Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Николай Кононов  .  предыдущая публикация  
Шатучая асимптота существования, или Барочный театр Николая Кононова

13.08.2007
Владимир Елистратов
Знамя, март 2005
№3, 2005
Досье: Николай Кононов
        Роман Николая Кононова оставляет очень сложное, в высшей степени неоднозначное впечатление. Наверное, это и входило в задачу автора. В сверхзадачу. А у автора была именно сверхзадача. Это видно.
        То, что текст, говоря по-простому, хорош, вряд ли у кого-нибудь вызовет сомнения. Роман, безусловно, очень хорош: густ, сочен и т.д. И, я бы сказал, даже слишком густ и сочен. Местами. Объяснюсь. Хотя любые объяснения по поводу «Нежного театра» неизбежно будут выполнены в духе самого «Нежного театра», то есть в некоем «субъективно-метафизически-импрессионистическом» духе. Впрочем, чтобы выразить этот «дух», нужно задействовать еще пару десятков дефисов.
        Дело в том, что в романе, как в Греции, «все есть». И этого «всего» – невероятно много. В нем есть что-то от монументальной лепнины, что-то эклектически-барочное (это не обвинение).
        Ну, например, если бы рецензенту задали сакраментальный, но при этом плоский и неполиткорректный вопрос, чью же «линию» в литературе продолжает Кононов, рецензент, не задумываясь, ответил (даже, может быть, и скорее всего, вопреки мнению самого Кононова): «линию» Андрея Платонова. Герой романа – «радикально» страдающий и сострадающий. Он из тех, кто не может есть, не поняв смысла жизни. Как платоновские дети, Вощев, Дванов и др.
        Характерного платоновского нарушения лексической сочетаемости у Николая Кононова почти нет, но метафорика – из платоновской парадигмы: «я был продырявлен двумя отсутствиями» (уехавшего отца и умершей матери) и т.п. Многое – непосредственно из платоновского лексикона: «вещество», «существование», «сокровенный», «сиротство». Эти и ряд других слов у Кононова очень частотны. Прежде всего – конечно, «сиротство». Потому что роман – о сиротстве. От Платонова же его «ненатуралистическая плотскость», типично платоновское не то что небрезгливое, а, наоборот, любовное отношение ко всему «низменно-телесному». Болезненная нежность к тленному и бренному человеку. Герой-ребенок украдкой лижет в кинотеатре руку отца, чтобы навсегда запомнить этот солоноватый вкус. Описание того, как отец мочится и «струя урины, резким шумом буравя холодающий час, ввинчивалась в обочину, в ее мякоть», занимает несколько страниц. Философия текста при этом «густеет» и «бухнет» до такой степени, что становится как-то не по себе: «Что-то во мне переменилось. Я упал в пропасть, у которой далекое упругое дно. И смог встать там сразу на обе ноги. Я пережил некий знак равенства, вспыхнувший между мной и этим человеком. Равенство, смененное чувством острой потери и сожаления о быстротечности. Нет, не струи отцовской урины, что текла мощно, разбиваясь у земли в хаос капель, а всего неостановимого, что мне сигналит о смерти. Словно он абсолютным образом доказал мне, что именно жидкой ипостасью своего тела, в каком-то смысле уменьшением себя, подвижным жгутом субстанции, истекающей из его тела, он вызвал к этой жизни меня. Подозвал к себе и поманил. Оттуда, оттуда, где у меня не было ни склада, ни имени, ни оболочки. Я стоял вблизи него, и мне казалось, что струя, стекающая из его члена, жалко продолжая его тело, увеличивающееся в моей памяти, может меня задеть, утянуть вниз, в почву, как можно дальше от этого человека, который все ближе и пронзительнее делался моим единственным отцом. Могущим меня породить еще один раз. Если я вдруг умру. У него на глазах». И т.д., и т.д.
        Ничего не скажешь, «густо». Сам стиль похож на титаническую струю урины какого-нибудь «матерого человечища», гибрида Канта, Фрейда и Шолохова. И это, опять же, – не критика, не упрек.
        Когда в своей знаменитой книге «Ни дня без строчки» Ю. Олеша рассуждал об И. Бунине, он писал примерно следующее: текст Бунина изумителен, метафоры – потрясающе точны, но их так много, что после каждой страницы хочется отдохнуть. Так вот, «субстанция» текста Кононова (особенно в начале романа) настолько «плотная», что кажется избыточной. Дело, конечно же, в воспринимающем текст, в его привычках, вкусах. Автор данной рецензии (если угодно) – Весы по знаку Зодиака и слегка помешан на чувстве меры. Ну, «золотое сечение» и прочее. Вы понимаете. В романе Кононова есть, как уже говорилось, все. Но меры, сдержанности, дозированности нет. Потому что все это не входит в сверхзадачу.
        Читая текст, то и дело испытываешь, так сказать, маленький, «локальный катарсисик», особенно от словесных образов – то по-платоновски, то по-бунински емких и точных: «Торопливость преодоленной брезгливости» (на похоронах). Ей богу, хорошо. «Она смотрела в мою сторону, как в зеркало, которого не стесняются». Очень хорошо. Бронетранспортер оставляет за собой «не тающий на ходу скульптурный выхлоп». Замечательно. «Кошка, полная деликатной грации, как знак параграфа или интервала». Чудесно, хотя еще чуть-чуть – и перебор (для Весов).
        Кононову этого мало. Он подключает еще как минимум два словесных начала.
        Во-первых, если так можно выразиться, абстрактно-математическую, или, как сказали бы умные филологи, «сциентическую» метафорику. «Он вступал в дисперсное поле сплошной неуверенности». «Негустая асимптота дороги». «Линеарность движения будущего».
        Во-вторых, писатель вовсю эксплуатирует некую «посконно»-простонародную выразительную корявость слова: «кажет», «желть», «посейчас», «дубоголовый», «шатучий»... Очень пахнет строго-рассчитанным, математически-архаизированным текстом Солженицына, его «Русским словарем языкового расширения» и прочими родимыми пятнами шишковизма.
        Вместе получается что-то вроде «шатучей асимптоты существования»...
        Оговорюсь. Ссылки на Бунина, Платонова, Солженицына и т.д. ни в коем случае не есть выяснение «пунктов творческой несамостоятельности» Николая Кононова. Кононов – самобытный писатель, одаренный очень многим и это «очень многое» нам охотно демонстрирующий. Нет, Платонов и прочие – всего лишь «костыли» рецензента. Просто чтобы нагляднее «подсветить» грани таланта рецензируемого.
        Если опереться еще на один «костыль», на Пруста (а текст Кононова – это не что иное, как собирание «утраченного времени»), то хочется сказать следующее. Главный принцип Пруста, о котором он неоднократно говорил, – зафиксировать впечатления до того, как их «деформировал разум». Трудно сказать, разум «деформирует» впечатления у Кононова или, наоборот, впечатления – разум. Материя ли здесь определяет сознание, или сознание – материю. В тексте «Нежного театра» словно бы существуют три измерения. Во-первых, явный импрессионизм, «мимолетность», «сиюминутность» схваченных на лету воспоминаний детства и юности. Во-вторых, овеществленность, плотскость, серьезное, даже угрюмое раблезианство, гиперболизм телесности, материи. Как у Данте в аду. И, в-третьих, совершенно абстрактная метафизика. «Чистый разум» да и только.
        Мгновенная, летучая, ностальгически обжигающая вспышка памяти вдруг превращается в разрастающуюся, как тесто на дрожжах, плоть. А плоть эта, разросшись в устрашающую барочную лепнину, вдруг растворяется, аннигилируется в потоке абстрактной лексики. Сюжет как-то не важен. Сюжет – жизнь. Тут все ясно: жизнь, смерть, любовь, сиротство. Главное – «переливы текста». Чисто, как мне кажется, языковые.
        Как ни странно, создается впечатление, что Николай Кононов больше «поэт-метафизик», чем прозаик-реалист. Хотя – куда уж, казалось бы, реалистичней?!
        И несмотря ни на что при чтении романа совсем не верится в «костыль», без которого тут не обойтись никак. Во Фрейда, который, прочитав роман Кононова, наверное, захлебнулся бы от творческих планов. Вроде бы «Нежный театр» – развернутая метафора фрейдизма. (Вернее – «антифрейдизма». Потому что ни о каком эдиповом комплексе говорить тут не приходится. Испорченный ум скорее заподозрил бы писателя в чем-нибудь обратном). Но (не знаю почему) не верится ни во фрейдизм, ни в антифрейдизм Николая Кононова. Просто здесь, как и во всем остальном, писатель не хочет знать меры. Что логично в контексте все той же сверхзадачи.
        Текст развивается волнообразно. Или диалектически, по Гегелю. Тезис – это впечатление, вспышка памяти. Впечатления-вспышки – самые прихотливые. Затем впечатление осуществляется в более чем «добротный» психологический реализм, это – антитезис. Когда же критическая масса психологического реализма достигает предела, она становится философией «чистого разума». Синтез получается не менее «плотный», чем тезис с антитезисом. Автору словно бы не хватает пространства страницы, он задыхается от полиграфической клаустрофобии, не может в полной мере развернуть все три элемента своей творческой диалектики и показать их связь. Поэтому в романе много обширных сносок петитом внизу страниц. Продолжая этот прием, доводя его до логического конца, можно было бы из сносок в конце страниц делать еще сноски к обширному приложению.
        В завершение своей сбивчивой – под живым впечатлением от прочитанного романа – рецензии хотел бы поделиться вот чем.
        Говорю истинную правду: после прочтения «Нежного театра» Н. Кононова я увидел во сне знаменитую статую Бернини «Экстаз Святой Терезы». В свое время в Риме она произвела на меня очень сильное впечатление. Барокко как-то принято ругать. Но – мало ли что принято ругать... Если помните, экстаз там передан огромным количеством складок на платье святой. Великое, грандиозное передается шквалом деталей, подробностей... В романе Николая Кононова есть что-то от поэмы «Адонис» Марино и от пьес Кальдерона. Вроде бы – что общего между Бернини с Кальдероном – и воспоминаниями о детстве в советском военном городке? Подведение итогов старой эпохи? Или предчувствие начала эпохи новой? Не знаю. Время покажет.


  следующая публикация  .  Николай Кононов  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service