Дарья Симонова. Половецкие пляски. — М.: «Вагриус», 2002.
Имя уже известное, но для меня новое. По старой привычке открываю книгу наугад. В глаза бросается фраза: «У Риты обнаружили сифилис». Перелистываю несколько страниц. И снова «...у людей семья, мыльные оперы вечерами, книжки доктора Спока, а у нас — сифилис». Листаю дальше. Вы будете смеяться, но там опять... Да, да, с интересом узнаю, что «через воблу сифилис точно не передается». Всё это из повести с характерным названием «Шанкр». Нет, думаю, начну с чего-нибудь полегче. Вот, например, «Лёгкие крылышки». Только прочитав другие повести и рассказы, составляющие сборник, возвращаюсь к «Шанкру». Могу успокоить читателей: диагноз не подтвердился.
Впечатление от дебютной книги екатеринбургской писательницы двойственное: профессионализм автора несомненен, нельзя не оценить выразительный образный язык, но не оставляет ощущение deja vu. Что-то хорошо знакомое. Связь с современной ироничной женской прозой очевидна. Более того, кажется, что Дарья Симонова не то повторяется, не то продолжает свои собственные сочинения. Её повести и рассказы читаются как единое повествование. Это бесконечные женские истории героини, её матери, сестёр, подруг и многочисленных подруг этих подруг. Кстати, общение с подругами, если судить по женской прозе, важнее родственных связей и обязанностей. Подруги — это святое. Но как отличить героинь? Конечно, юную Шушу («Лёгкие крылышки») и Зою, «с лицом, напоминающим старую куртку из «жатого» дерматина», к тому же «смердящую, как протухший борщ» («Половецкие пляски») не спутаешь. Но попробуйте через день вспомнить, из какого рассказа Рита, Лиза, Карина, Эмма, Майя, Сильвия. Эти дамы, кажется, перелетают на лёгких крылышках из одной истории в другую.
«Я как пони по кругу, хожу по многоугольнику квартиры промеж причудливых гостей». Эта фраза очень точно передаёт моё читательское впечатление. Герои Симоновой — это, как правило, люди свободных профессий или неопределённых занятий. Ведут они почти эфемерную, богемную жизнь. Работать в привычном значении этого слова здесь не принято: «С утра Лизе расхотелось на работу... показалось, что сегодня работать бесполезно. Даже делать вид бессмысленно» («Шанкр»). «Не сказать, что мы с Сильвией утруждали себя работой. Часик постучали по клавишам, Сильвия поковырялась в словаре...» («Сладкий запах вторых рук»). Это не главное. А главное вот что: «...и собираемся на кухне. Я ей сплетничаю о себе, она мне — примеры из жизни неправдоподобной, неосязаемой, неестественно пахнущей яблочным освежителем, как директорский сортир» («Лёгкие крылышки»). Дарью Симонову интересуют не столько характеры, не столько жизнь, сколько разговоры о ней. Дамы беседуют за чашечкой кофе в сюрреалистических декорациях коммунальной квартиры. С современной женской прозой повести Симоновой сближает шокирующее непосвящённых сочетание высокого и низменного, нередко
в одной фразе: «Он (Ангел-хранитель. — С.Б.) приходил невидимым, извещая о себе вспышками лёгкого ветерка, и концентрировался нежно-голубым пятном в восточном углу, где обычно ссыхалось неубранное кошачье дерьмо» («Половецкие пляски»). Вообще доля шуток и даже неких философских сентенций, касающихся области «телесного низа» (термин М. Бахтина), в прозе Дарьи Симоновой велика: «Заразился сам — передай товарищу»; «...баба Тяпа выстирала свои вонючие панталончики, две недели гнившие в ванной» («Шанкр»); «...один праздный Лизин приятель полюбил забавы с микроскопом... для детального рассмотрения волос, спермы или лобковых вшей» (всё тот же «Шанкр»). Правда, всё низменное и грубое несколько смягчается изысканными сравнениями, ассоциациями с шедеврами мирового искусства. Пьяная Зоя «отекла телом на диван, как сюрреалистические часы на картинах Дали» («Половецкие пляски»).
«Половецкие пляски», на мой взгляд, не самое удачное название для сборника. Ассоциации с музыкой Бородина возникают неизбежно. Но проза Симоновой не имеет с ней ничего общего. Просто по прихоти автора вульгарная и эксцентричная Зоя носит фамилию Половецкая. Уместнее было бы назвать книгу «Сладкий запах вторых рук». Этот рассказ — квинтэссенция прозы Симоновой: её любимые герои, богемная атмосфера, поэтизация низменного, аромат декаданса. Нельзя не заметить, что автор стремится расширить круг тем или хотя бы изменить ракурс изображения. Так, рассказ «Вереск» — это триллер из ночной жизни города. «К теме маленького человека» — энергичные диалоги с ненормативной лексикой. В рассказе «Случайное сердце» фантастический элемент (волшебные часы, изменившие течение времени, а с ними и устоявшийся порядок жизни) позволяет увидеть привычное в новом свете. Эту же роль играет редкая физическая аномалия («Сердце колибри»).
Я думаю о читателях. Вряд ли проза Дарьи Симоновой заинтересует мужчин. Любительниц современных дамских романов оттолкнут не только изысканность стиля, но и грубые физиологические подробности. Боюсь, не оценят они причудливые контаминации ирландских саг, сифилиса, картин Дали, Орфея, Эвридики, лобковых вшей. Боюсь, не почувствуют шарма в соединении французского парфюма с отечественным дерьмом. А вот читательницы с гуманитарным образованием, закалённые Джойсом, Вен. Ерофеевым, Петрушевской и Баяном Ширяновым, не испугаются. И в награду им будут многие, действительно замечательные страницы этой книги. Я же не откажу себе в удовольствии процитировать хотя бы пару фрагментов. «Небо, пугавшееся остроконечных крыш, сбросило серую маску и посветлело» («Случайное сердце»). «Вера в стариковский бред ещё пошатывалась в нём, как новорожденный оленёнок... но шаг поневоле ускорялся, и наконец Казимир помчался по лужам и льдинкам, помчался обратно по закоулкам, где только что брёл и не встретил никого... Он бежал обратно за случайным сердцем, за девушкой-оборотнем, прислуживающей то ли дьяволу, то ли безумцу...» («Случайное сердце»).
|
