|
Кирилл Медведев. Вторжение: Стихи и тексты. - М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2002.- 160 с. ISBN 5-94128-067-X. Тираж 300 экз.
я обратил внимание,
что очень многих женщин
совершенно не устраивает интеллектуальный уровень
их мужей и любовников
Мужья и любовники решили не повышать интеллектуальный уровень, так как это сложно и неизвестно еще чем кончится, а оставить его как есть, но объявить достаточно высоким.
Есть обаятельные люди, с которыми можно долго «общаться», а потом еще дольше вспоминать: вроде интересно было, но что же этот человек сказал? Собственно, ничего: демонстрировал свою обаятельность.
почему-то когда кто-нибудь один
рассказывает истории, то они кажутся
совершённо неинтересными,
а когда другие – например, Женя, – рассказывают
какие-то такие случаи, истории,
то они кажутся
очень интересными, и, что самое главное,
любая подробность таких историй
воспринимается фактически как откровение
Текст, смыслы в котором лишены даже попытки концентрации, сулит приятную расслабленность при восприятии.
Притом что персонаж Медведева что-то видит. Например, музыку специально для одиноких в городе, музыку «полета в сумерках между засыпающих многоэтажек». Иллюзию возможности, творимую, например, из взгляда на пальто девушки в метро. Но это очень разбавлено обычным повествованием. Мир одинокого человека - «святилище простых удовольствий» - включить телевизор, спокойно почитать или поесть (оно так, но есть и другие одиночества - собирающие и рождающие, вариант Рильке, например). «Никто не научит нас одиночеству» - но одиночество человек выбирает и учит сам. Персонаж Медведева нормален. Нормальному человеку свойственно порой ненавидеть себя.
иногда мне кажется
что я ненавижу
всю эту новую реальность
всё это новое поколение
этих детей перестройки
я ненавижу их за то
что они все одинаковые
- но долго это не продолжается, новая жизнь с понедельника не начнется. И, замотанный городской жизнью, нормальный человек продолжает ненавидеть тех, о кого трется, - то есть почти всех, - и с равной верой и сомнением относится к «научным» прогнозам и к сглазу. И мечтает об уникальности, чтобы не потеряться в толпе, хотя бы за счет голоса, в данном случае - звучания стихов.
вы слышите,
как я их читаю? когда вы их читаете, вы должны слышать,
как я их читаю)
Этой жаждой уникальности живет и мода, продавая то, что купить нельзя.
посмеяться над этим уродливым самодовольным
миром
без божества
посмотреть до чего довёл его научный прогресс
свобода
релятивизм и позитивизм
Повздыхать, а потом вновь слиться с этим миром, не делая ни малейшей попытки выйти из плоскости стандарта. (Поэзия - не только она, но и она тоже - именно дает эту возможность. Но - другая поэзия.)
Способен ли отвечать за себя человек, до сих пор считающий, что ему кто-то что-то должен?
у меня такое ощущение,
что мне в последнее время
кто-то чего-то
недодаёт;
Пребывающий в подростковой разочарованности: «Добра уже нет. Было ли оно вообще, я не знаю. Думаю, да, но сейчас существует либо зло, либо апатия». За «нет в жизни счастья» вполне естественно следует мифологема золотого века. «Я хочу забыть все, что говорилось до меня, и я действительно это забываю». Ну да, не в состоянии освоить что-либо, человек обычно вытесняет это из сознания. Это компиляция примеров по психологии?
И реакция на террористический акт - хаос в голове. Страх - а вдруг и здесь? Жалость к погибшим. Недоумение перед «сторонником общечеловеческих и либеральных ценностей, который говорил, что всех арабов нужно забросать бомбами». Злорадство: «Америка обосралась со своей политкорректностью... Америка обосралась со своей терпимостью и гуманизмом». Страх от растущего кома информации, с которой человек, неспособный к самостоятельному мышлению, не в состоянии справиться. И самозащита от всего - глушение эмоций. «Мне наплевать на то, что произошло 11 сентября в Нью-Йорке. Мне нет дела до этих семи тысяч человек, я их не знаю». Хорошо для учебника по психологии массы, но для поэтической книги - ? А подростковая любовь к энергии любого рода может дорого обойтись. «И разве мы не достойны того, чтобы нас всех очень хорошо встряхнуло?» - может быть, и достойны, но если опять рассуждать в категориях «всех» и не интересоваться способом встряски, то выйдет нормальное мировоззрение дореволюционного интеллигента, мечтающего о грядущих гуннах. Неужели от предыдущих уже в себя пришли? Кажется, для Медведева этот тип сознания до сих пор актуален. Вряд ли он всерьез говорит о себе как о поэте-профессионале, но это уже не смешная шутка, так как само понятие поэта-профессионала после того, как СССР приказал долго жить, осталось только в заповедниках вроде Литинститута.
Медведев стремится меняться, включать более широкий контекст, его тексты «Порнография» и «Дневник Есина» - коллажи из собственных фрагментов, журнальных статей и интервью, дневника ректора Литинститута, Розанова, Чорана, Леонида Губанова и так далее. Но это такое же механическое суммирование опыта, теперь не увиденного, а прочитанного. Слова Медведева часто отличаются от слов Есина только знаком (Есину нравится Белов, персонажу Медведева Шукшин). А иногда вовсе не отличаются: «А в жизни иначе - познакомишься с кем-нибудь, пообщаешься немного, и все одно - убожество, задавленность, комплексы, комплексы, комплексы, доброта. Хорошо если доброта». Кому принадлежит общее место? И есть большое различие между открывающей игрой смыслов в эссеистике (если для этой игры нужен коллаж, почему бы и нет?) и мнениями, которые опять-таки есть у каждого. Есин тоже не чужд наблюдений о том, как «Зыкина пела о Боге и Божественном с той же пафосной задушевностью, как раньше пела о Ленине и компартии».
«То, что я делаю, - ...попытка ощутить кристальную, беспримесную реальность, ощутить, допустим, воздух как воздух, стол как стол, лес как лес и тому подобное, войти в физический, вещный мир, ничего не оставив за его пределами». Давно уже Ролан Барт объяснил, что так воспроизводится не реальность, а набор расхожих клишированных представлений о ней, а концептуализм занялся исследованием клише и игрой с ними. И Медведев - отчасти продолжатель концептуализма. Но слушатели, слушатели, мужья и любовники (а также жены и любовницы), которым эти общие места возвращают чуть подогретую именем поэзии их собственную жизнь? С их помощью - и не без содействия автора - эти тексты переходят скорее в область эстрады. Ведь принадлежность произведения к массовой культуре определяется не количеством поклонников (у «Одиссеи» все-таки больше читателей, чем у иного женского романа), а способом воздействия. «Я всегда чувствовал себя чужим среди своего поколения», - нет, со своим поколением Медведев связан крепко, там каждый ощущает себя чужим, продолжая, однако, жить, как все, как Медведев описывает. Но как надоели все эти определения относительно коллектива, эпохи и так далее... «Ленин это орущая пустота нашего языка». Пустота, однако, в некоторый момент весьма популярная, отвечавшая читательским ожиданиям. Не таковы ли и тексты Медведева?
Медведев говорит, что его стихи
тест на способность
СПОСОБНОСТЬ
видеть и принимать себя
таким как ты есть:
убогим, некрасивым, бездарным,
тщеславным, бессердечным,
висящим вниз головой над пропастью
над какой-то сияющей зловонной бездной
Тест на отсутствие иллюзий. Это так - в честности и жесткости стихам Медведева не откажешь. Но если иллюзий уже немного? Или они сложнее обычных? Свои тексты Медведев хотел бы определить как «мучительную, на грани срыва, работу в условиях абсолютной свободы высказывания». Ну да, муки творчества, как же без них профессиональному поэту. Но свободы тут столько же, сколько у молекулы в броуновском движении, которую другие молекулы - ближайшие непосредственно воспринимаемые события - толкают то туда, то сюда.
Для Медведева в ряду отжившего для искусства - «любая недоговоренность, любая артистическая поза». Но это совсем разные вещи. Поза действительно отжила, да только Медведев часто в нее сам встает, пусть и с иронической усмешкой («Я ощущал борьбу высших сил, борьбу каких-то высших сил, желавших низвести меня с силами, наоборот, желавшими меня возвысить»). А недоговоренность, свобода движения внутри текста, - скорее будущее искусства, чем прошлое.
(а я думаю, что висящему над зловонной бездной –
а таких большинство –
вряд ли требуются
какие-либо глубинные смыслы)
Не слышали почитатели Медведева притчи о человеке, повисшем на корешке, перегрызаемом мышью, над пропастью с тигром, и наслаждающимся при этом вкусом растущих на обрыве ягод. Над бездной мы висим все и всегда - так и что из того?
|
