Все некультурные города похожи друг на друга, каждый культурный город несчастлив по-своему. Жители Мышкина вынуждены делать вид, что любят мышей — ведь Музей мыши является главным градообразующим предприятием. Луховчане обреченно расхваливают луховицкий огурец. Жителям города Коломна досталась пастила. Здесь ее продают, дарят во время уличных акций, дают продегустировать, предлагают стряпать самому. О пастиле тут пишут стихи и прозу, у нее есть собственный сайт, она смотрит с афиш («Стой и удивляйся! Забытый вкус!»). В пастильную лавку, по словам продавцов, регулярно наведывается начальник коломенской полиции. Я бы не удивился, узнав, что пастилой тут платят зарплату, дают взятки и выводят ее в офшор.
Впрочем, у коломенцев появился шанс переметнуться из лагеря патриархально-купеческих традиций в лагерь актуального искусства. Создатели коломенской пастилы Наталья Никитина и Елена Дмитриева, очевидно, решили диверсифицировать туристические потоки и заманивать интеллигентную аудиторию выставкой коммунального быта. «Арт-коммуналка» располагается на втором этаже бывшего доходного дома в центре Коломны. Три комнаты и коридор набиты советским барахлом: книгами, магнитофонами, велосипедами. В ванной сушатся напечатанные «только что» фотографии. На замызганной кухне посетителей угощают сосисками с горошком, которые, по словам экскурсовода Эллы, туристы поглощают со слезами.
Но главный фокус — в обитателях коммуналки. По замыслу создателей, несколько месяцев в году здесь должны жить «резиденты» — художники и писатели, которых созывают со всей России. Вместо того чтобы ездить в Тоскану или Сорренто, объяснял мне куратор литературной части «Арт-резиденции» Игорь Сорокин, пусть они лучше приедут в Коломну, где им предоставят все условия для работы. Расходы на проживание и питание «Арт-коммуналка» берет на себя, выдавая гостям гранты. Художники получают по 60 тысяч рублей, а писатели по 30. Сорокин сказал, что есть идея и насчет музыкантов, но мою догадку насчет 15 тысяч опроверг.
Зато комнату резидентам дают отменную: без тюлевых занавесок и трюмо, с современной двухъярусной кроватью и собственной кухонной выгородкой. Окна выходят во двор, на кирпичные ряды гаражей.
В центре комнаты стоит писатель Денис Осокин. На нем защитного цвета брюки и асфальтовая футболка, он почти сливается с ландшафтом. Творческую манеру Осокина критики сравнивают со стилем Платонова, Бабеля, Павича (последнее сравнение Денис отвергает). Литературная биография у него завидная: первая книга «Барышни тополя» вышла сразу в издательстве «НЛО», потом последовали «Овсянки» в издательстве «Колибри». Третью книгу — «Небесные жены луговых мари» выпустило «Эксмо», а фильм по ней только что получил приз ФИПРЕССИ на фестивале Go East в Висбадене.
Осокин живет в Казани, а в Коломну приехал четыре дня назад. Заселился в коммуналку с маленьким рюкзаком и сумкой. На полке над столом расставил несколько своих книг: фольклорный путеводитель по Каргополью, сборник старинных украинских песен. Всю свою жизнь Осокин занимается изучением средневолжского фольклора, не мыслит другой жизни и даже планирует защитить диссертацию. Умеет он изъясняться по-польски, по-немецки, понимает марийский и чувашский языки. Говорит, что всегда возит в сумке маленький словарь языка коми.
— Ты вроде писал, что мечтаешь о должности начальника районного управления культуры.
— Это было давно, — замечает Осокин. — Я с тех пор повидал таких начальников. У них не жизнь, а ад, я бы так не смог.
Говорит Денис тихо, разговаривая как бы не с тобой, а вообще. Передвигается не спеша.
— А я думал, ты энергичный и чувствительный, — говорю я.
— Да нет, с чего?
— Ну ты у себя в книгах часто бегаешь и плачешь.
— Это же не я, а мои авторы-герои, — терпеливо объясняет он.
Тут же выясняется, что, в отличие от авторов-героев, которые только и делают, что совершают мистические и эротические поездки по дальним краям (одни названия чего стоят — Ветлуга, Нея, Нолинск, Уржум), сам Осокин бывал не везде. В ту же Ветлугу приехал уже после выхода книги о ней. А в Латвии до сих пор не побывал, хотя написал о приключениях латышского пугала две книги. В ответ на мое недоумение он пожимает плечами — ничего страшного. У него есть карты местности, расписания автобусов, самоучители и большое количество знакомых — носителей необходимой ему культуры.
Мы с Денисом отправились гулять по Коломне. Первым делом навестили Музей пастилы, протестировали семь ее сортов, выслушали лекцию про язык цветов и легкие нравы купеческих дочерей (Осокин слушал очень внимательно). Потом спустились к реке: был паводок, вода захватила громадный участок набережной. По пояс из реки торчал металлический мужчина с бочкой. Осокин уже откуда-то знал, что это памятник водовозу, который тоже придумали неутомимые Никитина и Дмитриева.
— Писательство тебя кормит? — спрашиваю я.
— Да я же еще сценарии пишу. Деньги дает кино. Но в целом — да, последние пять лет я веду гонорарный образ жизни, иногда приходится туго.
Несмотря на то что после «Овсянок» Осокин стал знаменитым, в литературной тусовке он, по его собственному признанию, не участвует. Все время уходит на книги и сценарии, семью, фольклор. Интернет его раздражает по-настоящему, поскольку отвлекает от дела. Особенно, если читать о себе отзывы в сети.
— Я сталкивался с репликами, вроде «Осокин — позор нации», — рассказывает он. — Вот когда снимали «Небесных жен», люди писали на марийских форумах: «Опошление, унижение марийцев! Попробовал бы он про чеченцев такое написать, ему голову бы отрезали». Это меня, конечно, расстроило. Но в общем такие оскорбления — как картечь, я ее просто пытаюсь вытаскивать из груди.
— А в «Небесных женах» — там про любовь, да? Марийский «Декамерон»?
— Там новеллы о марийских женщинах. В книге их 38, а в фильме 23. Короткие, не больше 10 минут. Имя каждой женщины начинается на «о»: Оразви, Одоча, Ошвика. Я долго в словарях копался, выбирал древние, забытые уже имена.
— А правда, зачем ты пишешь о малых народах? Они тебе как этнографу интересны или ты их с патриотическими целями прославляешь?
— Как этнографу, конечно. Хотя тут и патриотизм, наверное, есть: это ведь история, которая прямо на глазах исчезает, а там столько сплавлено всего и намешано.
Мы уже почти дошли до Коломенского кремля. Осокин показывает место, где стояла Свиблова башня XVI века. При Николае I она начала разрушаться, рассказывал Денис, и ее попросту взорвали.
— Я читал, что туда чуть ли не ракету заложили. Она взорвалась, башня подпрыгнула и упала в воду. Представляешь? А потом волна пошла и залила все огороды.
В цветниках и на клумбах кремля в эти минуты ожесточенно роют землю десятка полтора женщин. Иногда, разогнувшись, они перекрикиваются, но работающий рядом компрессор не дает разобрать слова. Денис бредет, задумчиво изучая носки своих ботинок.
— Какие тебе нужны условия для плодотворной работы? — спрашиваю я. — Вот у тебя в книге герой достигает гармонии, погрузив ноги в корыто с шишками. В «Арт-коммуналке» есть корыто?
— Да там и так все отлично. Тихо, спокойно. По идее, кураторы должны по моей просьбе предоставить все что угодно. Вплоть до хора. Но мне этого ничего не надо. Я, конечно, могу работать в разных условиях: когда-то мы жили с женой и дочерью в крошечной квартире, я привык к шуму, тесноте и что в меня кидаются юлой. Но лучше всего получается писать, когда я выспался, когда у меня не болит зуб и так далее. Надеюсь, что этот месяц позволит мне забыть о сценариях и даст возможность выполнять мои прямые обязанности.
В конце месяца, согласно договору, арт-резиденты обязаны представить публике результат творческого отпуска. Я спросил у Дениса, что покажет он.
— Пока не знаю. Есть мысль о произведении, возможно связанном именно с коломенским пространством. У Коломны ведь огромное дославянское, аборигенное прошлое.
— А новый город тебя не сбивает с писательской мысли?
— Наоборот. Я как приезжаю в какое-нибудь новое место, первым делом ищу реку, вроде как подключаюсь к ней. Потом изучаю ворота города — все автовокзалы, железнодорожные станции, подъездные пути. Ну а там уже можно и достопримечательности смотреть.
Ценит писатель Осокин и народную кухню, официально называя ее «пищевыми культурными кодами». Говорит, что в путешествиях ему особенно не хватает обильной татарской еды.
— Вот элеш, например, такой пирог. Он круглый, как титька, — учит меня Денис, — ты его в себя вминаешь, а сам прихлебываешь какой-нибудь утиный бульон — очень хорошо.
Не найдя в Коломне признаков национальных пищевых кодов, нам ничего не оставалось, как вернуться в дом-музей пастилы. Во дворе под навесом экскурсоводы в кринолинах клеили на бумажные пакеты ярлыки «Разныя вкусности и полезности». Мы подсели к ним и стали клеить вместе.
Осокин клеит по центру пакета, аккуратно. Молча. Дама в кринолине рассказывает про свою собаку Путьку, которую она опасается громко звать на улице — вдруг не так поймут. Внезапно во двор музея входят тринадцать человек, друг за другом, как солдаты. Полицейский, пожарные инспекторы, какие-то строгие мужчины в пиджаках. Возглавляет шествие женщина в меховой кацавейке, с папкой в руках.
Посетители прошли в дом, а наши дамы схватились за кринолины.
— Они и вчера тут были, — проговорила экскурсовод, неосторожно помянувшая Путьку, — это городское начальство, управление культуры, администрация.
— А что им надо?
— Да губернатор Подмосковья должен в Коломну приехать. Ну а куда его вести? Только к нам, за пастилой. Вот и проверяют. Политика — дело такое.
— А у вас тут есть в музее какой-нибудь подвал или чердак? — спрашивает как ни в чем не бывало Осокин и наклеивает последнюю этикетку.
|
