Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации
«Перекинуть арку от себя к себе другому»
Беседа с Санджаром Янышевым

11.10.2011
Павел Кравец
Фергана.Ру, 29.04.2010
        Разговор начался с того, что этот приезд поэта в Ташкент отличается от предыдущих «фестивальных» приездов. В былые годы, будучи соорганизатором традиционного Ташкентского открытого фестиваля поэзии, львиную долю своего времени Санджар посвящал устроительству вечеров и встрече гостей. Последний фестиваль состоялся в столице Узбекистана два года тому назад.

        – Для меня уникальность нынешнего пребывания в Ташкенте заключается в том, что я приехал ПРОСТО ТАК. В каком-то смысле я и мои друзья стали заложниками фестиваля, который хоть и покрывал частично наши расходы по перелету и т.д., однако оставлял нам мало для общения с родным городом. Ташкентской весны я не видел пятнадцать лет. Лишь однажды за эти годы я дышал ташкентской осенью, – чаще всего приезжал летом. И вот я снова днями и ночами брожу по весеннему городу, прислоняюсь к его деревьям… Дождался, наконец, цветения джиды.

        – Что двигало вами пятнадцать лет назад, когда вы покидали Ташкент?

        – Мне было 23 года. Мне тогда казалось, что реализовать себя я смогу только в Москве. На самом деле, это общий ответ для всех, кто туда стремится. Люди уезжают, чтобы иметь возможность заработка и самореализации. Но можно вспомнить Льва Гумилёва с его «теорией пассионарности». Это не я хотел уехать – моя «внутренняя пассионарность» заставила меня броситься в омут с головой, не думая о последствиях, не имея сколько-нибудь четкого образа будущего.
        Спустя четыре месяца ко мне приехала жена с сыном, я снял однокомнатную квартиру в Люберцах, и мы зажили втроем. Я получал сто долларов, работая курьером в издательстве, и отдавал их полностью за квартиру, а деньги на жизнь зарабатывал «штыркой»: вдвоём с новообретенным приятелем мы играли в переходах метро – он на трубе, я на гитаре. Теперь я понимаю, какой он был щедрый, мой трубач: слушали ведь только его трубу, а деньги мы делили пополам... Так мы протянули с марта по июнь, затем я обратился с просьбой к директору своего издательства, и меня перевели в отдел рекламы и маркетинга с зарплатой аж в двести пятьдесят долларов. Больше я в метро не работал.

        – В предисловии к книге сказано, что «пройден определенный путь». Значит ли это, что в вашей жизни и творчестве произойдут какие-то кардинальные перемены?

        – У меня такое ощущение, что я прожил целую жизнь в поэзии, и теперь мне хочется заняться чем-нибудь другим. Быть может, кинематографом, драматургией или прозой. С другой стороны, всё, что мы делаем, исходит из одного и того же существа. Пятнадцать лет назад я представлял это в виде «крантиков», приделанных к общему резервуару. Скажем, открыл правый – из него течет музыка, открыл левый – потекла поэзия. Но потом музыкальный «крантик» был «сбит» – возможно, тем полнее я стал выражать себя через течение словесное, собственно языковое. Тогда всё произошло помимо моей воли, сегодня же я могу сознательно – собственноручно – закрутить свой стихотворный «кран» до упора.
        Это такая степень… свободы. Сейчас мне снова хочется делать то, что ТРУДНО, двигаться не по ярко освещенной площади, а по теневой стороне – наощупь. Раньше я интуитивно нащупывал тот образ поэзии, который нигде вовне не находил. Теперь то же самое я чувствую в отношении прозы – той, которая была бы мне интересна и которой пока что нет. Может быть, поэтому и мало читаю: беру какой-нибудь роман, прочитываю пять-десять страниц и закрываю – не моё. Чаще всего мне не хватает… что ли плотности: прежде всего, на уровне языка.
        Мы не говорим сейчас о том, что такое ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИНФОРМАЦИЯ, но для меня очевидно: чем гуще, чем плотнее она утрамбована в том или ином произведении, тем дольше это произведение будет жить. Яркой иллюстрацией могут служить фильмы Тарковского. Всякий раз в них находишь что-то новое, даже на элементарном «событийном» или чисто визуальном уровне. Не то что ты бы вдруг понял, что он (режиссер) хотел сказать этой сценой; просто обнаруживаешь какой-то объект, который раньше не замечал. Например, эффект камеры-обскуры в «Андрее Рублеве», когда на стену внутри храма сквозь щель или отверстие в двери проецируется перевернутое изображение проезжающих мимо всадников. Или же – крылья ангелов в толпе шествующих на гору: в сцене распятия. Ведь эти кадры были всегда, просто внимание избирательно – мы не можем охватить всё за один раз… Конечно, нельзя с уверенностью сказать, что Тарковского будут смотреть вечно. Человечество мутирует, меняются органы восприятия. Но эти фильмы живут уже тридцать-сорок лет, и проживут еще достаточно долго.

        – То – кинематограф. А чем – с точки зрения информационной насыщенности – поэзия отличается от прозы?

        – Повествовательная проза является альтернативой линейному человеческому времени; во всяком случае, она к этому стремится. Поэзия же сталкивает нас не с «параллельным», а с «вертикальным» временем. Стихотворение разворачивает тебя поперек. Взять те же древние крепости в Хорезме, к которым я совершил на днях путешествие через пустыню. Крепость (скажем, Аяз-Кала) – это в каком-то смысле конечная точка пути, но сама по себе она является неким палимпсестом – напластованием времени и пространства. Здесь совершенно по-другому выглядит песок, ощущаются иные запахи, внутри этой крепости мы попадаем в какое-то незнакомое измерение. И мы можем пробыть в этом измерении полчаса. Сутки. Или же остаться в нем навсегда. И если мы будем достаточно чутки, то услышим голоса воинов, строителей, возводивших тысячи лет назад эти стены. Увидим на месте солончака пересохшее дно озера, которого больше нет и из которого, возможно, в древности пили пресную воду обитатели крепости… Подобным выбросом в другое измерение и является стихотворение. Читая его, мы словно подключаемся к какому-то вертикальному столбу времени, точнее – времён.

        – Обязательно ли эти времена фиксировать?

        – Да, существует такая восточная модель отношения к миру и реальности. Модель, не ищущая отражения, умножения в зеркалах – словесных ли, музыкальных. Это такая мужественная попытка жить здесь и сейчас – этой вот жизнью, во всей ее полноте. Отношение к искусству как к чему-то ложному. Было бы неправильным сказать, что местный воздух совершенно свободен от этих искушений, но просто здесь так много всего, что иногда честнее сломать перо и ничего не изображать – просто повернуться лицом к этой реальности и ощутить ее во всем разнообразии. Даже рискуя уже никогда не вернуться в литературную (или какую там еще?) реальность. Знаете, как у Борхеса: «Он закрыл книгу и начал просто жить».
        Последние два-три года я всерьез подумываю о том, чтобы на некоторое время снова поселиться в Ташкенте. Если бы не эти странные законы, эти бумажки, проблемы с регистрацией, когда нужно периодически выезжать и снова въезжать в страну…
        …Вспоминаю первые месяцы моей жизни в Москве. Я снимал крошечную комнатку на улице Подбельского; в комнате стоял громадный хозяйский гардероб, запертый на ключ. Он съедал половину моего жилища и, таким образом, я оплачивал и его «проживание» на моей территории. Мне кажется, у каждого из нас есть такой вот «гардероб» – отжитое-отжатое до последней капли прошлое. Возможно, для меня теперь настало время избавиться от моего «московского гардероба», который мешает двигаться вперед и который я хотел бы вынести из своего Дома.

        – Из чего сегодня складывается жизнь «ташкентско-московского» поэта Санджара Янышева?

        – Мне интересней было бы понять, из чего складывается мое время. Один из героев Довлатова говорит о себе приблизительно следующее: «Я прожил тридцать лет, съел десять тысяч котлет, ну, проживу я еще сорок лет и съем еще пятнадцать тысяч котлет…». Однажды я работал на обувной фабрике. Сперва на одном конвейере удалял стелечные скрепки. Потом – на другом конвейере – вкладывал колодки определенного размера в кирзовые голенища. Этим и измерялось мое тогдашнее время. Иную жизнь можно измерить парами стоптанных ичигов… количеством «побед» над женщинами… выпитой водки… пропитых автомобилей (хотя, тот, кто не пил, порой и не имел их вовсе). Жизнь лесоруба определяется количеством срубленных чинар. В Москве и ее пригородах оскопляют прекрасные деревья, обрубая на высоте десяти-пятнадцати метров их верхушки. Многие от этого умирают, а те, что выживают, долгие годы торчат уродливыми культями, пока не отрастет новая крона. И смотреть на это варварство ужасно больно. Я уже не говорю о том, что сотворили с ташкентским Сквером. Коль скоро человек – это то, на что он смотрит, то, полагаю, вид оскопленных растений, пустых площадей на месте срубленных деревьев не способствует «долгой счастливой жизни».
        …А если измерять свое время количеством написанного? Стихи пишутся – не как пирожки пекутся. Можно за месяц написать целую книжку, а можно за год произвести на свет одно-единственное стихотворение. И что тогда? Ведь все то время, пока нет стихов, ты чувствуешь себя ублюдком. Опять-таки, как у Довлатова: написал ВЕЩЬ, и «можно месяц шпагу из ножен не вынимать». А если ОНО не приходит, то носишь в себе войну. Что в первую очередь, отражается на твоих близких. Какой ценой это состояние дается покинутому Богом автору – известно только им двоим.

        – Что символизирует «возвращение»?

        – Первые годы жизни в Москве моя память цеплялась за картины из детства, например, как, просыпаясь в родительском доме летним ташкентским утром, мы с братом слушали гуканье горлинок. Этот фон был привычным на протяжении многих лет. Потом я потерял эти звуки, запахи, краски, поменял их на другие, в другом месте. Что в случае подобных потерь происходит с «внутренним тобой»? Ты словно теряешь нечто самое важное, теряешь себя. И сегодня ты – уже не ты, а то самое – усеченное дерево, начинающее новый рост. А можно посмотреть на это иначе: ты получаешь еще один шанс.
        …И ты перекидываешь арку от себя – к себе другому.


  следующая публикация  .  Все публикации

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service