Умер Владимир Топоров

Михаил Мейлах
Московские новости, 09.12.2005
2005, № 47
Досье: Владимир Топоров
        В Москве на 78-м году жизни скончался великий русский филолог Владимир Николаевич Топоров.
        Один за другим уходят блистательные ученые, которые со времен хрущевской оттепели закладывали основы новой гуманитарной науки в России и подняли ее на небывалую высоту. Только за последние месяцы мы потеряли выдающегося лингвиста С.А. Старостина, академика М.Л. Гаспарова и вот теперь — академика Топорова.
        При том, что в советское время возможности печататься были ограниченными, перу Топорова (перу — в буквальном смысле, он не стал осваивать ни пишущую машинку, ни компьютер) принадлежит около полутора тысяч работ во множестве областей мировой культуры: филологии, лингвистики, поэтики, мифологии, истории цивилизации, истории литературы. Привилегированными же областями его исследований оставались реконструкция индоевропейского мифа и ритуала, славянские и балтийские древности, а в области русской литературы — менее известные ее страницы, поэзия Серебряного века и то, что он назвал «петербургским текстом». В одиночку Топоров осваивал проекты, требовавшие штата целого института, — таков его Словарь прусского языка, да и для двухтомной Мифологической энциклопедии, над которой все мы с увлечением работали в 70-е годы, им написан целый корпус ключевых статей.
        Скажем больше: Топоров не только глубоко проникал в сущность мифологического мышления, но и, исследуя древние мифологии, сам творил, подобно Леви-Строссу, «мифологию мифологии». Из примеров его пронизанных мифотворчеством (в подлинном, а не метафорическом значении слова) и потому невероятно притягательных интерпретаций при этом строго доказательных и не выходящих из границ науки, приведем концепцию индоевропейского — по названию Топорова, «основного мифа», структурно соединенного со всеми остальными: это миф о громовержце, поражающем своего противника — змея или дракона — у подножия мирового дерева (которое соединяет наш, земной мир с нижним, подземным, и с верхним, небесным). А свои реконструкции мифов о творении мира как разъятии и последующем соединении божественного тела Топоров проецировал на поэтическое творчество, начиная с древних ритуальных текстов и до нового времени: так поэт заново творит мир, оперируя словом. А разве в своих замечательных исследованиях «петербургского текста» Топоров не стал в какой-то мере и сотворцом, встав в один ряд с создававшими его писателями? В Петербург Топоров поистине был влюблен, знал его потаенную историю, как никто. Например, в последний, кажется, свой приезд в этот город он мне показал несколько мест на любимых им Островах, которых, может быть, не знает больше никто на свете. К слову, он употреблял только старые названия петербургских улиц и готов был скорее блуждать вместе с шофером такси, их не ведающим, нежели назвать имя неподлинное. «Еще одно издевательство», — заметил он, когда Амбулаторный переулок, где он жил в Москве, был переименован в улицу Самеда Вургуна.
        Уникальному месту, которое Топоров занимал в науке, соответствовал его образ жизни. «Некоронованный» академик, он вплоть до перестроечных лет отказывался защитить докторскую диссертацию (а через год после присвоения ему этого звания был избран и академиком), даже на научных конференциях избегал публичных выступлений, почти не бывал за границей и с симпатией рассказывал о патриархальных нравах московских профессоров XIX века. Владимир Николаевич был воплощением учтивости, такта и благожелательности, к сожалению, даже в интеллигентной среде уходящих в прошлое, но с ними сочеталась непоколебимая верность убеждениям. Он радовался появлению нового поколения талантливых ученых, а в те же годы перестройки он, на фоне всеобщего скепсиса, рано сумел увидеть ее потенции, и, пусть в дальней перспективе, на будущее смотрел оптимистически.
        Но пустота, после него оставшаяся, останется невосполнимой навсегда.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service