Российская школа перевода — лучшая в мире
Интервью с Ксенией Старосельской

Интервью:
Александр Силаев
Newslab.ru, 10 июля 2009 года
Досье: Ксения Старосельская
Первый перевод с польского Ксения Яковлевна сделала около полувека назад. Для себя. Хотелось прочитать книгу, пришлось перевести... Ныне — один из столпов русской школы перевода, редактор журнала «Иностранная литература» (в ее «зоне ответственности», помимо Польши, еще США и Канада). В Красноярске с деловой поездкой — дает мастер-классы начинающим полонистам из СФУ.

БЫСТРЕЕ НЕКУДА

Статус, круг задач профессионального литературного переводчика — сильно все изменилось сравнительно с советскими временами?


Очень сильно. При советской власти была одна хорошая черта: был велик интерес к чтению. Не все дозволялось переводить, многие авторы были недоступны по причинам политическим, но тогда мы могли выжить на гонорары. Работая в нормальном ритме: уважающие себя переводчики делали 1-2 авторских листа в месяц. Сейчас даже на книгу больших размеров издательства дают 2-3 месяца.

Если правильно помню, что такое авторский лист, то темп стал выше раза в два, если не в три.

Если человек рассчитывает выжить на гонорары, то ему приходится «лепить» крайне быстро и, скорее всего, некачественно. Мне повезло, с 90-х я имею постоянную работу в журнале и могу позволить себе привычный ритм перевода. Выбор же, стоящий перед моими коллегами: либо литературные переводы — не основной вид заработка, либо вот этот темп. В СССР были идейные запреты, и когда их сняли, мы сначала обрадовались: у каждого было в столе или хотя бы в планах что-то, ранее невозможное к печати. Мы кинулись предлагать это в новые издательства. Издательств стало много. Но средний тираж переводной книги все уменьшался, и вот сейчас он от 2 до 5 тысяч экземпляров, а в издательстве «НЛО» («Новое литературное обозрение»), в частности в польской серии, иногда и 1,5 тысячи. Времена 100-тысячных тиражей, нормальных для 90-х годов, миновали.

Но я так понимаю, что 1,5 тысячи — это все-таки элитарные авторы, в попсе бывает и больше?

Конечно, но именно в попсе. Нет идейных ограничений, как в СССР, но рынок диктует: на первом месте дамские романы и детективы, потом фантастика... Все так же, как и в литературе российской. И опять возможна ситуация, когда очень хочется перевести любимую книгу, но... не то чтобы нельзя — некогда.


ЭКСПОРТ И ИМПОРТ

Литература каких стран наиболее популярна в России?


На первом месте англоязычная литература. Далее испаноязычная и немецкая. А на четвертом месте Польша. 178 названий — и это только книг — за год. С чешского языка, для примера, переводов всего 25. Ну и Болгария, Словения, прочие — там от 3 до 5.

Сюрприз. Колоссальный отрыв на фоне Восточной Европы, чем он обусловлен? Польская культура самая сильная, самая близкая нам или это заслуга вашего сообщества переводчиков с польского?

Я думаю, существуют все эти причины. Наше сообщество действительно сильное. Я считаю, российская школа перевода — лучшая в мире. Англосаксам, например, мешает то, что они полагают: мировая литература и так пишется по-английски, что тут переводить? У нас — сочетание и читательского интереса, и школы.

Интересна такая штука — как ее назвать? — импортируемость, транслируемость автора. Ведь бывает же, что ранг автора у себя на родине и в переводном пространстве совершенно разный?

Ну вот вам ярчайший пример — Коэльо. У себя на родине он менее популярен, чем в России. А у нас его потребление, массовое потребление — как бы знак особой духовности, также массовой.

Такой Маркес и Кастанеда в одном флаконе для бедных...

Еще пример: в Польше меня спрашивают, как я отношусь к американцу Уильяму Уортону. Не знаю, как в Штатах, в Польше он — один из самых читаемых переводных авторов, а вот в России про него никто не слышал. Или Януш Вишневский, до крайности популярный за границами Польши с его романом «Одиночество в сети». У нас сейчас — такое, честное слово, можно услышать — называют самых известных польских авторов в такой связке: Сенкевич, Мицкевич, Вишневский. То есть он рядом с двумя классиками. Интерес к нему в самой Польше куда меньше. А у нас дошло до того, что печатают все, что ни выйдет у него из-под пера. Вот вышла в издательстве «АСТ» книга его колонок в дамском журнале «Зачем нужны мужчины?».


САМЫЕ ПОПУЛЯРНЫЕ

А какие самые популярные российские авторы за границей? Известно ведь, что Пушкин там неинтересен, зато, например, Достоевский — звезда. В наше время... ну, вот Виктор Ерофеев изначально писатель скорее на импорт, а кто еще?


В Польше, судя по опросам, самая популярная русская книга — «Мастер и Маргарита».

Забавно, что Петер Эстерхази мне говорил то же самое про Венгрию.

Кого еще любят? Хорошо знают книгу «Москва — Петушки» совсем другого Ерофеева. С успехом сейчас переводят Акунина. Ну, Пелевин, Сорокин — это понятно. А вот еще издали Хармса, Ахматову, Хлебникова. Если уж стихи Хлебникова взялись переводить и кому-то это надо...

Значит, перевести можно все что угодно. И еще продать это потом.

А вот еще пример: недавно в Польше вышла допечатка романа Гроссмана «Жизнь и судьба». Не уверена, что сейчас в России могло бы случиться такое.

Мне кажется, что чисто политически в Польше не очень любят Россию.

Но это измерение там не путается с культурным. Политически, пожалуй, противоречий много, но культуры все равно родственные и взаимный интерес очень большой. Я уже говорила про 178 вышедших за год польских книг. И практически все самое значимое, что есть у нас, также переведено на польский.

Пример с Хлебниковым впечатляет. А есть еще какие-то авторы, на ваш взгляд, запредельно трудные в переводе?

Первым мне приходит в голову Платонов. Нелегко переводить на польский Петрушевскую, тем более что она сама знает язык и вмешивается в перевод. Очень труден для перевода, примерно как наш Платонов, знаменитый писатель Витольд Гомбрович, хотя на русский он почти весь переведен. А вот я очень бы хотела одолеть его роман «Транс-Атлантик». И подступалась, но пока неудачно.


ПРИЗВАНИЕ ПО СЛУЧАЮ

Два перевода одной и той же книги — это могут оказаться две совершенно разные книги?


Да, от переводчика зависит очень многое. Ведь к оригиналу можно относиться с разной степенью бережности. Возьмите все известные переводы на русский «Алисы в Стране чудес»: что ни переводчик, то другая книга. Очень важна способность переводчика «влезать» в шкуру автора, передавать не только букву, но и мелодию, стиль. Если мне надо перевести какую-то вещь, уже кем-то переведенную, я туда не заглядываю. Потом почитаю, сравню. А если знакомиться с уже сделанной работой, это будет только мешать.

Как вы относитесь к практике парного перевода, когда переводчик — который ничуть не литератор — делает подстрочник, а литератор — вовсе не переводчик — правит финальный текст?

Можно и так, подобная практика особенно распространена в поэзии. Тут важно, чтобы была сложившаяся пара. В Израиле я знаю одну пару хороших переводчиков: муж и жена. У нее лучше с языком, а он зато — литератор. Работают вместе, получается. У меня был опыт совместной работы — иного, правда, рода: надо было быстро перевести «Огнем и мечом» Сенкевича, и мы с Асаром Эппелем взяли по тому, дело было в начале 1980-х. Хотя я считаю, что одно произведение должен переводить один человек. Мы с Эппелем специально встречались, договаривались о терминах. Чтобы совпадали имена, названия населенных пунктов, редкие слова, виды оружия. Перевели, потом обменялись. Удивительно, но обоим понравилось.

Вопрос дилетанта: а взялись бы переводить, наоборот, с русского на польский?

Ну что вы, конечно, нет. Переводить литературу надо на родной язык. Конечно, я могу быть бытовым переводчиком, но в художественном тексте на польском ляпы неизбежны.

Какова опасность переводов именно с польского на русский? Может быть, есть какие-то типовые трудности?

Конечно. Это славянский язык, он кажется близким и знакомым. Отсюда возникают так называемые ложные друзья переводчика. Например, слово «красота» по-польски — «урода». А еще у нас в СФУ был случай, когда девушка перевела слово «послядки» как «остатки». Было смешно, потому что «послядки» по-польски — «задница», «ягодицы».


ПОЧЕМУ ПОЛЬША?

Судя по количеству польских наград, вас очень-очень любят в Польше. Проводит ли российское государство такую же политику к славистам за рубежом?


Я была в Польше на конгрессе переводчиков, нас собрали 215 человек со всего мира и любили. Из России было человек девять. Из экзотических гостей — кубинец, африканец, китайцы. Насчет российского государства и славистов вопрос несколько не ко мне, но, мне кажется, у нас их так не привечают.

Банальный вопрос: почему именно Польша случилась в вашей жизни?

Я химик по образованию... Польша — это случайно. Польский язык изначально был в семье, я с ним встретилась там. Мама и тетя родом из Лодзи, тогда это была Россия. Польский они знали, но постарались забыть, в детстве их дразнили за произношение. А для меня история с языком началась в 1957 году, когда попалась книга о Тулуз-Лотреке по-польски, и как раз тогда в Москве показали выставку импрессионистов. Я попросила родных: переведите. А они сказали, чтобы перевела сама. Так все и началось, а потом переводы понравились мне значительно больше химических реакций.

На какое десятилетие приходился пик взаимного российско-польского интереса?

Это был немного навязанный интерес, но он был на пике в 1950-1960 годы, в оттепель. Потом было много разного, в том числе политическая нелюбовь. Но поляки могут не любить нас как государство, но любить культуру. Что касается нас, то, когда в начале 1980-х вышло 9-томное собрание Сенкевича, люди занимали очередь в книжный с шести утра. Или меняли на макулатуру, вы, наверное, уже не застали такой обычай.


ДЕЛА ТЕХНИКИ

В Красноярск вы приехали с мастер-классами перевода. Срок небольшой, что вы успеваете сделать и с кем?


Это проект «Школа перевода», поддерживаемый Фондом культурных инициатив Михаила Прохорова. Задача стоит практическая. Показать на примере, как это делается. Общение началось в ноябре прошлого года, на книжной ярмарке. На ней была презентация польской серии издательства «НЛО», возник интерес. Сейчас я занимаюсь со студентами СФУ, правильнее сказать, студентками. Пара десятков человек. Для начала я всем разослала один и тот же рассказ. И мы его обсуждаем строчка за строчкой, сверяем варианты.

Где в основном ошибаются?

Ошибиться можно везде. Можно хорошо владеть и русским, и польским языком, но не распознать намерения автора. Случаются иногда ошибки забавные. Про неопознанные «послядки» я уже говорила. Скорее завышают стиль, чем занижают. Или вот забавный пример: предложенный мной рассказ написан 40 лет назад, там есть слово «ДДТ», и никто уже не знает, что это такое. То есть знают такую музыкальную группу, а что ДДТ — отрава от клопов, никогда не слышали. Студентам остается предположить, что кого-то травят Шевчуком. Или вот вышел спор, как назвать человека, который убирает двор, следит за домом, запирает его, сторожит и там же живет. Просто у нас в России таких людей нет, а в Польше есть. Но как сказать — дворник, сторож, консьерж? Я все-таки считаю, что можно сказать дворник, будет понятно.

Как вам красноярская аудитория сравнительно со столичной?

Ваши студенты мне очень нравятся. В столице зададут 1-2 вопроса и все. А здесь живые глаза, море вопросов, первое наше общение — еще на КрЯККе — длилось три часа.

Вы редакторствуете в «Иностранной литературе». Верно понимаю, что проблемы толстых журналов касаются «Иностранки», она не исключение? В первую очередь падение тиража.

Да, падение на два порядка. В начале перестройки тираж был 600 тысяч экземпляров. Сейчас у нас неплохие позиции, самые лучшие среди всех толстых журналов, рекордные — тираж 8 тысяч. Не скрываем, что отчасти живем за счет грантов. Например, Фонд Ельцина выкупал и рассылал по провинциальным библиотекам 2 тысячи экземпляров. Иногда приходят деньги от посольств. Причем чем меньше страна, тем щедрее посольство. Сейчас делаем исландский номер, до этого был номер, посвященный литературе даже не страны, а провинции — Квебека.

О, знаменитая канадская литература. Виктор Ерофеев писал, что, когда он попал в опалу после «Метрополя», его «сослали» заниматься канадской литературой. Никто ничего про нее не знал, и Ерофеев халявил как мог: писал рецензии на выдуманные книги, делал обзоры несуществующих авторов.

А между тем канадская литература есть! Более того, в одном Квебеке есть одновременно литература франкоязычная и англоязычная. Я в этом убедилась лично. Когда я приходила редактором в журнал, то рассчитывала заниматься только Польшей, но кто же такое позволит? В итоге на мне оказались Канада и США. Кстати, американцы помогать журналу не любят, гранты не дают. Ну, я уже говорила, чем меньше страна, тем она щедрее.

Вы стали меньше заниматься переводами лично, но как вы это делаете? Когда? Каждый день по чуть-чуть или берете отпуск для большой книги?

Как время строится, стараюсь сесть за перевод утром, пока свежая голова. Но это если ничего срочного в номер. Ну а если перевожу большую книгу, а надо перевести небольшой текст, книгу откладываю совсем. Пока снова не появится время...

Еще один вопрос дилетанта: вы могли бы свободно быть переводчиком, к примеру, на переговорах президентов России и Польши? Чисто технически справились бы?

Это другое, но литературный переводчик, конечно, может быть переводчиком и в быту. Я много переводила фильмов, работала с делегациями писателей, кинематографистов. Что касается президентов... у меня был случай, правда, не с президентом, а с премьер-министром Польши. Пожалуй, его можно расценить как фиаско. Премьера звали Мечислав Раковский, до того он был редактором еженедельника «Политика». Умнейший человек, умел лавировать, говорить между строк. Но на официальной пресс-конференции заговорил штампованными, газетными фразами. Я пыталась как-то выразить то же самое, но по-человечески. Когда он понял, что я «редактирую» его речь, воспринял это с недоумением. Видимо, ему было нужно выражаться именно канцелярским образом. И это не мое дело... Вообще, перевод в разных ситуациях — это как бег на разные дистанции. Вроде бы одно и то же занятие, особенно если глядеть со стороны, но виды спорта все-таки разные.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service