«...Премного разных трав и вер»
М. Галина. Неземля. — М.: Журнал поэзии «Арион», 2005.

Александр Правиков
Знамя
№9, 2005
Досье: Мария Галина
        Мария Галина – автор вот уже третьей книги стихов. «В своих стихах она и тематически, и стилистически продолжает линию, взятую в годы одесской юности», – говорит предисловие. Эта лохматая, узнаваемая линия ведется явно не карандашом – широкой кистью, обмокнутой притом сразу в несколько красок. Эта мнимо небрежная, прихотливая линия позволяет выразить одновременно смех и горе, иронию и красоту.

                        Кому я плачу, бедный гой, мишигинер аскет,
                        О том, что жизни нет другой, и этой – тоже нет...

                                        (О чем ты плачешь, бедный гой...)

        Ходасевич вспоминал о Довиде Кнуте: когда ему замечали, что «по-русски так не говорят», он вскидывался: «Где не говорят? В Москве? А в Кишиневе говорят!». Несомненно, одесская языковая закалка дала Марии Галиной смелость и силу «гнуть о колено русский синтаксис», и часто получаются красивые изгибы, вроде цитированного выше. Не всегда, правда. Вот, например: «И волхвы, все никак не найдя адресата даров» («Вплавлен жавронок в высь»). Здесь, на мой взгляд, косноязычию не удалось стать высоким.
        С южной щедростью и отзывчивостью Галина добавляет украинские и еврейские специи – получается, повторю, чаще всего красиво и остро. Но та же щедрость и отзывчивость на созвучия наконец приедается – и тогда все южное и пышное хочется отфильтровать, отжать, окультурить (впрочем, может быть, это моя, северянина, проблема), пытаясь помочь автору добраться до сухого остатка.
        А хочет ли этого автор?
        И здесь я должен вернуться к началу рецензии. Сразу несколько красок на широкой кисти. Одна из самых ярких, безусловно, южная, портовая полифония – тон юности. Рядом с ней, не смешиваясь, – цвет детских воспоминаний, по-детски резких, порой пугающих картин.

                        Там тетя Лиза с тетей Фирой
                        Встают, протягивая руки...

                                        (Стансы)

        Не менее важное место в поэтике Галиной занимает мировая культура (или тоска по ней?) – множество ее героев, увиденных в необычном преломлении, странными глазами. Иоанн Креститель (которому, правда, достались видения Иоанна Богослова) говорит с жуком; Байрон летает в небе над Россией (говоря, как ему и подобает, на английском). Саул и Давид общаются на смеси иврита и новорусского: «Он стащил шелом, он сказал – шалом! – говорит, я, мол, бью челом! <...> Говорит Саул – типа я уснул...» (Саул и Давид). А еще доктор Ватсон, вернувшись с афганской войны, занимается странными делами, Верочка Хаит летает ошую блещущего серафима, а Маруся Чурай беседует с ангелами... Я перечислил далеко не всех, и, что любопытно, – в книге почти нет прямой лирики, высказываний от первого лица. Почти, но не совсем. Одно из немногих прямых высказываний – ни больше ни меньше вариант «Памятника» – завершает книгу откровенным шутовством:

                        Нет, вся я не умру – душа и все такое...
                        Вспорхнет, белым-бела...
                        И Бродский с Ковальджи в божественном покое
                        Сомкнут над ней крыла.

                                        (Экс-Монументум)

        Итак, странная точка зрения – отказ от ясности в пользу яркости – почти калейдоскопической; от прямоты – в пользу обиняков... Откуда эта отстраненность? Предисловие говорит о биологическом образовании автора – и его действительно не скроешь – деревья, любовно и точно названные, наполняют книгу, и каждое – личность. Есть и цикл «Ботанический сад». А еще эту книгу густо населяют черви, жуки, улитки и даже жители подводного мира: «Там известковые грибы плетутся, сморщив лбы, <...> И в позолоченной пурге, желанием ведом, Моллюск на розовой ноге бредет в веселый дом» (Вспышка размножения кораллов на Большом Барьерном Рифе в полнолуние).
        Вот что интересно и характерно – более крупных животных в мире Галиной, кажется, нет, зато каждый жук или моллюск очеловечен. Может быть, в этом и дело – поэт смотрит глазами своих героев, оттого так странна и пугающа порой увиденная картина? В глазах природы люди и их дела, возможно, именно таковы: непонятные, страшноватые, завораживающие. Но, с другой стороны, ведь выбор героев характеризует автора. Он сам выбирает, через какие очки и на что ему смотреть.
        И уж совсем с третьей стороны, если отложить в сторону живописные ассоциации, то нарочитая экзотичность героев и ситуаций в стихах Галиной не есть ли частное, индивидуальное преломление исконного для поэзии занятия, «езды в незнаемое» и небывалое? Стихотворство – особый род приключения, стихи похожи на бумеранг: они улетают, чтобы вернуться и вонзиться в родную почву под неожиданным углом. Траектории, характерные для поэтики Марии Галиной, – из универсальных, ее utopia имеет, пожалуй, двойной адрес: детство, сияющее как прошлогодний снег, и столь же лучезарные дальние страны. Не «пылинка», а слой пыли «...дальних стран», лежащий на стихах М.Г., преображают даже знакомые реалии.
        Что до детства, то Галина созерцает его как бы двойным зрением: с одной стороны, сегодняшними глазами, владеющими печальным взрослым знанием, а с другой – каким-то чудесным образом не утраченными глазами себя тогдашней; видением ребенка, в котором смешаны ужас и радость, в котором все страшное завораживает, деревья большие, а у жуков человеческие лица и поступки.
        А «дальние страны»... притяжение и чуждость этой утопии, пожалуй, ярче всего выражена в стихотворении «Лондон в темноте и огнях»:

                        Я отсюда, говорит человек, погляди, паскуда,
                        Ибо я ненавижу снег и взыскую чуда...
                        Ты, ваще, отвечает Город, собирай манатки...

        Таковы маршруты поэтического бумеранга Марии Галиной. А вот, например, как с точки возвращения бумеранга выглядит обыденность: «Он говорит, – погляди, какой вечер, какие облака над морем, зеленая звезда, вода, / жаль, что портит окрестный пейзаж та женщина, бредущая неизвестно куда, / она стара и страшна, она в песке оставляет след» (Ex fisica). В этом едва ли не лучшем стихотворении книги красота и уродство, радость и страх нерасторжимы и ярки. Как краски, взятые широкой лохматой кистью, с разговора о которой я начал свою рецензию.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service