На мой взгляд, сейчас слишком много поэтов «хороших и разных». Все сплошь с «лица необщим выраженьем». Запечатляется на этих лицах прежде всего гримаса своеволия. Своеволие становится нормой поэтической жизни. Что есть в чистейшем виде декаданс. Хочется вернуться к изначальному анонимному источнику поэтической речи, берущей начало в молчании и темноте. Дело поэзии – выражение ценностей внутреннего бытия личности. Никаким умением щебетать на разных птичьих языках не покрыть и не искупить неумения говорить на одном от века данном поэту наречии. Гармония рождается от «внутренней дрожи» художника, как сказал бы Виктор Соснора и как с изысканной простотой говорит Светлана Кекова:
Дрожать; краснеть за собственное тело; смотреть в окно на облака и думать о вестнике растительной любви – горячем ветре...
Или в другом стихотворении: «Я там ещё, я в тех глубинах, где слово – камень и скелет...» Смысл тут всюду один, известная ещё грекам эстетическая максима: внутренняя гармония сильнее внешней. Мы забыли, что поэзия в своём истоке безлика. Поэт передаёт нам опыт гораздо больший, чем тот, что охватывается его биографией. Его биография имеет лишь отрицательную ценность. «Нет уже ни пространства, ни времени, // ни страдания, ни языка...» – начинает Светлана Кекова свою книгу. И это есть единственная формула утверждения Пространства, Времени, Страдания и Языка с больших букв, то есть тем, которым посвящены все её стихи. Поэзия в принципе апофатична, занимается определением того, чего не дано нам в обычном нашем ощущении. В русском варианте она по внешнему виду часто просто нигилистична: «Хорошо, что нет Царя, // Хорошо, что нет России, // Хорошо, что Бога нет...» Или же – в том изводе, которым занята Кекова: «Нет любви ни к деревне, ни к городу...» Из чего следует, что как раз этой любви мы и жаждем. Поэт есть вестник преображения – беды в радость, звуков в музыку, дисгармонии в гармонию, хаоса в космос. Попытки пустить поэзию в обратное русло – это и есть то своеволие, с которого я начал речь. Обратное движение скоротечно. Хотя внешне эффектно. Но Светлана Кекова знает, что неопровержимей всего слово звучит в тишине и из неё приходит. Поэтому у неё и срывается: «Был дар молчанья равен дару речи...» Лучше всего она и пишет о том, о чём люди больше всего молчат. То есть о том, о чём не стоит говорить всуе. Как, например, в стихотворении «Настала ночь – и свет дневной исчез...», из которого я только что привёл строчку. Для краткости я сразу же назову неназванных поэтом персонажей – младенца Иисуса и Марию и процитирую, как внятно об этом повествуется. Вот слова, что вкладываются в уста неведомой читателю матери, в уста любой матери:
«...Ты так тревожно спишь, а полночь бродит в зарослях малины, но будет день на кровлях плоских крыш купать луну и птиц лепить из глины.
К тебе, мой сын, вернётся твой отец – он так давно в горах пасёт овец, что растерял послушливое стадо. Он с посохом и нищенской сумой по склонам гор уже идёт домой.
А ты не плачь, дитя моё, не надо...»
О том, что перед нами сюжет из священной истории, мы догадываемся по одной апокрифической подробности – о птицах, которых лепил из глины младенец Иисус и которые потом оживали. Но поскольку подробность апокрифическая, называть прямо имена не следует. И всё же незримое присутствие в этих строках Божественных лиц очевидно. Точно так же – неназванной – отражена в этих стихах русская лирическая рефлексия, тютчевская дрожь о «Царе небесном», «в рабском виде», обходящим родную землю. У Светланы Кековой птички тоже оживают. Они и у всех поэтов оживают, когда им есть что сообщить. Птицы в стихах – это метафора вести. Основной лирический импульс книги «Короткие письма» – это передаваемая поэтом весть об освобождении, о преодолении в слове печальных обстоятельств любой человеческой биографии. Как поэту, ей уже ничего не страшно. Только зная, как замечателен вольный полёт, можно насладиться любезным ей «единством любви и мест», только «случайный спутник» для неё – вечен. Право, Светлане Кековой не помешает уже ничто, даже счастливое замужество.
|