без конкретизации.
        Она тяготеет к аллегориям, эмблематическим фигурам — например, «Столпник, стоящий на голове».
        Другая проблема — разговор с миром человека, сознающего свою отдельность в нем. Не растворение, уничтожающее разнообразие, но разговор на равных с другими разнообразиями. У Шварц о самостоятельности человека и речи нет. Ее многоцветность стирает всякое своеобразие и похожа на тот абсолютный свет, в котором уже ничего не разобрать. Человек впадает в Бога — как в обморок. Отсюда частое наличие у Шварц ворочающегося непроясненного существования, не отделившего себя от хаоса. Юродивый, пьяный, гомункул.
        И любовь у Шварц — не союз отдельностей, а слияние. И направлена она в конечном счете не на человека, а мимо.         Шварц проявляет бережность в отношении к черепу, крысам, Земле. «Из всего— только всего и жаль — / Звезды, и даже слова о звездах». А «Человек человеку— так, приключенье». Любовь Шварц — к дальнему, а не к ближнему.
         «Люблю, люблю — Рембо, Рембо». И друг ей нужен для утешения — а не как самостоятельное существование.
        Шварц слишком нажимает на беспричинность любви. (Может быть, любовь действительно беспричинна; но человеку лучше об этом не думать; и беспричинную любовь в некотором смысле тоже надо заслужить.) Задача индивидуализации ставится иногда: монахиня Лавиния ищет для Бога слова «роднее, чем «ты», и чуть-чуть чужее, чем «я» — но это осознается то ли как грех, то ли как неразрешимый вопрос.
        Шварц ведет свободный от канонов поиск. «Храм — тем больше храм, чем меньше храм он». Но при этом ее заводит и в области, явно антиличностные, в духовные практики, с которыми, как показывает горький опыт культуры, лучше не играть — например, хлыстовство.
        Присущая Шварц энергия иногда закручивает ее в пляске, напоминающей радение. Возможно, Шварц примеряла на себя и жизнь, копящую все внутри, не выплескивающуюся в немедленном эмоциональном разряде (Кинфия?) — но та показалась ей слишком холодной.
        И — очень русское ощущение близости Апокалипсиса — не дающее ничего сделать сегодня. Шварц действительно «ставит на лошадь по кличке «потом».
        Шварц стремится довести свои стихи до крепости неразбавленного спирта— а спирт хорошо горит, освещая дорогу. Ведь действительно, «Когда несешь большую страсть / В самом себе, как угль в ладонях, / Тогда не страшно умирать...» И ветер действительно разнес воздух, которым дышал Иисус — так что частица этого воздуха может оказаться в каждом из нас. И сложность неотменима. «Мрамор с грязью так срощены, слиты любовно — / Разодрать их и Богу бы было греховно, / Может быть, и спасется все тем — что срослось.» Даже юг в южной элегии Шварц оказывается связанным не с теплом, а с холодом Южного полюса.
        Потому что мир полицентричен:

            Повсюду центр мира — страшный луч
            В моем мизинце и в зрачке Сократа,
            В трамвае, на луне, в разрыве мокрых туч
            И в животе разодранном солдата.

        Музы у Шварц бредут по земле, никому не нужные, заказывая по себе заупокойный молебен. Таких романтических поэтов, на которых рассчитывает Шварц, может быть, не будет. Но будут — также и благодаря Шварцу — другие. «А пьют птенцы — что птицы им приносят —/Согретый шарик костяной воды».


  следующая публикация  .  Елена Шварц  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service