Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Похвальное слово переводу

15.06.2008
Стефани Сандлер
        Часто приходится слышать, что поэзия непереводима; однако интереснейшие процессы, происходящие в современной поэзии, и не в последнюю очередь в России, идут вразрез с этим расхожим утверждением. Поэтический перевод с давних пор играет важную роль в русской культуре, и лучшие поэты традиционно отдавали ему дань, в результате чего появилось множество замечательных текстов: вспомним Томаса Грея в переводах В.А. Жуковского, Данте в переводах М.Л. Лозинского, Шекспира в переводах Б.Л. Пастернака. По поводу прекрасных переводов на русский и с русского и сейчас возникают споры и нешуточные страсти. Притягательной силой обладает не только перевод как культурная практика, но и перевод как практика критическая — в том числе перевод с одного дискурса на другой, в результате которого стихи становятся понятнее и доступнее — и одновременно, парадоксальным образом, загадочнее и сложнее. В обоснование перевода как критической практики хочется вспомнить мудрое замечание Гаятри Спивак, назвавшей перевод «самым интимным актом чтения» 1. При переводе стихов с одного языка на другой мы узнаём их даже ближе, чем при запоминании; а акт перевода, называемый интерпретацией, в идеале позволяет прикоснуться к самому сердцу поэзии.
        Столь тесный контакт труднее всего удается наладить с теми стихами, которые и сами являют собой акт перевода, — стихами, которые раздвигают не только географические и эстетические границы, но и рамки читательских представлений о поэтической ценности. Ярким примером этого служат стихи Александры Петровой. Разумеется, на ум приходят и другие авторы — в частности, визуальный поэт Елизавета Мнацаканова, наглядно утверждающая проницаемость барьеров между визуальными и вербальными объектами; или поэты глубоко философские, например Аркадий Драгомощенко, чье творчество, как и в случае Мнацакановой, объединяет в себе множественные лингвистические дискурсы; или — в английском — такой замечательный автор, как Сьюзен Хау 2. Как и сочинения этих трех поэтов, упорно преодолевающие границы жанров, языков и дискурсов, стихи Петровой вынуждают переосмыслить определение поэзии на национальном языке.
        Безусловно, один из главных вопросов, встающих перед критиками современной поэзии, — это вопрос о роли национальных традиций на том этапе развития культуры, когда и поэты, и их произведения вольготно перемещаются по всему миру, когда поэтические тексты публикуются во всевозможных версиях — в научных и литературных журналах, в виде гипертекста и аудиофайлов, в книгах и антологиях.
        Выбирая в качестве примера Александру Петрову, я намереваюсь также поговорить о женской поэзии и о тех проблемах, которые встают перед исследователями и критиками творчества женщин. Как ни удивительно, и в 2008 году гендерный вопрос по-прежнему остается открытым, даже если кому-то он и кажется обескураживающим или даже неуместным, — но таковы факты. Автор пишет от лица мужчины или женщины, и именно так его и воспринимают, при этом зачастую искажая его намерения или делая вид, будто проникли в тайны его творческого воображения. Я расскажу о том, что значит для меня, американки, быть критиком и переводчиком стихов Александры Петровой и вообще современной поэзии.
        Такая работа сама по себе предполагает, что я читаю и пишу с определенного расстояния; и в высшей степени логично, что эта небольшая статья (изначально — доклад, прочитанный в Новом Орлеане перед аудиторией российских и американских ученых) теперь выйдет в «Новом литературном обозрении» — журнале, который по праву гордится широтой своей международной аудитории. Тот факт, что статья будет опубликована в переводе, тоже подчиняется логике ее темы: способы лингвистической экспрессии, пересечение границ, самоотстранение.
        В стихах Александры Петровой, которая жила в Тарту, Петербурге, Иерусалиме, а теперь живет в Риме, отражается опыт современных поэтов, часто пересекающих национальные границы. К тому же в ее стихах ставится под сомнение способность любого языка в полной мере отразить значение этого пересечения границ для культурной и духовной жизни поэта. Петрова с большой точностью описывает локусы и местности, но, опуская название или попросту слегка дезориентируя читателя в пространстве и искажая перспективу, поэт явно дает понять, что в стихотворении отражено не столько впечатление о том или ином месте, сколько само движение. Как пишет она в заключительном стихотворении книги «Вид на жительство» (2000): «Если и есть мне наставник, / это только движенье».
        Эта готовность брать уроки у географии и путешествий явственно ощущается и в новой книге поэта — «Только деревья» (М.: НЛО, 2008) 3. В этих стихах созидаются и предлагаются для исследования вымышленные местности, преодолеваются безымянные леса и поля в Риме и окрестностях, происходят встречи на городских улицах с бездомными и цыганами. Это поэзия неустанного движения — даже в большей степени, чем в предыдущих книгах Петровой 4; кажется, поэт все время идет, едет, перемещается в местах, которые и сами не стоят на месте. Яркий пример тому — следующее стихотворение:

        МЕТРО МАКДОНАЛЬД

        В шесть утра набивались в вагоны
        дремой раненные наповал:
        африканцы, китайцы, албанцы,
        украинцы. Кого не назвал?

        В такт качаясь, в газетах читали
        про убийства, про смерть без прикрас,
        по слогам повторяли:
        вы-бо-ры, нефть, газ.

        Заходили цыгане с гармонью,
        плясовую пускали враздрызг,
        вверх ладонью с бумажным стаканом
        чумазенок просил золотых.

        А как выскочили из туннеля,
        скулы и лбы
        вылепил лицам
        света тональный крем,

        от трезубца луча,
        запаляя жар-птицу —
        на стакане,
        пурпурную эМ

        В образах этого стихотворения Петрова подчеркивает чужестранность языка. Можно было бы сказать вслед за Деррида, что текст Петровой «всякий раз уже (toujours déjà) переведен». Пассажиры метро по слогам выговаривают слова газетных статей: чтение на чужом языке дается им с трудом. Читая криминальную хронику, они силятся разобраться в политической и экономической обстановке, уяснить общественный дискурс заработков и трат, законов и наказаний в древнем и вечно меняющемся городе.
        В какой степени они чужестранцы, эти пассажиры? В изрядной — судя по тому, что они поименованы по своим родным странам, словно еще не до конца «переведены» на язык нового итальянского окружения. Однако они уже сжились с правилами метро: читают газету (скорее всего, бесплатную газетку, выходящую во многих городах, которая так и называется — «Метро»), дремлют по пути на работу, как и большинство горожан. Они живут в такт экономическим ритмам мегаполиса и, приспосабливаясь к новой жизни, пересекают границы в той форме, в какой это во многих случаях характерно для жизненного опыта современного человека. Иное дело — входящие в вагон цыгане. Цыгане переходят границы с легендарной легкостью, однако как социальная группа они отмечены изгойством. Эти цыгане ведут себя стереотипно — шумно и буйно, и вдобавок просят денег.
        Бумажный стакан из «Макдоналдса» — именно от него стихотворение получает свое странное название: можно подумать, будто станция метро называется «Макдональд[с]», что, конечно же, не так. Петрова показывает нам странность всякого языка даже в логотипе знакомого бренда на бумажном стаканчике. Буква «М» на стакане — «пурпурная»: дерзкий, вызывающий цвет, который ассоциируется скорее с цыганами, чем с привычными золотистыми арками (хотя и золотисто-желтый цвет в стихотворении тоже есть — в упоминании жар-птицы). Еще один, даже более важный знак лингвистической странности — то, что буква «М» в стихотворении выглядит так, как она произносится в алфавите. Поэт заменяет букву «М» слогом, и эта фонема в поэтической строке выглядит так же неуместно, как стаканчик из «Макдоналдса» в руках у цыганенка. Эта «эМ» ведет себя совсем не так, как обычное слово или слог, набранные нормальным типографским шрифтом. Поэт предлагает читателю прочесть ее вслух — как бедные иммигранты читают свои газеты.
        Другие «цыганские» стихи в сборнике «Только деревья» — о бедных и бездомных, о «бомжах», ведущих по-цыгански кочевую жизнь. Примечательно, что Петрова задействует образ обнищания и физической свободы — буквально свободы от места — в поэзии, которая провозглашает вербальную лингвистическую свободу. Традиционно образ цыгана служит для выражения высокого эмоционального накала, неистовых любовных страстей и утрат. У Петровой цыгане могут быть ворами и мошенниками, и их образы печально прозаичны, особенно в сравнении со знакомыми романтическими образцами. В еще одном стихотворении из книги «Только деревья» — «Кто любил цыгана, до Турина...» — контраст цыганским радостям составляет война с ее бомбежками и убийствами; «анемичная Европа» утратила свою романтическую полнокровность. В мире, на который устремлен взгляд Александры Петровой, люди живут в безопасной городской среде, но прошлое их отмечено насилием.

        Библиотеки, больницы и школы
        вылетали из катапульт ураганов.
        В пребывающих залежах свалок и кала
        копошились детишки и вырастали
        еще невиданные растенья желания и,
        как говорил в подпитье цыган, — любви.

        Фигура цыгана, таким образом, возвращает нас — если вспомнить старый феминистический лозунг 5 — к наслаждению и опасности, которые характерны и для работы американского критика, пишущего о русской поэзии, и к риску — глубочайшей теме Александры Петровой. С собою в Рим Петрова приносит Иерусалим со всеми его опасностями. Она показывает нам, что опасность не знает границ. Она пишет о мире, который не сводится к конкретному языку или территории. Это мир транснационального капитала, «Макдоналдсов», выборов, в которых иммигрантам отводится роль «понаехавших», виновных во всех бедах. Увидеть, как Петрова делает главной темой стихотворения тревожное осознание собственной чуждости, — значит понять, почему в ее стихах национально-культурная самоидентификация — скорее проблема, нежели данность.
        Чувствуется, как за многими стихами Петровой проступает вопрос: а насколько они русские, эти стихи? Этот вопрос предполагает, что национальное самосознание может быть неполным — но что значит «быть не в полной мере русским»? Идея такой «частичной принадлежности» в нынешних условиях равно важна как для правонационалистических политических движений (в отрицательном смысле), так и для способов классификации литературных текстов (в смысле положительном). Выдающийся специалист по сравнительному литературоведению Стивен Оуэн высказал небесспорное утверждение: он полагает, что современный китайский поэтэмигрант Бэй Дао достиг своей огромной славы благодаря «поэзии, которая легко путешествует», то есть стихам, предназначенным для воображаемой интернациональной аудитории 6. Мне доводилось слышать высказывания некоторых читателей о современных русскоязычных поэтах (Петрову, впрочем, никто из них не называл), — их стихотворения отвергались, насколько я понимаю, как «недостаточно русские» и, следовательно, неаутентичные. Поневоле задашься вопросом, обязаны ли эстетическая аутентичность и твердая национальная идентификация идти рука об руку; и все же критику такого рода, как бы неубедительно она ни звучала, нельзя объявлять бессмысленной и на этом основании сбрасывать со счетов. В определенном смысле она явно служит свидетельством мечты некоторых читателей о поэте, который позволит им почувствовать себя «более русскими». Петрова не из тех, кто сделает эту мечту явью, — зато в ее силах заставить читателя испытать совсем иные желания, вызвав в нем острое чувство бездомности. В отличие от былых поэтов-изгнанников, мечтавших вернуться к уютным родным пенатам, Петрова создает мир, в котором родной дом и уют — нечто несбыточное, невозможное. Под стать ее фантазиям о несуществующих местах оказывается и язык; это особенно ярко проявляется в морфологической изысканности текста «Зимовище мое, токовище...» и в обрыве последней строки короткого стихотворения «за горизонтом того моста...».

        Это новая,
        это будет новая жизнь,
        там, за мостом,
        через мост,
        мы не вернемся больше сюда,
        я обещаю тебе,
        трава,
        никогда,
        ни

        Я обещала сказать несколько слов о том, каково писать о женской поэзии. В стихах Петровой половая принадлежность автора бывает весьма ощутима — особенно тогда, когда поэт подчеркнуто пишет о себе в мужском роде или вызывает к жизни такие альтер эго, как матросик Саня, Петров, Петрович и другие 7. Как и другие женщины-поэты, она благоразумно осознает, что читать ее стихи будут как женские, и спокойно замечает: «...женский род в русском художественном тексте иногда уменьшает его шанс быть прочитанным как универсальный» 8. Петрову, похоже, мало беспокоит тот факт, что ее будут судить по стандартам эмоционального накала, заданным Мариной Цветаевой (или, в последние несколько десятилетий, Еленой Шварц) и словесной чистоты — тут планку установила Анна Ахматова, а позднее — Ольга Седакова. Ее способы маркирования собственной женственности заслуживают того, чтобы не быть переведенными поверхностно; они требуют критического вчитывания (поскольку мне доводилось переводить стихи Петровой, хочу заметить, как нелегко дается перевод ее «женской грамматики» на английский язык, в котором существительные, прилагательные и глаголы не имеют гендерной маркировки). Поэтому при переводе приходится искать пути сохранения не отчетливого гендерного самосознания, которое в ее стихах зачастую отсутствует, но, скорее, тревожной чуткости к возможностям пересечения гендерных границ и совмещения множества точек зрения. Это стихи, столь же далекие от устоявшегося представления о женской идентичности, сколь и от утешительных представлений об идентичности национальной. Однако при всей гибкости Петрова не теряет ни преимуществ, ни эстетического своеобразия, свойственных женщине-поэту, и, читая ее стихи, поневоле думаешь, что такую позицию все-таки можно счесть привилегированной. К тому же в творчестве Петровой и многих других поэтов-женщин можно увидеть приметы более общих тенденций в русской поэзии. Александр Скидан недавно провозгласил, что в русской традиции Бродскому сильнее всего наследуют именно женщины-поэты 9. Впрочем, в интеллектуальном отношении поэзия Петровой восходит не столько к Бродскому, сколько к другому изгнаннику — Владимиру Набокову — или, возможно, к «внутреннему эмигранту» Леониду Добычину с его вечной неукорененностью 10.
        И еще одно замечание по поводу перевода. Переводить современных русских поэтов на английский в США — сложный и ответственный вызов. Как переводить стихи, которые на родном русском выглядят странно чуждыми? Как сохранить их рваные края и острые углы, как передать ощущение, что и в оригинальном тексте лингвистические границы уже нарушены? Джудит Батлер призывала переводчиков не чинить то, что в оригинале сломано 11. Это ценный совет: он означает, что переводчикам, равно как исследователям и критикам, не стоит спешить с шаблонными интерпретациями и легковесными прочтениями. Поэты сами предлагают нам составить им компанию в путешествии по поэзии иных краев. Чтобы понять стихи Владимира Аристова или Алексея Парщикова, нужно знать, к примеру, творчество Майкла Палмера — этот пример я выбрала, потому что оба этих автора переводили Палмера. Некоторые особенно яркие и дерзкие тексты Аркадия Драгомощенко возникли в ходе диалога с Лин Хеджинян. Для Елизаветы Мнацакановой после эмиграции в 1975 году оказался очень вдохновляющим диалог с австрийскими поэтами-авангардистами из группы «Grazer Versammlung». И таких примеров множество. Поэзия теперь доступна поэтам — да и всем нам, — как никогда прежде, и перед нами, исследователями, стоит задача: следовать за поэтом в его странствиях по Интернету и земному шару.
        Все больше и больше русских поэтов живет в Риме, Иерусалиме, НьюЙорке, Ганновере (Нью-Гэмпшир) и Амхерсте (Массачусетс), Сиднее, Праге, в русских провинциальных городах, — и образ жизни их при этом далек от оседлого. Редко можно встретить поэта, который бы не путешествовал с завидной регулярностью; впрочем, и те, кто живет на одном месте, «путешествуют» с помощью Интернета или переводческой деятельности. Русская поэзия сама себя переводит на языки стран и культур, в которых процветает. Зачастую она созвучна тому, что происходит в поэзии на английском и французском, немецком и испанском и многих других языках. Эта открытость языкам и культурному опыту — важнейшая тема для всех нас, кто изучает поэзию недавнего прошлого — и поэзию будущего.
        Это огромная тема, но одновременно и источник великой радости, и я испытываю лишь благодарность поэтам, чьи стихи мне выпала честь изучать. В наши дни поэзия утверждает возможность перевода и опровергает расхожее мнение, будто словам не дано покинуть родные языки. Поэты, которых мы изучаем, всегда пребывают в пути — интеллектуальном, личностном, духовном, — и нам, ученым и критикам, ничего не остается, как следовать за ними.

Ноябрь 2007 года, 19 января 2008 года

Авторизованный перевод с английского Евгении Канищевой



[1] Spivak G.C. The Politics of Translation // Spivak G.C. Outside in the Teaching Machine. N.Y.: Routledge, 1993. P. 180.
[2] Среди этих имен российскому читателю, возможно, наименее знакомо имя Сьюзен Хау. В числе выдающихся примеров ее поэтического и прозаического творчества — книги «My Emily Dickinson» (Berkeley: North Atlantic Books, 1985), «The Midnight» (N.Y.: New Directions, 2003) и «Souls of the Labadie Tract» (New York: New Directions, 2007). На русский ее стихи были переведены Александром Скиданом — см., например: Митин журнал. 1996. #53. С. 251—275.
[3] Книга вышла уже после того, как было подготовлено это выступление. Впервые анализируемое ниже стихотворение «Метро Макдональд» и упоминаемое — «за горизонтом того моста...» были опубликованы в израильском журнале «Зеркало» (2007. #29-30), «Зимовище мое, токовище...» — в журнале «Знамя» (2007. #4).
[4] Линия отрыва. СПб.: Митин журнал; Северо-Запад, 1994; Вид на жительство. М.: НЛО, 2000.
[5] Pleasure and Danger: Exploring Female Sexuality / Ed. by Carole S. Vance. Boston: Routledge & K. Paul, 1984. В книгу включены материалы, позволяющие понять, почему словосочетание «наслаждение и опасность» приобрело такое значение для феминистского движения.
[6] Owen S. What Is World Poetry? // The New Republic. 1990. November 19. P. 31. От редакции: переводы стихов Бэй Дао на русский см. в кн.: Азиатская медь. Антология современной китайской поэзии / Сост. Лю Вэньфэй. СПб.: Петербургское востоковедение, 2007.
[7] См., например, стихотворения: «Снег падает на плечи матросу...» (Петрова А. Вид на жительство. М., 2000. С. 88—89); «После дождя птицы распелись...» (Знамя. 2007. #4) и «Пастух вещей...» (Зеркало. 2007. #29— 30). Второе и третье из перечисленных перепечатаны в сборнике «Только деревья».
[8] Ответ на опрос «О женской поэзии» (Воздух. 2006. #4. С. 157).
[9] Ответ на опрос «Десять лет без Бродского»: Воздух. 2006. #1. С. 132. До подробной аргументации этого утверждения еще далеко, хотя опубликованное вскоре после этого эссе Скидана «Сильнее урана» (Воздух. 2006. #3. С. 153—169) можно считать многообещающим шагом в этом направлении.
[10] В книге «Вид на жительство» помещен текст под названием «Стихотворение “Л. Добычин”».
[11] Butler J. Betrayal’s Felicity // diacritics. 2004. Vol. 34. #1. P. 82—87. Это — размышления Батлер по поводу работы Барбары Джонсон: Johnson B. The Task of the Translator // Johnson B. Mother Tongues: Sexuality, Trials, Motherhood, Translation. Cambridge: Harvard University Press, 2003. P. 40—64.
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service