Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Иосиф Бродский
Помесь о двух городах
Иосиф Бродский. Пересеченная местность. / Составитель и автор послесловия Петр Вайль; Виталий Кальпиди. Мерцание.

12.08.2007
Сегодня, 18.03.1995
Досье: Иосиф Бродский
Ты поплывешь над местностью, открыл
которую Дающий Имена,
но, непересеченная, она
не захотела быть сама собой...

В. К. Правила поведения во сне


        Издания с разных пределов легли на стол, как нарочно, в один день. Оба оформлены как конфетки (дизайнеры соответственно К. Кучава и В. Макарова); оба стихотворные. Оба с авторскими комментариями; в первом случае их наличие обеспечил несгибаемый оптимист Петр Вайль, на чьем имени, личном выборе и старании, назло нобелевскому регистру, держится книга, вдруг заставляющая пересмотреть давно известное (и в зубах настрявшее) об Иосифе Бродском; во втором – виршеслагатель, на чьей харизматической фамилии, вопреки помянутому регистру, сборник, собственно, и зиждется.
        Грубо: утомленное прошлое и смутное будущее. Еще грубее: выбор между эмигрантским общемировым гражданством1 и гниением в уральском захолустье; Челябинск, Пермь – кто сумеет сказать о сиих городах нечто достоверное? Там и люди-то, очевидно, давно не люди. И птицы – не птицы. Известное дело: генетика, оборонка.
        В сущности, речь о двух генерациях русской поэзии, полярных, но отчего-то не враждебных друг другу. И даже друг к другу комплиментарных (имя Бродского, нередко и трепетно вспыхивающее в «Мерцании» Кальпиди, большей частью сопровождается вежливым словцом «реакция»).
        Метаморфозы русской поэзии последних 40 лет – кромешная тема. Кромешная, будто резьба на венецианском соборе Св. Марка; сосредоточимся на частностях и неожиданных перекличках. Географическая перспектива, предлагаемая П. Вайлем (а собранная им по бревнышку книга как раз посвящена скитаниям, причем стихи об Америке, нынешней родине Бродского, отважно и парадоксально отнесены к путевым заметкам), слишком разномастна, дабы осмыслить все предлагаемые П. В. ландшафты; сконцентрируемся на Италии, тем паче что И. Б., вероятно, этой страны немножко переел, а В. К. там, предположим, ни единожды не был.

ПРОЦЕСС ВЫГОВАРИВАНИЯ

        Автокомментарии В. К. чересчур, до комизма серьезны. Комментарии Бродского, выцеженные Вайлем под диктофон (каждому стихотворению – речевой комплекс), серьезны, но не смешны. Ту и другую книгу читать не менее сложно, нежели данную статью. Ибо статья, подражая рецензируемым сборникам, грешит примечаниями, в кои лезешь, разрывая текст, и слитное говорение (по-французски – дискурс) превращается в ненужное, неуместное перелистыванье, точно не со стихами имеешь дело, а с докторской диссертацией.
        Главный вывод: у Бродского три языка, а у Кальпиди – один. Причем язык Бродского растраивается удивительно уместно: есть способ говорения для стихов, есть – для прозы (на Западе такие штуки обозначаются термином «эссе») и есть – для бесед в узком приятельском кругу. Именно этот последний язык, механически воспроизведенный Вайлем и магнитопленкой в комментариях к сборнику «Пересеченная местность», оказывается самым стертым и безличным. Автор данной статьи многажды слышал, что именно так, цинично-устало, без адресата и конкретной темы, говорят представители – не поколения, нет; некоей авторитарной среды, пропираться в которую бесполезно – в отличие от многоразличных тусовок она обведена магическим кругом минувшего, куда в 90-е доступа нет. Этот язык запечатлен в культуре хотя бы стараниями переводчика, друга И. Б. Виктора Голышева (знаковые не в США, но в России «Вся королевская рать», «Теофил Норт», «1984», «Над кукушкиным гнездом»). Жаргон детства, подростковых иллюзий и разочарований. Их детства. Так говорили гении, властители наших грез (судя по некоему фрагменту примечаний, П. Вайль эмигрировал из Прибалтики в Америку исключительно оттого, что прочел должным образом оформленный стих И. Б. «Лагуна»).
        Все без исключения комментарии В. К., занимающие 2/3 текста (у Бродского-Вайля – 1/3), посвящены тому, до чего невыгодно, пошло, безнадежно в нашу эпоху писать кальпидиевские стансы. «Художественное произведение – это поражение, которое не может заменить собой Жизнь... Уже в первой строфе я стал ощущать, что не управляю процессом... Как заметил уже читатель, ритмом я не владею... Стихи – это шлак работы души...» Короче, В. К. тщится прозаически доказать нам, что все его опыты, включая напечатанные в «Сегодня» «Правила поведения во сне»2, – сплошная стихоплетская некомпетентность.
        Чего никогда бы не признал избранник шведских академиков Иосиф Бродский относительно стансов собственных.

ПРИМЕТЫ ЭДЕМА

        Добродушный, сангвинический Вайль убежден, что поэт ощущает себя в Риме – как в Раю; «то, от чего становишься физически счастлив... Уютнее всего Бродский чувствует себя... в Риме»; нет. Да: в римских стихотворениях И. Б. есть строчка «Оттого мы и счастливы, что мы ничтожны»; фраза вполне ироническая, кто угодно, только не Бродский способен ощутить себя счастливым в Саргассовом море ничтожества.
        Кто угодно, только не Бродский: существо, уверенное, что «будущее – пора, когда больше уже никого не любишь, даже себя... « («Вертумн»), и еще: «Ничто так не превращает знакомый подъезд в толчею колонн, как любовь к человеку» («В Англии»), – изверился во всем, кроме беспросветного одиночества, неразделенной (т. е. вполне хаотической) страсти и влаги. Коей в Риме, куда ведут все земные дороги, – нет. Рим слишком процежен, солнечен, Вайлев, чтобы убаюкать самость, по знакомым абакам считывающую: «Когда человек несчастен, он в будущем».
        Дьявольская последовательность мира долее не имеет причины и смысла; значит, необходимо искать эту причину – и она вдруг находится в связывающей собою все и всяческие экстерьеры воде, влажности, сырости.

                Видишь трубы и шпили, кровлю, ее свинец;
                это – начало большого сырого мира...


        Сырого. Бродский давным-давно печатно признался, что он, в сущности, рыба, хордовое творение с жабрами и острой, ранящей чешуей3. В прозе (Fondamenta degli Incurabili) он несколько раз проговаривается и называет раем Венецию: город, повязанный, спеленутый, оправданный туманом, точно слова поэмы – стихотворным размером. В Венеции, куда Бродский, как известно, ездит справлять Рождество, никого не любишь, даже себя; ничего не чувствуешь, кроме однородного туманного полога, выстилающего абсурдные зазоры между разрозненными предметами. Влага – это время, утверждает Бродский (и повторяет в послесловии к сборнику Вайль). Точнее было бы: влага – это смысл. Среда, где ты совпадаешь с собственным, восхитительно обезлюбленным будущим. А значит, становишься бессмертен.

КРАСОТА

        «Красота есть распределение света самым благоприятным для нашей сетчатки образом» (И. Б.).

                ...сумел бы Катину красоту
                раздвинуть, как заросли у пруда,
                и, наступая в Ее следы,
                мой прозрачный уже двойник
                внял бы Стоящему у воды,
                глядящему через Катюшин лик,
                как сквозь закопченное Им стекло...

                        (В. К.)


        Кто такой Стоящий у воды, Кальпиди объясняет долго и запальчиво. Хотя мог бы ограничиться «списком использованной литературы»: Шри Ауробиндо, Сатпрем, Даниил Андреев, Сведенборг, Беме, «Бардо тодол», Платон. Имя, названное последним, объясняет многое, если не все. Автору статьи не хочется проговаривать самоочевидные выводы, следующие из сопоставления двух цитат. Отмечу лишь, что «влага» («жидкость») у уральского поэта – эмблема небытия; обморочный сон и необратимая гибель начинаются с «укуса жидкой пчелы». Зато свет... Короче, свет4.

СМЕРТЬ

        В «Мерцании» В. К. обрывает подробные, построчные самообъяснения на полустрофе, на полуслове: «Три дня назад я узнал о трагической гибели отца... Делать вид, что жанр комментариев меня интересует хоть в какой-то степени по-прежнему, я не могу». Да не прозвучит это излишне жестко, но, мнится, в подобной (чисто гипотетической) ситуации Бродский не разрешил бы Вайлю выключить диктофон. Ибо там, где никого не любят, монолог, разговор, беседа – метафора венецианского тумана, живительная субстанция, позволяющая вздохнуть полной грудью. Расправить жабры в тягостный день.
        А у В. К., едва комментарии смолкают, в паузах между текстами обнаруживается – нет, не вакуум, но та дымка, которая более всего удивляет читателя блоковских стихов о Флоренции («Ирис дымный, ирис нежный...»)5. Апофеоз разумного, рассудочного, аналитического зрения. Тут тебя и встретит Рай: ранним, нашинкованным солнечными лучами утром, на частной скамейке флорентийского парка Боболи, до которого Бродский в декабре («Декабрь во Флоренции») так и не добрался (судя по стихам, он не дошагал даже и до середины Старого моста, так и не ступил на тот берег Арно, зато на этом – приметил какой-то мифический «трамвайный угол», из Ленинграда, что ли, залетевший?), на каменной жесткой скамье без спинки – чтоб крылья не мялись6. Млекопитающим, хордовым и людям этого уюта не постичь.

                Ты не вернешься сюда...
                Есть города, в которые нет возврата...

                        (И. Б.)


        Хладные струи фонтанов. Ровные постаменты античных бюстов – Зевса, Дианы, Паллады, в ясные дни служащие призракам зеркалами. Белесая кора доисторических платанов. Жирные, самодовольные морды попрошаек котов. Экзотические птахи, доверчиво садящиеся тебе на плечо в поисках пропитания. Сухие, разноцветные стрекозы, громадные, точно ангелы Сведенборга. Желай жить и умри в одночасье. Но выживи.
        Финальная часть сборника «Мерцание» озаглавлена «Сад мертвецов».

                ...сгрыз до конца голубой леденец суицида...
                То ему сухо и жарко в подземных котлах,
                то ему влажно и нежно в раю треугольном,
                то ему страшно в моих человеческих снах,
                Страшно и больно.



[1] В. К.: «Эмиграция – бездарное решение проблемы личной истории путем смены одного коллективного бессознательного на другое».
[2] Не наслаждайся – раз, не бойся – два. «Желай ничему не сопротивляться, но сопротивляйся; желай никому не верить, но верь безоглядно; желай никого не любить, но сгорай от любви; желай жить и умри в одночасье, но выживи».
[3] И. Б. (Fondamenta degli Incurabili): «Этот город есть настоящий триумф хордовых... Ясно, что это город рыб» (перевел с английского Григорий Дашевский).
        В. К.: «Жабры для рыб – такой же грех, как для человека – отсутствие в нем любви».
        И. Б. (Fondamenta degli Incurabili): «Была ли рыба счастлива, другой вопрос».
[4] В. К.:
                Как подкормка для рыб, замышляется снег,
                но отсутствие жаберных рядом щелей
                низведет нашинкованный струями свет
                в седину, что порхает помимо людей...
[5] В скобках – о полемике через множество десятилетий, вероятно, бессознательной, но все-таки принципиальной. Блок: «Я в час любви тебя забуду, // В час смерти буду не с тобой». Бродский: «Смерть – это всегда вторая Флоренция...»
[6] Филиппо Брунеллески (подстрочный перевод):
                О ты, бедное, бесчувственное животное,
                Знай, когда нисходит озарение свыше,
                Отпадает все тленное, обнаруживается сущность,
                И душа получает способность видеть истину.
        И. Б.: «Но вообще это стишки по поводу абсурда существования, скорее всего... Не знаешь, что произойдет дальше, и тебе холодно».
  следующая публикация  .  Иосиф Бродский

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service