Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Ирина Машинская
Такая, значит, музыка
И. Машинская. После эпиграфа. — Нью-Йорк: Слово-Word, 1996.

01.09.2007
Русская мысль
№4182, 10.07.1997
Досье: Ирина Машинская
        О музыке, звучащей в стихах Ирины Машинской, пишут оба автора послесловий к книге, так что, заметив ее и я, ничего оригинального не открыла. Впрочем, прежде чем говорить о «музыке» Машинской, выражу недоумение: зачем к такой книжке пишутся послесловия? Ирина Машинская (как, кстати, и сказано в одном ее стихотворении) «уже большая», и ее читатель купит книжку немедленно, открыв на любой странице, а тот, кому это все до лампочки, не купится и на двадцать два послесловия. Хватило бы минимальных биографических данных на последней странице обложки — стихи же говорят за себя сами.
        Впрочем, подозреваю, что и Владимир Гандельсман, и Александр Сумеркин просто не утерпели и вставили в книгу то, что обычно публикуется после ее выхода: первый — рецензию, второй — развернутую статью. Очень им хотелось написать об этой книге раньше всех!
        А книжка скромная, даже смиренная: за двадцать лет стихотворства — чуть больше ста страниц, чуть меньше ста стихотворений. Не зная, что в этом: строгость авторской воли, исключившей все, что не дотягивало, или «низкая продуктивность» (отнюдь не дисквалифицирующая поэта), — не будем и гадать. Примем книгу «После эпиграфа» как она есть, в ее связности, складности, натуральности — во всем, что обычно не так-то хорошо складывается при упаковке стихов за полжизни, за всю ту часть жизни, когда автору доводилось бывать поэтом.
        И верно, на какой странице ни откроешь, захватывает совершенно особая музыка. «Что — при музыке? такая, значит, музыка», — говорится в стихотворении «После эпиграфа», давшем название всей книге. Владимир Гандельсман справедливо напоминает нам «неназванный, но очевидный эпиграф из Пастернака»: «При музыке?! — Но можно ли быть ближе...», — однако оставляет в стороне полемический характер использования обрывка пастернаковской строки. Какая же это, значит, музыка? А такая, что «после эпиграфа», «после Пастернака» и забираясь дальше в дебри русской поэзии — «после России», «после всего». Известный вопрос: можно ли писать стихи «после»?.. Да еще, к примеру, такие беззаботные:

                выйти замуж
                строить замок
                и смотреть с утра в оконце:
                будто око
                будто солнце
                будто зеркало оно
                будет так заведено

– неприхотливо течет одно из ранних стихотворений Ирины Машинской, умышленно или неумышленно полудетское, даже графически имеющее форму человечка, а с учетом второй строфы — елочки. В этой второй строфе та же безмятежность:

                будет небо баловаться
                брейгель — с горочки кататься
                мать — грозить ему в окно

                                («выйти замуж...»)

        И на этом внезапном, из русского снега родившемся шалуне-брейгеле и слегка переделанном Пушкине (пушкине?) стихотворение обрывается. Помилуйте, а где развитие? И «о чем» это? О чем этот незатейливый, короткий напев на идиллической дудочке? Что нарисовано на этой картинке? Что автор этим хотел сказать? На эти вопросы я отвечать не стану (хотя для себя, но не как критик, а как читатель, ответы знаю) — на них, я уверена, не пожелал бы ответить и автор: на самом деле, «о чем» стихи, «о чем» их музыка, знает только читатель, отзывающийся, откликающийся на стихи, на этот — в этом стихотворении — оборванный напев.
        Оборванность, недоговоренность нередки в стихах Машинской. Ей, похоже, претит закругленность, завершенность (что не мешает ясности стихов).

                Не хочется, — скажешь, — не слушай

– говорится в конце одного из недавних стихотворений. Эти слова почти что можно объявить ее лозунгом, если бы понятие «лозунга» не было так чуждо поэтическому миру Ирины Машинской.
        Эти внезапные слова, неизвестно кем произнесенные и неизвестно к кому обращенные (подлежащим сказуемого «скажешь» может быть и настоящее 2-е л. ед. ч., и то же лицо, означающее неопределенно-личную форму, а может — и сам себя зовущий на «ты» автор), звучат обрывком разговора, о котором мы больше ничего не узнаём. Обрывчатость в разных ее видах — один из важнейших формообразующих элементов не одной лишь содержательной, но и музыкальной (если угодно, содержательно-музыкальной) стихии Машинской. И сама эта стихия — не столько чисто «музыкальная», несмотря на все — имеющие свой смысл, но одновременно и вводящие в заблуждение — отсылки к музыке во многих текстах и даже в заглавиях, сколько речевая, разговорная. Разговорную мелодику в русскую лирику на полных правах впервые ввела Ахматова, но у Машинской эта мелодика уже иная, «после Ахматовой», после всего нашего «не календарного двадцатого века».

                А что еще осталось? — а завязать узлы...

                                («На дороге»)

        Это второе «а», диалоговое, жестовое (рукой махнуть) и в то же время интонационно тянущее глагол: «а-за-в’а-зааать...», порождает типичный — не только синтаксически, но и по звучанию — разговорный оборот. Даже «да», тоже вставленный в ямб «лишний» слог, не имело бы того эффекта: чересчур увесисто. А стихотворение продолжается:

                ...в две или три ладони вложить щепоть золы,
                и все, что там мелькалось, запрятать в зрачок
                и — в карман пятачок.

        Тут уж даже не в гласную-союз, как в первом стихе, а в знак препинания, в тире, вложена музыкально-речевая пауза, которая при выпяченной краткости последнего стиха удлиняет его, уравновешивает с тремя более длинными предшествующими, даже добавляет ему перевесу, не забыв и начального «и»: «иии — в карман...». Интересно, но и удивительно то, что пишет Сумеркин об авторском чтении стихов Машинской. Ему «кажется, чтобы в полной мере оценить стихи Машинской, обязательно надо хотя бы раз послушать, как она читает». Вне зависимости от того, что очень хотелось бы услышать ее чтение (вообще стихи, которые люблю, особенно люблю в авторском чтении), думаю, что «в полной мере оценить» их можно и просто читая: они написаны так, что читаются как по нотам, вдобавок «на голоса». Вот окончание того же стихотворения «На дороге»:

                Смысл божественный, в сумерках молоко.
                Ты не гневайся, туча, что глянула далеко.
                По лиловой дороге, кто знает...
                — Скажи ж ты мне, кто уезжает?

        Скажите ж вы мне, кто задает вопрос в последнем стихе? Поэт? Туча? Или кто-то третий? Это как подслушанные трамвайно-вагонные разговоры: без начала, без конца, а ух как интересно!

                какие тени!
                так то — вокзал!
                (что те сказали?
                что тот сказал?)

                                («Пустая песенка»)

        Это наша поэтика, выраставшая в общественном транспорте, кстати, и тематически широко и разнообразно представленном у Машинской (вплоть до целиком «транспортных» стихотворений, таких, как «Трамвайная элегия», «Вид из поезда на закате» и еще несколько):

                Назад идешь, к метро, а я к трамваю,
                оглядываюсь — и ты оглядываешься.
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Коплю, коплю тебя, моя радость, с собой везу тебя.
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Вздрогнет в метро контролерша, как пограничник...

                                («Шаболовка»)

                Трубили трамваи,
                боками качая,
                об обетованном депо...

                                («Колыбельная с отгадкой»)

                В зеленом трюме метрополитена...

                                («Под часами»)

                Спи, напротив сосед, спи, за вагоном вагон,
                спи, коммуналка-времянка,
                одеяла свисают, как флаги.
                Ты же — пыль на щеках освети, станционный огонь,
                медленных фонарей сквозь толщу осенней влаги.

                                («Ночная остановка»)

                ...схватясь
                за поручень серебряный в десятках
                блестящих отпечатков, близоруко
                склонясь над вечной схемою метро
                (как будто это карта звезд)...

                                («Пора вернуться к самому началу...»)

        Это уже американское, нью-йоркское метро (о котором также: «Поедешь вниз: метро, / поедешь вверх: светло...», а внизу-то, значит, темно!), но все равно тот же общественный транспорт, та же баюкающая или, прерывая дрему и грезы, встряхивающая на стыках песнь колес, те же обрывки разговоров, те же усталые лица. Пока я в конце 70-х не попала в нью-йоркское метро, я была уверена, что такие усталые лица поздно вечером, когда час пик прошел, толпа схлынула и лица поддаются разглядыванию, можно увидеть только в московском метро. Точно, как пишет Машинская:

                Такие вот резкие и нехоленые лица
                не встретишь в провинции, только в тюрьме да в столице.

        Но таковы же они и там, за океаном...

                ...дайте мне, пожалуйста,
                просто доползти до воскресенья,
                уж коли будет такое мне везенье.

                Чтоб всю ночь лило, а к утру — капало,
                и ни человека, ни вокабулы...

                                («Не хочу»)

        Но зато как эта мучительная усталость большого города преодолевается — передается, потому и преодолевается — музыкой стиха. Замедленного, спотыкающегося (опять же с «лишними» противу размера слогами): «...уж коли будет мне такое везенье...», — как будто посреди стихов автор, откинув «поэтические» условности, заговорил прозой: как будто и не догадывается, что говорит — стихами. Таково отношение Ирины Машинской к слову, как будто необязательному, к синтаксису, как будто наполовину проглатываемому, к ритмическому узору, не вышитому, не вычеканенному, а пробормотанному:

                Потому и тащит за собой
                слово медленное как порожнюю баржу
                потому и бормоча свое гугу
                не посмеет «больше не могу»

                                («Не растрачивай словасловаслова...»)

        Такая, значит, у нее музыка. Музыка «после музыки» — после звука и после тишины. Не «лучшие ноты на лучших местах», не «лучшие слова на лучших нотах» — музыка неровного дыхания, на которую и зазвучит отголосок у читателя стихов, т.е. по определению не спортсмена и не любителя бега трусцой, а человека тоже с неровным дыханием. И не надо жаловаться:

                Что в рифму гудеть нам, когда не слыхать отголоска?

        Слыхать. И на рифмы, о которых я уже не успеваю упомянуть, и на все остальное, «гудящее в рифму», и на самого гудящего в рифму поэта.


  следующая публикация  .  Ирина Машинская

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service