Свой на Празднике Земли, или «Аномальные зоны» малой прозы
Интервью с Денисом Осокиным

Интервью:
Галина Зайнуллина
Республика Татарстан, 1.03.2007
№ 36-27 (25892-25893)
Досье: Денис Осокин
        Казалось бы, человечество два тысячелетия назад отказалось от языческих воззрений, поняв, что обряды корреляции с ритмами космоса не спасают... Но вот в конце ХХ века в Казани появился писатель Денис Осокин (на снимке), чье творчество доказывает обратное: действительность, в которой мы живем, по-прежнему волшебна, сила ритуалов по-прежнему действенна.
        Многие, наверное, видели его документальные фильмы на телеканале «Новый Век» в рамках цикла «Солнцеворот». Они удивляют показом живой этнографии народов Поволжского региона, без ностальгического глянца, без фальшивости реконструкции и игровых натяжек. Но в качестве писателя Денис Осокин больше известен в Москве и за рубежом, чем на родине. Его прозе свойственна заклинательно-заговорная форма, в тексте линии времени бесконечно и противоречиво множатся в материализованных фантазиях, являя собой сплав архаики и современного взгляда на прошлое.
        Денис Осокин родился в 1977 году в Казани. Себя начал помнить с деревянных заболоченных улиц поселка Брикетного — район теперешнего авторынка на «квартале». Школу оканчивал в Академическом колледже при Казанском университете — был в первом наборе этого в то время удивительного учебного заведения. Затем отправился в Польшу, в Варшавский университет. Проучился там неполных два года на факультете психологии. Вернулся и занялся фольклором. Выпускник филологического факультета Казанского университета. Лауреат независимой литературной премии «Дебют» в номинации «Малая проза» за 2001 год. Тогда же пошли регулярные публикации в литературных журналах. Первая книга «Барышни тополя» вышла в издательстве «Новое литературное обозрение» в 2003 году.


        — В Интернете можно прочитать, что русской филологии запомнился диплом Дениса Осокина «Семантическое поле народных названий ядовитых растений и грибов» ...
        —
Это чья-то не слишком любезная шутка. Научных достижений у меня нет — хотя о судьбе ученого-фольклориста, ученого-этнографа я мечтаю со школы. И продолжаю верить в этот очень дорогой мне путь. Кандидатская диссертация, которую я взялся делать на кафедре фольклора Сыктывкарского университета, пока стоит на месте. Энергетические и бытовые трудности упорно отводят меня от науки. В моем произведении «Танго пеларгония» герой-автор пишет: «Мне очень трудно сделаться ученым — потому что я стал писателем». Я тоже могу вот так про себя сказать. Художественный путь познания мира ярче и интенсивнее научного. Хоть на него хватало бы сил!..
        Еще с университета меня точит сомнение, что настоящий художник и настоящий ученый не могут соединиться в одном лице, — слишком разные это рельсы. Но эти сомнения я от себя гоню — и гнать всегда буду. В дипломе же мне дорога постановка проблемы: заниматься растениями на стыке лингвистики, фольклористики и ботаники. Здесь и бесконечной красоты поэзия, и богатейшая травяная лексика, и неожиданные связи между предметами, и сакрум, и народная медицина, и народная магия. Травяную тематику я вынес и в диссертацию, хотел бы ее развивать. Я создал много художественных текстов, но ни одной научной публикации у меня нет. Так что, выходит, я присвоил себе звание филолога-фольклориста, которое прочно за мной укрепилось. Но я не собираюсь отдирать его от себя, даже если бы до конца жизни пришлось работать на рыбзаводе или в банке.
        — Перестройка ворвалась в жизнь твоих сверстников компьютерами, игровыми приставками. Поэтому представителям твоего поколения, на мой взгляд, более понятна виртуальная природа мира. Что общего у тебя с «девяностодесятниками» и в чем твое отличие от них?
        —
Такие вопросы ставят меня в тупик. Я дружу с близкими мне людьми — не дружу с чуждыми. Закон сохранения энергии (энергий!) никто не отменял. Но если уж мыслить столь абстрактно — мое поколение мне симпатично.
        Мы — последние советские школьники. Хорошо помним, как с утра завязывали красные галстуки и, завтракая по-быстрому перед выходом из дома, следили, чтобы их концы не залезли в яичницу. Правда, вступить в комсомол уже не успели. А сейчас нам под тридцать... Мы органично и легко освоили новый инструментарий — имею в виду компьютерную и околокомпьютерную технику. При этом не способны, к счастью, этот новый инструментарий излишне любить. И, признаться, идущие по улицам сегодняшние подростки нередко вызывают во мне чувство, как если бы они были вода, а я — упавший в нее парафин. Или наоборот — водой называться лучше! Нет, все это глупости. Я стою на мысли, что в главном мир неизменен.
        — У тебя немалый опыт фольклорно-этнографических экспедиций. Сделай, пожалуйста, небольшой обзор, расскажи об аномальных зонах России, о поэзии и мистике ее пространств.
        — Экспедиции случаются — это правда. Без них я не могу жить. Езжу довольно часто — разными путями, под разными знаменами. Последние лет пять чаще всего случается бывать в районах по линии кино и телевидения. Для кино я пишу сценарии — и направляю внимание туда, где очень интересно, а порой невозможно волшебно. С киногруппами побывал несколько раз в Коми, в Ненецком автономном округе, в Марийской республике...
        Прежде Казань была центром изучения, как минимум, Средней Волги. Сейчас это не так. В сфере изучения традиционной культуры Казань значительно уступила позиции соседним республикам. Однако почетное право быть таким центром у нее, безусловно, есть. И энергетический потенциал — при ней же.
        С коллегами по творческому объединению «Панорама-телефильм» мы объехали немало чувашских, марийских, удмуртских, мордовских, кряшенских, бесермянских, татарских, русских деревень. Случается, езжу в гости — друзей теперь много. Или один, без диктофонов и камер, на что-то посмотреть и для себя запомнить. Например, позапрошлым летом ездил на Чембулат-курык: это священная для мари гора над рекой Немдой в Кировской области — в июле там проходит всемарийское большое моление. Снимать там нельзя, да и далеко не всегда подобные события нужно фиксировать чем-либо, кроме глаз и ушей. «Аномальные зоны» — такая терминология глубоко не моя. Об «аномальных зонах» мне сказать нечего. Волшебный, дымящийся мир стелется во все стороны — он всюду! Можно рукой дотянуться до лугов, покрытых огонь-травой; до шокша — мордовских камней, которые лежат на могилах; до жидких перелесков, в которые нельзя ступать, и лучше даже не смотреть в их сторону; до увешанных полотенцами берез и лип, которые вас утешат, подарят вам много сил...
        Среднюю Волгу плюс Вятку я ставлю в один ряд с такими областями, как Монголия, Мексика, Балканы, Латвия и Литва, Полярный Урал, Иран... Все это, по моему глубокому убеждению, территории, откуда выходят и при этом оголены мощнейшие земные нервы. Средняя Волга — это Праздник Земли: не единственный, но подобных праздников на планете не так уж много.
        — Ты со своей известностью, востребованностью в московских журналах и интересом к тебе критиков мог бы обосноваться в Москве. Почему же ты упорно укореняешься в Казани?
        —
Востребованность в московских журналах — это чересчур. Можно сказать точнее: последние два года в Москве меня публикует журнал «Октябрь». Сразу после премии «Дебют» был дебют в «Знамени». Есть дружественный нижегородский альманах «Дирижабль». Случаются публикации за границей. Но мне очень важно публиковаться в Казани. К большой моей радости, в прошлом году случилась моя первая публикация в журнале «Идель». Вот вышел «Казанский альманах», которого я пока не видел... Я никогда не хотел жить в столицах. Я даже из столичной Казани все время хочу уехать! При всей моей к ней любви. Я мечтаю о хуторах, о маленьких городах, об очень близком мне по духу Севере. Я проживаю параллельную жизнь во многих своих любимых местностях: Затон имени Куйбышева, Кукмор, Ветлуга, Уржум, Чердынь, Оханск, Горбатов, Пучеж, Лабытнанги, Нарьян-Мар... Проживаю невидимо — выплакивая в литературу. Но из большого города уехать я пока не могу, потому что у меня глухая дочка, а учреждения сурдореабилитации есть далеко не везде.
        — Критики отмечают «самостийное оформление» твоих рассказов (они представляют собой циклы историй, фабул и быличек). Часто ты игнорируешь абзацы, заглавные буквы, знаки пунктуации. Многие пишут о тебе с восторгом, отмечая «ритмические, похожие на заговоры, куски дымящейся лирической прозы», но есть и неблагожелательные отзывы...
        — Когда пошли публикации, мне долго казалось: удивительно, как многим моя литература нравится! Сейчас же мне больше кажется: удивительно, как многие меня не любят! Я занимаюсь глубоко личным художественным исследованием мира и никого не пытаюсь ни в чем убедить. Постоянно делиться своими художественными открытиями, безусловно, очень хочется — но не спорить. Кому мои книжки нравятся — души этих людей мне родственны. Кому не нравится то, что я пишу, — это чуждые души. Однако ставить человеку минус я позволяю себе лишь в одном случае: когда первой реакцией на прочтение моей литературы является вопрос: почему вы пишете без заглавных букв? Для меня это оскорбление чудовищным непониманием. Ведь графика — последнее в перечне необходимого...
        — Многие интересуются: почему Осокин не суетится, не стремится вступить в Союз писателей?
        —
Я не очень понимаю, зачем это нужно, а по инерции не хочется вступать. Хочется радости, событийности. Вот если удастся усмотреть или придумать связанный со вступлением в Союз писателей важный ритуал...
        — То, что ты делаешь, на мой взгляд, выходит за рамки литературного промысла и сродни подшаманиванию. В цикле «Почтамтская улица» ты одухотворил казанские окраины, по сути, приступил к созданию мистической карты Казани, закрепив за ней форму бублика, которую она имеет в данный момент: мертвый центр — одухотворенные окраины.
        — Я ничего не одухотворяю — а замечаю, изучаю и описываю то, что одухотворено! Помогаю одухотворенности стать заметной. Сегодняшняя Казань — бублик? Эта модель сурова и хороша, но реальность не совсем такая. Все же в дырке от Казани-«бублика» кое-что есть. Есть, к примеру, нетронутая Почтамтская улица (то есть улица Кремлевская). Многие нервы развороченного городского центра не вырваны, а извлечены наружу. Они качаются, стелются, болят: раньше они прятались в домах и целых улицах, а теперь этих улиц нет. Пространство Казани стало более кричащим. Некоторые оголенные нервы отмирают навсегда. Некоторые прячутся под землю. Некоторые закрываются новой материей — новыми постройками. Неизвестно еще, что из этого выйдет. Не разольется ли в каком-нибудь развлекательном центре синяя-синяя вода? И духов города повывести не просто. Многие из них теперь очевидны, как урны.
        Прогулки по сегодняшней Казани обещают гораздо больше неожиданных, волшебных, порой опасных встреч. А окраины я любил всегда. Такие, как Соцгород, Адмиралтейская слобода, Сухая Река с поселком Северный, Караваево... Они всегда были альтернативными центрами.
        — Поделись своими планами на будущее. Ты раскрыл мистический потенциал таких неожиданных предметов и объектов, как балконы, велосипедные ключи, зеркала, огородные пугала... Что на очереди?
        — В декабре, к Новому году, я закончил новую книгу, которая называется «Овсянки» — это такие птицы... Сейчас работаю над книгой о лодочных станциях. Хочу сделать книги о форточках, каруселях, керосиновых лампах, неспокойных и веселых домах Казани... Книг-заготовок у меня около сотни. Еще у меня задуман роман — огромный и трагичный, как «Угрюм-река». Я давно уже заготавливаю для него пряжу. Если позволят добрые боги, хорошо бы все это сделать. Я мечтаю быть ученым. Зарабатываю на жизнь кино и телевидением. А по-настоящему умею только писать книжки.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service