Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Сергей Тимофеев: «Хороший текст заметят и на Луне»
Интервью с Сергеем Тимофеевым

05.06.2008
Интервью:
Игорь Котюх
Новые облака, 31 мая 2008 г.
Поэт и лидер рижской текст-группы «Орбита» в беседе с редактором портала «Воздушный змей» Игорем Котюхом рассказывает об особенностях литературной жизни русской Латвии, своих музыкальных и читательских пристрастиях, стремлении сделать поэзию модной, и желании писать прозу.


        Игорь Котюх: Вы известны как поэт и организатор литературной жизни. Что было сначала – оригинальное творчество или попытки мыслить логистически?
        Сергей Тимофеев: Логически все-таки, наверное? Ну, я не знаю, важно ли тут собственно умение мыслить логически. Это скорее эмоциональный посыл – ощутить, что ничего не происходит и попытаться эту ситуацию изменить. Когда «Орбита» создавалась, латвийская русскоязычная поэзия была скорее нонсенсом, хотя очень обширный текстовой объем уже существовал. Но не было никакого статуса, не было интереса, ни читательского, ни издательского. Мы начали с того, что стали проводить совсем другие чтения – в клубах, в парках, на кораблях, со специальной атмосферной музыкой. Мы хотели показать, что поэтическое чтение – это не обязательно унылая встреча бородатых людей в свитерах с обязательным распитием водки после. Потом появились и первые издания, которые тоже отличались от общепринятых тогда серых брошюрок на плохой бумаге. Мы пытались доказать, что поэзия может быть актуальна и даже «модна» в хорошем смысле этого слова. Но к тому моменту, к концу 90-х, у меня уже было несколько книжек издано в Питере и Риге, а первая публикация в рижском журнале «Родник» популярнейшем литературном издании на всем «перестроечном» пространстве была вообще в каком-то древнем 1989 году. Так что тексты были, безусловно, раньше.
        И.К.:Что такое «Орбита»? Как бы Вы определяете эту структурную единицу? Текст-группа? Классическое лито? Нечто третье?
        С.Т.: Это проект единомышленников, не обязательно близких стилистически (то, что пишет Жорж Уаллик это, скажем, совсем другая опера чем, то, что пишет Семен Ханин). За это время единомышленники стали друзьями, успели слегка друг друг поднадоесть и все равно остаться союзом. В принципе это 6 человек: 5 поэтов (Жорж и Семен, затем Артур Пунте, который сейчас рулит нашей организационной политикой и к тому же плотнее всех занимается взаимодействием поэзии и видео, Владимир Светлов, чье время больше всего тратится на съемки красавиц в интерьерах для разных журналов мод, и я) плюс еще дизайнер Владимир Лейбгам, который оформлял большинство наших проектов. К тому же он пишет музыку, которую мы тоже несколько раз использовали. И на время реализации каждого из проектов «Орбита» обрастает еще целым кругом союзников – художников, музыкантов, макетировщиков и т.д. Но ядро в общем-то не меняется. Сейчас еще с нами работает менеджер Аустра Зариня, которая помогает искать деньги и договариваться с фондами… Вот. И это ядро единомышленников (а единая концепция для почти каждого нашего конкретного проекта обычно создается после общих бурных дебатов) способно делать очень разные вещи. В том числе и быть текст-группой (по аналогии с рок-группой) – но это именно на выступлениях.
        И.К.:Когда и как появилась «Орбита»? Какую роль в появлении «Орбиты» сыграли журнал «Родник» и московское сообщество литераторов «Вавилон»?
        С.Т.:Мы впервые собрались вместе в Риге в конце лета 1999 года в большой квартире на улице Блауманя, которую я тогда снимал на пару с одной своей знакомой. Мы сидели на кухне и что-то придумывали. В сентябре мы уже участвовали в Днях поэзии – приехали в Даугавпилс на какое-то местное общешкольное шоу на центральной площади. Дети смирно стояли рядами, их учителя произносили правильные речи в микрофон, иногда к нему пускали и школьников с заученными текстами классиков. И тут мы – все под какими-то разноцветными зонтиками, все с фотоаппаратами, которыми беспрерывно снимали друг друга и собравшихся, если сами что-то не читали. Дети были в восторге. И вот уже все завершается, мы отчитали программу, в которой каждый представил свой текст, отталкивавшийся от одной строчки латвийского классика Яниса Райниса, директор какой-то школы объявила всем на площади благодарность, ряды школьников стали рассыпаться, и тут я вспоминаю, что мы привезли с собой специально напечатанные плакаты с нашими текстами и фотографиями. И я подхожу к звукотехнику, уже сворачивающему свое хозяйство, и прошу микрофон. И произношу в него, что у нас есть еще плакаты, их держит в руках вот тот молодой человек с длинным шарфом, Жорж Уаллик, видите? Они для вас, бесплатно. И тут я вижу как вся площадь, сотни школьников разворачиваются и бросаются к Жоржу и его накрывает такая детская волна. А он довольно ухмыляется и раздает постеры направо и налево… А потом мы сидим в гостинице и думаем, что мы-то в общем пишем стихи для взрослых и надо бы и для них почитать. И тут же звоним нашему куратору в местную Думу и через полтора часа на другой площади перед тамошним университетом снова разворачивают колонки и пульт, и мы ставим свою музыку и читаем, сидя на ступеньках университета и передавая по кругу микрофон и бутылку вина. И нас слушают студенты, прохожие и мамочки с колясками. Это было как-то просто замечательно. И тогда «Орбита» и родилась как какое-то братство по поэтическому кайфу… «Родник» к тому времени уже пять лет не выходил, а с «Вавилоном» в тот момент общался и печатался там, по-моему, только я. Скорее нас вдохновили разные музыкальные и художественные проекты, сложившиеся во второй половине 90-х - скажем, центр новых медиа RIXC или ди-джейское объединение «Casablanka 2000», в котором я тогда тоже довольно активно участвовал. Это были хорошие примеры создания независимых творческих центров, не подчиненных каким-то структурам типа Союза писателей и в то же время активно работающих в своей сфере.
        И.К.:Расскажите, пожалуйста, о себе – своем происхождении, Латвии, семье.
        С.Т.:Мои родители приехали в Латвию после второй мировой войны. Бабушку с моим папой, который тогда еще ходил в школу, просто перевели из Москвы в Ригу в начале 50-х. У нее не было выбора. Но думаю, Рига на тот момент во многом была привлекательней Москвы. Это все еще был чистый и относительно благополучный европейский город. И так наша семья стала жить здесь. Я родился в Риге и, в общем-то, не уезжал отсюда больше чем на месяц. Это мой город, моя страна и моя культура. Часто бываю в России, но никогда всерьез не планировал туда переехать.
        И.К.:Как Вы пришли к написанию верлибров?
        С.Т.:Начинал я со стихов в рифму и, кажется, мне это вполне удавалось. Но меня всегда интересовало другое. Этот неуловимый переход, когда обычная человеческая «не поэтическая» речь вдруг становится стихом. Вдруг начинает мерцать другими смыслами, вдруг становится объемной... Это как собрать кубик Рубика из спичечного коробка. Я много читал тогда американскую, греческую, французскую, итальянскую поэзию. Ближе всего мне были битники и сюрреалисты. А из русской поэзии – Константин Вагинов и Аркадий Драгомощенко. И верлибр просто стал как бы «подходящим размером», как бывает подходящий размер обуви или одежды. В нем есть дыхание, есть свобода. Но я совсем не пытаюсь приукрасить верлибр за счет рифмованного стиха. Я и сам им пользуюсь, когда пишу тексты для песен. Вот есть, скажем, в Москве Карл Хламкин, который поет довольно много моих текстов, и в Латвии есть несколько проектов. Поэзия, как и современная культура в принципе, очень многомерна, не поддается «прокрустовым ложам» форматов. Все сосуществует одновременно, и разные формы не довлеют друг над другом, а взаимодополняют, соседствуют или, по крайней мере, не мешают.
        И.К.:Существует распространенное мнение, что написание верлибров свидетельствует о творческой слабости автора, его неумении «подстроить» текст под строгие законы регулярного стиха. Как Вы отвечаете на подобные попытки обличения?
        С.Т.:Никак. Это глупость.
        И.К.:Вы привлекаете к своим литературным практикам и другие виды искусства – музыку и видео. Это делается ради эксперимента, либо потому, что поэзии сложно добиться определенного результата собственными ресурсами?
        С.Т.:Первые попытки делались без особой концептуальной базы, просто интересно было попробовать, благо, была такая возможность. Скажем, первый поэтический видеоклип мы смонтировали с режиссером Виктором Вилксом, с которым мы в то время работали в одной телепрограмме культурного характера. Потом он снял много клипов для приличных российских звезд – Земфиры, Мумий-тролля, БИ-2… А в тот момент примерно в 1996 году мы просто проявили материал, который снимали на кинопленку года за два-три перед этим. Это была заброшенная база подводных лодок в Болдерае, только что оставленная российскими частями. В безмолвии, брошенные, за колючей проволокой на рейде были пришвартованы борт к борту штук пять подводных лодок. Мы облазили их и что-то снимали. И вот теперь проявили кадры, и я понял, что это идеально подходит к одному моему тексту – «Репетиция оркестра», где действие как раз происходит на заброшенной подводной лодке. Может, я его и написал под впечатлением нашей тогдашней прогулки. Одним словом, я этот текст начитал, мы добавили каких-то звуков работающих моторов и проплывающих кораблей из фонотеки ТВ, смонтировали с видео и вставили в программу. И мне показалось, что это было очень органично. И добавляло тексту еще какой-то объем.
        Еще нам всегда хотелось, чтобы поэзия прекратила быть изгоем среди прочих искусств, чтобы она взаимодействовала с ними на равных. Ведь самые интересные вещи рождаются, когда над ними вместе работают люди с разным бэкграундом. Мы реализовывали разные идеи с самыми интересными музыкантами и художниками Латвии, наши выступления посещали молодые люди, которые до этого вообще не бывали на литературных мероприятиях, мы создавали язык, который был востребован и даже вызвал появление подражателей – например, Гришковца. Когда он был здесь со своей «Собакой», мы подарили ему наш первый диск с текстами и музыкой и через год появился его проект с «Бигудями». Другой вопрос, что он смог подбить под себя гигантскую масс-медийную машину, которая донесла его диск до всех потенциальных русскоязычных слушателей, а мы в этом смысле никогда не мыслили коммерчески, массово. Да и тексты все-таки у нас очень разные. Но когда мы потом приезжали на гастроли и читали под музыку, скажем, в Кемерово, то какие-нибудь местные малочитающие студенты нам говорили: «Это же, как Гришковец». «Да нет,» - отвечали мы. – «Это Гришковец, как Орбита».
        А вообще поэтическое видео, поэтические диски – это просто какие-то новые формы бытийствования поэзии, отнюдь не исключающие прежние. И вполне может быть, что появятся еще какие-то неизвестные пока вещи. И все равно будут издавать книги, и будут читать книги. Просто всего становится больше, людей и жанров.
        И.К.:Начиная с Вашей первой книги стихов, сборника стихотворений «Собака, Скорпион» (1994), Вы предлагаете читателю галерею образов, рассказывая о жизни фотографа и журналиста, ди-джея и туриста… Нынешние исследователи литературы рассматривают Ваши стихотворения как вклад в копилку «нового эпоса». Какие цели Вы преследуете, повествуя о жизни других людей? Как выбираете прототипов?
        С.Т.:Никаких особенных целей, когда пишу, я не преследую. И прототипов не ищу. Не было такого, чтобы я, скажем, кого-нибудь интересного повстречал и лихорадочно стал бы что-нибудь потом записывать в блокнот, чтобы потом из этого слепить стихотворение. Стихи они как-то по-другому получаются. Из воздуха. И в этом воздухе «уже все растворено», как верно заметил когда-то Артур Пунте. В принципе я и не ставил перед собой какой-то сюжетной задачи. Просто появлялась первая строчка, настроение и какая-то история, которая уже в этом воздухе носилась Бог знает сколько времени, вдруг выкристаллизовывалась, обретала какую-то атомную решетку.
        И.К.:Пожалуйста, поразмышляйте над работой ди-джея и поэта. Вы согласны, что в чем-то эти двое похожи?
        С.Т.:Да, думаю, это так. Ди-джей сводит композиции, поэт сводит строчки… И если поэтический слэм сродни ди-джейскому сету в клубе, то те миксы, которые ты составляешь дома на компьютере, это похоже на работу со словом в процессе письма. Вообще ритм есть у всего. Улавливать его – приятная и важная работа.
        И.К.:Как ди-джей, Вы играете эйсид-джаз, фанк и трип-хоп. Какую музыку Вы слушаете дома? Вокал – на каком языке?
        С.Т.:Да, я уже не знаю, что играю. В клубах выступаю редко, скорее на каких-то специальных вечеринках, вот пару раз делали «писательскую дискотеку» в Музее литературы и письменности. Там не только литературная тусовка, просто приятная публика. И я там играю всякую цыганщину, Балканы, что-нибудь типа Squirrel Nut Zippers… Но могу и какой-нибудь инди-рок запустить. А весь этот эйсид-джаз теперь слушается как-то очень слащаво. Дома слушаю всё подряд, много фолктроники, посматриваю, что публикуют в ЖЖ-комьюнити i-am-rare. Языковых предпочтений особенных нет, но вот хип-хоп слушаю преимущественно французский.
        И.К.:О книжном рынке Латвии. Есть ли смысл выпускать в Латвии сборник стихов на русском языке?
        С.Т.:Смотря что понимать под смыслом. Выпускать хорошие книги вообще в любом месте имеет смысл. Состояние на этом, понятное дело, не сделать, но такой задачи и не было. Мы стараемся в последнее время выпускать билингвальные сборники, такие вышли у меня, и у Семена Ханина. И они пользовались большой популярностью и в латышскоязычной среде. Тиражи раскуплены. Это где-то по тысяче экземпляров каждая, но они расходились, конечно, не только в Латвии.
        И.К.:Какие книги других авторов Вы можете назвать своими любимыми? Каких мастеров пера можете назвать своими учителями?
        С.Т.:Учителями? Не знаю, сейчас, наверное уже никаких. А когда-то – Аллен Гинсберг и Аркадий Драгомощенко, его вещи 80-х годов мне ужасно нравятся, а вот в то, что он стал делать в 90-е, я уже не въезжал. Зато недавно у него вышла книжка короткой прозы, на мой взгляд, чудесная. Большое влияние на меня оказал мой рано погибший друг, поэт и переводчик из Петербурга, Василий Кондратьев. Но и это было не столько стилистическое влияние, сколько совместная радость первооткрывания… Вот я помню, как мы когда-то в питерском букинистическом году так в 1990-м нашли толстенный сборник поэзии битников, счастью нашему не было предела. Мы даже поделили тексты - кто что будет переводить, но так и не осуществили свой план. Василий со своей женой Миленой выпустил один номер отличного поэтического журнала «Поэзия и критика», в котором не только публиковались тексты, но и описывался, конструировался новый поэтический дискурс. И мы оба тогда стали дружить с Шамшадом Абдулаевым и другими поэтами из «ферганской школы». А это любопытнейшее явления в современной русскоязычной литературе… Потому что это все-таки не русская литература, это Восток глазами людей Востока, но с европейским инструментарием видения… А вообще смешно, наверное, звучит: мой первый учитель – Аллен Гинсберг.
        И.К.:Насколько важно для «Орбиты» взаимодействие с латышскими авторами? Что дает такое сотрудничество?
        С.Т.:Такое сотрудничество дает ощущение, что всё правильно, что мы не лишние на этой земле и в этой культуре. С другой стороны, нам интересно продвигать актуальных новых латышских авторов в России. Вот, например, в переводах Александра Заполя в Москве в издательском проекте Дмитрия Кузьмина вышли книжки Карлиса Вердиньша и Мартса Пуятса. Да и латышским авторам в их локальной практике «Орбита» безусловно что-то дает. Появилось довольно много поэтических дисков и подача поэзии в союзе с другими медиа - уже не новость, а вполне привычная практика. Но это не стало, конечно, массовым явлением. Не появилось сходной с нами группы авторов, у которых есть еще и какой-то музыкальный и художественный опыт. Наверное, не было необходимости.
        И.К.:И обратный вопрос. Как латыши относятся к русской литературе, создаваемой в Латвии? Рецензируют ли, например, латышские журналы русскоязычные книги местных авторов?
        С.Т.:Да, конечно. Я бы сказал, что со стороны латышской прессы даже больше внимания, чем со стороны русской. Латышей в любом случае интересует локальный продукт, даже если он не на латышском. В русской прессе, если в какой-то конкретной газете не было нормального журналиста, который бы более-менее понимал, что происходит, то какой-то редакционной политики – искать и описывать локальные литературные тенденции – не было и в помине.
        И.К.:Как вообще живется русскоязычной интеллигенции в Латвии? Насколько важно знание латышского языка для воплощения тех или иных проектов в культурной сфере?
        С.Т.:Это – норма. И думаю, это правильно. А интеллигенция… Сложно сказать. Если говорить о просто пишущих на русском стихи и прозу, то им, может быть, сложней, потому что основная читательская среда находится за границей. А если говорить о пишущих на русском стихи и прозу и в то же время пытающихся нестандартно представить свои тексты, найти контакт не только с другими литераторами, но и с музыкантами и художниками, то, я думаю, им, по крайней мере, живется веселей. А вообще если вы напишите очень хороший текст по-русски, не важно где – в Риге, в Пекине или на Луне, вас все равно заметят, потому что существует пространство Интернета, которое стирает многие границы.
        И.К.:В 2009 году «Орбите» исполняется десять лет. За это время состав объединения сильно изменился?
        С.Т.:Нет, все те же люди, только встречаемся реже.
        И.К.:Чего Вам хотелось бы добиться в литературе – с «Орбитой» и лично?
        С.Т.:Я пробую писать короткую прозу и хотелось бы, чтобы что-то там получилось. Вот вышел уже один неплохой рассказ, но на этом пока всё застопорилось. Это еще новый материк для меня. А вообще хочется просто быть человеком, которому за себя не стыдно, который адекватен своему потенциалу, который утром выходит из дома, насвистывая и думает: «Намечается отличный денек!» И вот за это интервью мне немножко стыдно, в любом интервью, отвечая, начинаешь как-то обрастать грузными смыслами, каким-то ореолом свершений. А прошлого давно уже нет. Есть то, что сейчас и что только еще будет.


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service