Дарья Суховей: у меня свой перфекционизм
Интервью Игорю Котюху

Интервью:
Игорь Котюх
Новые облака, 31.03.2008
3/2008 (43)
Досье: Дарья Суховей
        Редактор журнала «Новые облака» Игорь Котюх беседует с Дарьей Суховей о её родном городе Петербурге, поэзии и особенностях российского литпроцесса.
        Игорь Котюх: Дарья, ты как образцовый культуртрегер имеешь несколько общественных литпроектов, занимаешься наукой и не забываешь о собственном поэтическом творчестве. Неужели современному куратору обязательно нужно иметь учёную степень и самому что-нибудь писать? Иначе его авторитет будет под сомнением?
        Дарья Суховей: Не обязательно, конечно же куратору ничего такого делать, можно иметь любую профессию. Необходимо в первую очередь не подтверждение статуса, а собственное внутреннее содержание. Набор знаний, умение ориентироваться в процессе, умение читать стихи и понимать авторский замысел. Знать контекст. Это первично. А научиться этому в обычных университетах трудно, этому не учат. Нужный опыт набирается из жизни, и жизнь сознательно строится так, чтобы больше узнать о том, что интересно. Например, о поэзии. А дальше уже интересный вопрос — на какой статус в современном обществе можно обменять эти навыки и умения? И в этом смысле занятия наукой, писание кандидатской диссертации (это то, что в Эстонии и во многих странах мира называется PhD) — некоторый оптимум. Именно так думаю я и некоторые мои российские коллеги-кураторы: доктор филологических наук и куратор Фестиваля свободного стиха Юрий Орлицкий, кандидат филологических наук, литературный куратор и издатель Дмитрий Кузьмин, кандидат филологических наук, литературный критик и куратор Данила Давыдов. Их академические работы напрямую связаны с поэзией, в частности, современной. Из академической среды в кураторы актуальной поэзии пришел нижегородский организатор литературной жизни Евгений Прощин (подписывающий стихи как Егор Кирсанов), но это, скорее, нетипичный случай — обычное «академические» люди мало внимания обращают на современность. С другой стороны, наиболее внятные академические работы, описывающие ситуацию с современной поэзии с точки зрения языка и поэтической техники, получаются у людей, которые сами вовлечены в литературную ситуацию, пристально за ней следят, видят явление изнутри, сами пишут стихи. Я имею в виду в первую очередь моего научного руководителя Людмилу Владимировну Зубову, Илью Кукулина, который занимается отделом «Практика» в журнале «Новое литературное обозрение», да и многих других.
        Заметных денег академический статус в России не приносит, и статус людей, занимающихся современной литературой в академической среде отнюдь не такой уж особо высокий. Но важнее другое — мы пытаемся оправдать развитие поэтических техник как адекватное структуре современного мира движение. При общем кризисе критики в России научный дискурс остается единственной возможностью серьезно рассуждать о самых разных вещах, которые составляют современную поэзию.
        Если Нью-Йорк это город контрастов, то Питер — это город правильных форм, классической культуры. Как ты относишься к такому перфекционизму, довлеет ли он над тобой, твоей творческой натурой?
        У меня перфекционизм свой, внутренний, другого рода. Идентификация с Петербургом меня пугает и страшит. Я прописана (зарегистрирована, не знаю, есть ли у вас такая норма в законе) тут, постоянно тут живу, у меня тут семья. Мне больно, что Питер — больше не город моего детства — он сильно изменился, что власти его не бережно берегут, что пробки, что интеллигенция не самая значимая сила в современном петербургском обществе. Можно много думать и говорить об этом. Но внтуренняя моя самоидентификация в последний год окончательно сместилась из «петербурженки» в «россиянку». А россиянин — человек, который говорит по-русски и знает свою страну, может, даже, немножко любит её. Местами. Это замечательное слово «россияне» ввел в широкий обиход первый президент России Борис Ельцин, и мне кажется — оно правильное. Страна очень разная в разных местах — где-то и по-русски не все говорят, люди узнают информацию из разных источников, разные бытовые привычки, разный уровень жизни. А я взаимопроникаю и «внутри кольца» (имеется в виду центр Москвы и соответствующая гламурная мифологема о системе ценностей) и «на паровичке из трех вагонов». Всюду жизнь. Люблю края мира (вот он, Петербург, где проявляется!). Границы и пределы. Люблю смотреть на берег моря, например, где эти границы четко обозначены. (Еще — по старой российско-шведской границе линиями растут белые грибы, но видно это только в какие-то дни августа и сентября). Дальше границы уже ничего нет. Будто бы ничего. А на самом деле я плохо знаю свою страну. Может, лет через 10 буду знать лучше:) Если продолжу жить так, как мне нравится. Мечтаю побывать во Владивостоке. Серьезно.
        Одна из твоих излюбленных форм в оригинальном творчестве — восьмистишия. В настоящее время эта форма является довольно популярной, её даже рассматривают как модернизированный сонет. Как ты думаешь, устоится ли такое мнение о восьмистишиях в будущем, и почему ты выбрала и работаешь именно с этой формой?
        Я переболела восьмистишиями в 2005 году, пытаясь выжать всё из этой формы. Потом восьмистишия случались нечасто, обычно по какому-то энергетическому поводу. Еще я немного занималась хайку с той же целью изменить форму изнутри — вне популярной в России пришедшей из Америки субкультуры. Лучшее, что у меня получилось, как мне кажется, выглядит так:

        заборы такой
        высоты что детям не
        видно цветы_

— в последней строке не хватает слога, и вместо него мы тянемся на цыпочках заглянуть через забор, чтоб что-то там увидеть. Плюс рифменно-ритмическая организация, не принятая в восточных поэтиках и нарушенная способом записи текста — делением на строки...
        Если вернуться к восьмистишию, то упомянутый выше Данила Давыдов современным русским восьмистишием занимается и считает, что это продуктивная форма развития русской поэзии. Предсказывать насчет будущего сложно, но в настоящем восьмистишие в отличие от сонета не имеет многовековой традиции (хотя в поэзии русского Серебряного века восьмистиший много, и они очень разные), и в силу этого уже даёт свободу творческого высказывания. Хотя восьмистишия в русской поэзии второй половины ХХ века частотная форма. Есть петербургский поэт Михаил Ерёмин, он более полувека работает только в этой форме. Еще есть такой общий принцип компрессии, отмирания крупных форм, сокращения количества знаков в высказывании. В русском языке сильна рифма (чему способствует четное количество строк восьмистишия) и слова русского языка — достаточно длинные. Все это не дает возможности работать в сверхкратких восточных формах, строго соблюдая слоговой принцип. А восьмистишие оказалось в середине — между ними и обычной длиной стихотворения (не обязательно сонета). В центре современной поэтической системы координат.
        В Петербурге выходит несколько литературных журналов условно традиционного толка и нет ни одного издания условно модернистской направленности. Проблема в авторах или читателях?
        Проблема — в организаторах. В Петербурге выходит журнал «Звезда», редактор отдела поэзии Алексей Пурин придерживается консервативных, даже архаических принципов (свободный стих и тексты без знаков препинания там не публикуются, не говоря уже о более экспериментальных формах поэзии). Выходит журнал «Нева», не ориентирующийся ни на авторов-петербуржцев, ни на текущую литературную жизнь. И все. Время от времени затеваются и глохнут какие-то проекты, ориентированные на местных авторов. Наиболее живучим можно считать альманах «Акт», не придерживающийся никакой эстетической и поколенческой концепции — просто печатающий интересные стихи (и не печатающий неитересных). Он существует с начала 2000-х годов, издают его поэт Тамара Буковская и художник и поэт Валерий Мишин — люди старшего поколения, родом из нонконформистской культурной среды, и в этом издании наиболее свободный и адекватный подбор авторов. Он виден из сети на ресурсе www.slovolov.ru
        Не могу не спросить о современной русской литературе Эстонии, поскольку ты один из немногих российских исследователей, проявляющих постоянный интерес к местным авторам. Кто из них представляется тебе любопытным, хотя бы несколько имен?
        Я — российский странствователь, за 2 года 2 раза посетивший Эстонию, и живущий с открытыми глазами. Ни о каком особом интересе это не свидетельствует, но напряженное внимание к поэзии на русском языке у меня есть, и я этого не скрываю. Если назвать имена: Doxie и Прийт Пармаксон. И ты. Мне интересны границы и странности, нечто непривычное, то, чего я еще не видела. Скажу в том порядке, в котором назвала. Doxie пытается экспериментировать с игрой подвижности смысла в слове, с контаминацией и не прячет своего искреннего человеческого лица за этими экспериментами. Этим она немного напоминает московскую поэтессу Татьяну Щербину, её ранние стихи. Прийт — мы с ним много общались, когда я ездила в Таллинн в феврале — мне нравится своим новопостижением мира. Сдвиг мира сделал его поэтом. (Он сам признается, что начал писать по-русски после событий на Тынисмяги, но этот конкретный факт не очень важен.) Поэт — не просто человек, экспериментирующий со словами, а носитель целостного внутреннего содержания. Хотя Прийт человек мятущийся, и допускающий иногда наивные странности, он растет, он прорастает сквозь ваш мир, и я думаю, он будет успешен через несколько лет. Если искать какую-то аналогию в русской поэзии — то это будет, наверное, Герман Лукомников, тоже играющий со словами. У Лукомникова, правда, меньше чисто визуального начала, он внутри букв языка, а Прийт — немного художник. Что же касается поэта Игоря Котюха — то он пытается понять свойства мира, в котором живёт, и делает это нетривиально. Отличается от прочих живущих в Эстонии русскоязычных авторов большей вовлеченностью в европейский литературный процесс, и поисками на русском языке, которые растут из западных традиций. Если проводить такую же аналогию Котюху, то это будет рижская текст-группа «Орбита», участники которой пишут на разных языках, а Игорь — сам-за-всех. Что в Эстонии при общем небольшом количестве литераторов — весьма нормально и правильно.
        Кирилл Медведев в одном из своих стихотворений сетует на то, что современная литература отвернулась от читателя, не считается с ним. Не способна зализывать раны. А что если поэт решает в своем творчестве какие-нибудь литературоведческие задачи, например, как ты?
        Ничего особенного. Контраст формы и содержания высказывания — старый художественный приём.
        Хотелось бы узнать твое аргументированное мнение об одном очень важном вопросе: сколько русских поэтов содержит Муза — 6, 60 или 600? Кто эти люди?
        2000 (как минимум). Это люди, имеющие свое лицо и умеющие показать его средствами русского языка. Про 6, 60 или 600 (в сумме 666, кстати!), конечно, прекрасная история, но она не имеет ничего общего с действительностью. В медиальном поле действительно 6, на книжной полке интеллигента — 60, на книжной полке специалиста — 600, а мир гораздо больше.
        Как куратор, ты должна дружить с тайм-менеджментом, планируя некоторые мероприятия за месяцы вперёд. Что происходит с этой организованностью в творческой плоскости. Ты знаешь, о чём будут, или могут быть, твои будущие произведения — их форма и тематика?
        Нет.
        С кем тебе нравится поговорить «за жисть», а с кем — «за литературу»? Почему именно с ними?
        С любыми случайными людьми и с узким кругом друзей. Разговоры строятся по-разному, но могут быть одинаково полезными или бесполезными. Интересен взгляд чужого, но понимающего человека. Не люблю комплименты и не умеющих думать собеседников. Хотя сама иногда тоже не умею думать. Иногда срываюсь и еду через весь город потрепаться с подружкой, иногда ухожу от общения, сказываясь занятостью. Мне кажется, мой мир гармоничен, и я поняла, что если окружающие слишком много знают о моей жизни, это неправильно. Ты в своё время поднимал в жж тему, что «мои — это моя семья, а не мои знакомые» — у меня немного не так. Мои — это мои друзья. Они влияют на меня, они мешают мне, они помогают мне, некоторые из них терпеть не могут других моих друзей, но общение и взаимопонимание за пределами семьи для меня лично — как для поэта, исследователя и куратора — важнее, чем в семье. У меня прекрасная дочь Юлия, ей 10 марта исполнилось 5 лет, и я с ней часто советуюсь по сложным вопросам, потому что у неё правильная картина мира, а я поутратила многие точки соприкосновения с действительностью. У меня замечательный муж, но очень несущественное число интересов у нас общее. Если я с ним советуюсь, то это «менеджерское», хотя он меня не раз вытаскивал из житейски трудных ситуаций. И я его вроде как тоже. Мне кажется, что замыкаться в семье — это непродуктивно для развития личности. Круг общения должен быть большим.
        Тебе часто приходится путешествовать — и по России, и за её пределами. Где ты чувствуешь себя, как дома? Если бы мне пришлось посетить город на Неве, какие твои любимые места я увидел бы в нем?
        Я уже все написала, отвечая на один из начальных вопросов. Я не очень люблю свой город таким, какой он сейчас. Чтобы понять мой город, надо утром влезть в метро в ту же сторону, что основной поток людей из спальных районов, днем переехать мост на маршрутке в пробке, сходить в Эрмитаж, вечером посетить в какой-нибудь рок-клуб, в выходные погулять по гипермаркету, как-нибудь при случае сходить к врачу или к бюрократам. Я так никогда не делаю. Всюду чувствуется опустошенность.
        Я думаю, что с тобой мы покатаемся на жутко гремящем огромном трамвае, который идёт в пустоту (его не убрали благодаря многочисленным письмам пассажиров городским властям) и выпьем по рюмочке в каком-нибудь недорогом курящем кафе (в Таллинне этого уже нет, не знаю, как в Выру и Тарту). Естественно, по делу мы можем зайти в арт-галерею или на литературный вечер, но интересного происходит мало, так что как получится. Есть разница между пустотой и опустошенностью. Есть петербургские дворы, где можно погладить огромных дворовых котов и посмотреть на изнанку мира. Можно на велосипедах покататься — это особая оптика. Можно на море поехать, оно в черте города. И осознать, что такое ветер, хотя этим в Эстонии никого не удивишь:)
        А что касается «как дома» — это зависит от внутреннего устройства человека, от настроения. Я очень люблю города, бывая в которых, хожу пешком — Псков, Калининград, Вологда. Выборг. С другой стороны, я люблю московское метро. С третьей стороны, я всегда позитивно настроена к тому, что меня ждёт, если я куда-то еду. И я знаю, что если в городе, куда я еду, есть хоть один человек, с которым я знакома, я не пропаду. Так же и с Питером — когда я там, со всеми, кто едет сюда, все будет славно. Мне кажется, что так построенный мир — это мир иллюзий, годный для 15, а не 31-летнего (мне 25 марта именно столько и стало, я не скрываю свой возраст) человека. Но в так простроеннном мире очень приятно жить.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service