— Часто в интервью вы говорите, что чувствуете себя не до конца «здешней» в русской культуре, «человеком со стороны». В то же время, вы продвигаете еврейскую культуру в России. В какой степени вы ощущаете себя частью русской культуры, а в какой — еврейской?
— Я не отношу себя ни к какой национальной культуре, к сожалению. При этом я выросла на русской культуре (на ее украинском сегменте), в еврейской семье, жила в Израиле, работала в Штатах. Я не могу идентифицировать себя с какой-то группой: я для этого слишком простой человек, у меня нет сложной машинки, которая позволяет видеть себя частью той или иной силы. Я частное лицо, а оно не может быть национальным.
— Вы пишете на русском языке — считаете вы себя представителем русской литературы?
— Я воспринимаю литературу как тексты, написанные частными лицами. Именно в таком ключе авторы интересуют меня как читателя — а не как контрибьюторы в «великое дело русской литературы». И если копаться в моих текстах, то очевидно, что их делает определенный человек, который пишет их на русском, потому что это его родной язык. Как правильно мне когда-то сказали: потому что это язык, на котором разговаривает бессознательное. Вот я пишу роман на английском, но где бы он ни вышел, например в Штатах, — это не сделает меня частью американской литературы, а сделает меня частным лицом, издавшим свой роман на английском языке.
— Почему вы вернулись в Россию? Был какой-то толчок?
— Да, толчок был. Во-первых, личные причины. Во-вторых, я теряла язык, чувство русской культуры. Меня здесь не было в 1990-е — и это приводило меня в панику, я не понимала нового лексикона. И это становилось проблемой, потому что, по большому счету, кроме языка у меня ничего нет. Это единственная вещь, к которой я жестко привязана, и она стала сильным мотивом, чтобы здесь пожить, — мне тогда казалось, что я приеду «пожить».
— Вы иногда называете себя «перемещенным лицом» — потому что знаете, что рано или поздно вернетесь в Израиль?
— Я вообще не умею думать в категориях «уехать — приехать — вернуться», я не знаю, в какой стране буду жить через год. Я очень привязана к Израилю — действительно есть эмоциональные связи. Но это не мотив родины. Видимо у меня всю жизнь главным движущим моментом было культурное любопытство. Конечно, к определенным годам сужается круг интересующих меня вещей, но, к счастью, он еще широк, чтобы не ограничивать его одной страной.
— Вы по образованию программист. Поэт Вадим Калинин, например, считает, что из математиков получаются лучшие поэты...
— Установка, что все хорошее получается из программистов — это остатки нашего глубокого уважения к советской технической интеллигенции, которая оказывалась чуть ли не единственной интеллигенцией с таким диапазоном культурной мобильности. Мне очень дорого образование, которое я получила, потому что программирование учит одной из полезных в жизни вещей: излагать свои мысли внятно. Я не знаю, как это связано с прочими текстами, но я твердо знаю, что математическое прошлое помогает писать статьи, особенно с точки зрения логики. И опять же — чем шире диапазон, тем, наверное, лучше.
— Испытываете ли вы чувство стыда из-за несовершенства опубликованных вами когда-то текстов?
— Вот как раз сегодня я сидела и думала, что закрылась какая-то дверь, и я испытываю отвращение к тому, что я сделала до этого момента. У меня это часто бывает, я терпеть не могу, когда мне напоминают о моих старых текстах. Потому что это невротическое письмо, проговариваемые переживания.
— Вы написали несколько книг в соавторстве — с Сергеем Кузнецовым, Станиславом Львовским. Мне всегда было интересен процесс, когда книга пишется в соавторстве...
— Это был «fun», крайне приятный процесс. Это работало ровно так, как когда люди сидят за столом, излагают мысли, перебивая друг друга. Физически все было совершенно иначе — но это не имеет значения, потому что ощущение было именно такое. Мои соавторы — это люди, с которыми одинаково смотришь на вещи.
— Я слышал, что когда вы с Сергеем Кузнецовым писали роман «Нет», то рассчитывали написать коммерчески успешную книгу.
— Когда мы хотели написать роман «Нет», думали, что сейчас напишем коммерческую книгу. Но к моменту, когда мы построили его структуру, было уже ясно: никаких шансов нет. У нас всех нередко бывают фантазии написать что-то коммерческое, но не у всех получается.
— Но хотели бы?
— Тут вопрос в том, что значит «хотели бы». «Хотели бы» - это может значить заработать денег, а не написать что-нибудь массовое. Это можно сделать, написав роман под каким-нибудь псевдонимом (а роман «Нет» должен был выйти под псевдонимом), но у меня явно не получается, я не в состоянии вытянуть из себя коммерческий текст. При этом я писала какие-то коммерческие тексты, — но это бизнес, конечно, а не литература.
— А тексты, например, Макса Фрая?
— Там редкая ситуация, когда человек просто умеет писать тексты, которые может воспринимать большое количество читателей. Это прекрасное совпадение, дай бог, чтобы так и продолжалось. Потому что я знаю, что его книги делают многих счастливыми — большое дело.
— Мне кажется, что самая ваша коммерчески успешная книга — «Недетская еда», хотя вроде бы как она не всем полностью понятна.
— Я тоже так думаю; непонятно, почему люди покупают. С другой стороны, читать легко. Это формат, который можно читать в метро — по принципу продолжительности текста: от станции до станции. Я вполне серьезно говорю.
— Герои книги говорят, что там не совсем все — правда. Но в основе же все-таки лежат реальные события?
— Реальных случаев там — по пальцам пересчитать. Большинства персонажей, которые там указаны, не существует. Многие реальные герои, которые присутствуют в книге, знают, что если мне надо придумать какую-то историю в этом формате и подставить какое-то имя, то это может быть их имя, если они не против.
— Мне интересно, как вы препарируете эту реальность.
— Знаете, все началось потому, что мне просто было жалко, что сквозь пальцы утекает то, что люди говорят. Когда я начала записывать (в году 1996-м), я стала это делать для себя и очень узкого круга друзей. Только по мере того, как люди начали пользоваться Сетью, эти записки стали расходиться по Интернету. Моей целью было не забывать всякую мелкую байду.
— Я слышал, что вы собираетесь издать детскую книгу «Мартин не плачет», я лично не уверен, что это исключительно детская книга...
— Мы с издателем думали об этом полгода. И приняли решение, что издается она как детская книга, с тем и вышел тираж. Мы ставили эксперименты: читали ее детям. Они воспринимают эту историю как сказку. Лично я не воспринимаю ее как сказку.
— Расскажите о вашем исследовании «Полая женщина. Мир Барби изнутри и снаружи».
Это кусок другой большой работы. Меня интересуют многие темы, связанные с историей детства, культурой детства. И Барби из всего, что я читала, нарабатывала, выпирала таким куском, что хватило на отдельную книжку. Барби для меня — это больше прием, чтобы рассмотреть другие вещи в культуре. Здесь, конечно, речь не о Барби вообще. Она была очень удобным инструментом.
— Речь о вашем исследовании педофилии?
Да. В этом направлении я буду работать еще долго, очень, очень много материала. Он... трудный.
|
