 следующая публикация . Все публикации |
|
От «небесной правды» Марины Цветаевой к «земной» и «подземной» Марии Степановой
|
08.04.2017
Актуальная Цветаева — 2012: XVII Международная научно-тематическая конференция (Москва, 8-10 окт. 2012 г.): Сборник докладов / Сост. И.Ю.Белякова
М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2014. — С. 486-498.
|
|
|
И между нами земля течёт
Густая, как вино.
Мария Степанова. «Подземный патефон», 2012
Мария Степанова – один из самых признанных, интересных поэтов постсоветского поколения, и среди них самый «цветаевский» по влиянию наследия Цветаевой на становление поэта. Прослеживая это влияние, мы совсем не предполагаем, что другие традиции русского стиха или современные тенденции меньше значили в её поэтическом развитии. Поэтика Степановой, меняясь от книги к книге, иногда радикально, и сближаясь с цветаевской в отдельных редких случаях, родственна ей высокой энергийностью, доверием к стихии языка, отвагой поэтического новаторства в целях прорыва к фундаментальным параметрам существования. «Пред нами недремлющее, незакрывающееся рентгеново око жестокого, расчленяющего знания о себе и мире, проницающее поверхность в поисках структуры»1, – если не знать, что это Степанова пишет о цветаевской поэзии (счет ведя с «Ремесла»), именно её поэтический «рентген» приходит на ум в первую очередь.
Поэт Мария Степанова сформировалась в постмодернистские времена, когда бытие-в-поэзии уже не может быть тождественным бытию-в-поэте (как это было для модерниста Цветаевой, что и оправдывает введение нами здесь этих экзистенциалов по лекалам Хайдеггера) – прежде всего, потому что возможность тождества лирического «я» и субъекта-автора поставлена под сомнение. Для поколения Степановой вопрос об аутентичности «лирического высказывания» автору перестал быть однозначным, каковым он был, естественно, для Цветаевой. Неопределенность ответа создает связь поэтики Степановой с цветаевской типа маятниковой: то притяжения, то отталкивания.
На притяжение не может не работать, разумеется, сама сила поэзии Цветаевой, непреходящая мощь её лиризма, не отпускающая Степанову разбазаривать природное добро – собственный незаурядный лирический дар. С другой стороны, время наработало пространства для полемики.
«Одна из всех — за всех — противу всех!..» – для современного поэта подобная экспрессия наивна, а одинокий поэт и толпа – вообще не тема. Отвергая установку «противу всех», Степанова выразит свое скрытое кредо «одной из всех — за всех» средствами искушенной поэтики: тут и прямоговорение и ирония и юмор, размашистая до чудачества образность, эклектичная, всеядная речь – то простецкая, то ученая, то песенно-простонародная:
Женское.
Бабское.
Из-под-сарафанное.
Рабское. Баское. Деревянное.
Ситчик-голубчик, розовый рубчик,
Дурной — да родной, как зубная паста.
Довольно одной.
Баста.
Я общим бессознательным прикроюсь, как сознательным,
Я общим одеялом укроюсь, как своим,
Укроюсь, как своим —
И буду ма-лы-им?
И малыим, и белыим, и страшным, и дебелыим,
Малявинскою бабой с чугунною губой,
Золовкою коварной, цистерною товарной,
Заслуженной коровой, ведомой на убой.
И каждой,
И любой.
Мой компас земной,
Упорное “больно”:
Довольно одной.
Вольно2.
Это из цикла «Лирика, голос». «Верхнее “до”»3 интонации начинается посредине вещи («И буду ма-лы-им?», благодаря переходу к просторечию). Главное же: её «верхнее “до”» читатель услышит, только поняв смысл высказывания, после высказывания, а не одновременно с ним, как чаще всего у Цветаевой.
Резко снижающее сравнение женщины с «зубной пастой», которой «довольно одной» на всю семью, уводит поэта к границе «я» и «не-я». Не отказываясь от «просто-лирики» (так она называет лирику традиционную), Степанова пишет и «другую лирику», лирику, можно сказать, «второго я», вернее, «каждого я», «другого я»4 , представленную в её книгах «Счастье»5, «Физиология и малая история»6, «Киреевский»7.
Степановой чужд цветаевский непримиримый раскол на земной и небесный миры. «Я памятник себе на месте этом зычном. / Скамейки на горбе и в саде Ботаничном. / Две трети метра вниз от трели соловья. / Две трети метра ввысь от почвы и сырья» (из книги «Тут-свет» 8) – в «зычном» можно услышать перекличку с зачином «Новогоднего». Правда, степановское «зычное» место находится не в небесном, а в земном мире, и нет ли тогда здесь полемической интенции? Может быть, и есть – как и в ласковой шутливости имени «тут-свет», данного земному миру, с которым у Степановой складываются отношения существенно менее конфликтные, чем у Цветаевой. Отношение автора книги «Тут-свет» к земному миру далеко от «бескомпромиссности ветхозаветной», как выразилась Степанова уже за пределами стихов, когда открыто определила неблизкие ей черты поэтики Цветаевой: «очень четко поставленные оппозиции», «энергия противления», заключив: «цветаевская ветка как бы тупиковая, мне кажется, именно из-за однозначности, это такая школа однозначности»9. В этой школе учат главному предмету – «просто-лирике», Степановой же как поэту своего времени более интересны подходы, ведущие в сознания других.
Вместе с тем отталкивание от цветаевской «однозначности» не мешает Степановой заметить: «Когда говорит Цветаева, даже сейчас удивительно, насколько это до сих пор наэлектризовано жизнью, насколько это всегда касается чего-то существующего сейчас»10. Поэтому отталкивание от Цветаевой амбивалентно у Степановой. Она «электризуется» цветаевскими темами, но разрабатывает их по-своему, не допуская в стихи «однозначность».
Усилия Степановой направлены не на отстаивание границы между небесным и земным мирами, а на «сшивание переплета» между ними, как это сказано в стихотворном посвящении Цветаевой книги «Тут-свет»:
Тебе, но голос музы тесной
Не впору слуху без ушей,
Ни уху ростом в круг небесный,
Ни телу, что уже – уже.
Вот, чернозем не без жильца.
Вот чернозем, но где жилица?
А воздух – вон: тобой клубится,
Тобой разглаживается.
Узнай, по крайней мере, зренье,
Сшивающее переплет,
Скача качелями в сирени
В тут-свет – и тот11.
Цветаевский подтекст в этом степановском тексте значителен. «Чернозем» из «Надгробия» Гронскому: «Напрасно глазом – как гвоздем, / Пронизываю чернозем» (II, 324). «Слух без ушей» – цитата из поэмы Гронского «Белладонна»12, о которой одобрительно отзывалась Цветаева в статье «Посмертный подарок»13. Клубящийся Цветаевой воздух (отсылка к «Поэме Воздуха») – символ той таинственной среды, что соединяет «тут-свет – и тот».
Степанова никогда не вернет Творцу билет: настолько многозначен этот «билет», что она-поэт всегда найдет, куда по этому «билету» ехать. Участь человека печальна не потому, что «тут-свет» несовершенен, а потому что неповторим:
И эту посмертную славу,
Вспухающую, как вода,
Отдам без раздумья за “явскую” Яву,
Какую курили тогда14.
Вопрос, над которым билась Цветаева в «Надгробии»: какая метаморфоза случается с человеком после смерти? – «Где – ты? где – тот? где – сам? где – весь? / Там – слишком там, здесь – слишком здесь» (II, 325) – входит и в метафизику Степановой. Цветаевская поэтическая сила эмоции электризует силовое поле поэзии Степановой, обитающее на границе между двумя мирами.
“Между нежить и выжить, между жить и не жить / Есть секретное место, какое / Не умею украсть, не могу заслужить, / Не желаю оставить в покое»15 (курсив мой, – Л. П.) – с вполне цветаевской экспрессией звучит это признание в книге стихотворений «Физиология и малая история», одна из тем которой – телесность человека и метаморфозы на границе живого и неживого. Земной мир, «тут-свет» – отправной пункт в «секретное место», и потому телесность человека для Степановой (в отличие от Цветаевой) не менее важна, чем душа.
Расходятся два поэта и в понимании, может ли История стать темой высокой поэзии. Цветаева, прожившая на сломе эпох, «большой истории» поэтическую дань отдала. Степанова, живущая на «щадящей диэте» Истории, но возможно не без влияния «земных примет», запечатленных дневниковой прозой Цветаевой так, что «большая история» видна под микроскопом «малой», осознает «малую историю» как физиологию «большой» и как единственно возможный для неё исторический эпос. В этом жанре она создает поистине новаторские лироэпические стихотворения проникновенной силы («Сарра на баррикадах», «Воздух-Воздух», «Балюстрада в Быково» и др.).
Книга «Физиология и малая история» высказывает многозначную, необъятную «земную правду» Степановой и её упорное желание выйти на следующий уровень познания сущего. И всё же поэт (какую религию ни исповедуй в своей частной жизни) ничего, кроме всё той же тайны природы, не может разглядеть. Остается – её, тайну, воспевать, т.е. делать работу поэта – проводить ритуал на «секретном месте»: «Я стою у него часовым на часах. / На незримых руках, на земных небесах, / На кладбище, где вечные роды: / Встречи-проводы новой природы»16 (курсив М. С.).
Небеса у Степановой «земные», посюсторонние, потому что потусторонних она, поэт честный, «украсть не умеет» (см. выше: «Не умею украсть, не могу заслужить»). Видит ли она в «правде небесной» Цветаевой, в вершинном её проявлении в «Новогоднем», нечестность, «кражу» истины? Ни в коем случае, ведь остается ещё возможность «заслужить», по слову Степановой, право на веру в свою правду, и это право заслужило само цветаевское бытие-в-поэзии. Подобное бытие понятно Степановой, оно и не дает ей «украсть» чужую «небесную правду».
В книге «Тут-свет» проскользнула шутливая (Степанова склонна к юмору самых разных оттенков) формула человека: «И царь ты, и тварь ты, и дверь ты»17. Сравнение с «дверью» работает или на снижение, или на возвышение, в зависимости от того, в какой «тот-свет» человек выходит из «тут-света». В книге «Киреевский» поэт смотрит с особой пристальностью в сторону подземного мира мертвых, занимавшего и ранее немалое место в поэтическом пространстве Степановой, в её балладах18 или в стихотворных повествованиях «Проза Ивана Сидорова», «Другая проза»19. Склонность к загробным мотивам может объясняться не только метафизической устремленностью, но и потребностью исполнить свой долг человека и поэта до конца – похоронить мертвого «по высшему разряду»: оплакать его тропами поэзии. «Тело тления — дело пения» (из цикла «Лирика, голос»20).
В книге «Киреевский» (названной именем знаменитого собирателя песен) звучит, так сказать, голос правды подземной против правды небесной – настолько «лирические высказывания» умерших и пребывающих под землей убедительны в выражении печали от разлученности с живыми, от невозможности теперь «любить до гроба». Вот и остается любить после гроба! Подземная правда Степановой – это высшее выражение правды любви. Как ни странно (совсем не странно, как мы увидим ниже), Цветаева «электризует» и мир мертвых Степановой. Нижеследующая песня, открывающая цикл «Подземный патефон»21, явно перекликается с цветаевским стихотворением «Идешь, на меня похожий...»:
Погоди, не гляди, подойди,
Посиди у меня на груди,
Как в степи замерзающий куст
Под горбатою шапкой присел.
Вырой ямку, в нее говори,
Слухай ухом, шумок засекай,
Где десная лежала рука,
Незабудку траву обери.
Я тебе не могу отвечать,
Я сметана, меня полкило.
Под дубовою крышкой светло
От едва выносимой любви.
Финальное двустишие отсылает к известной советской песне военных лет под названием «В землянке»22, хорошо вписывающемся в контекст «Подземного патефона». Перекличек с советскими песнями, особенно военных лет, на тему смерти, немало в «Киреевском», и это неслучайно23. Как и то, что макабричный штрих в финальной строфе («Я сметана, меня полкило») натуралистичнее заявления «Бог – слишком Бог, червь – слишком червь» в «Надгробии» (II, 325), мимо которого автор «Подземного патефона», разумеется, не прошел. Для Степановой «червь» – «не слишком червь» (а в финале цикла мы увидим, что и «Бог» – «не слишком Бог»), она готова познать мир и человека в любом состоянии его души и тела. Вспомним «рентгеново око жестокого, расчленяющего знания о себе и мире, проницающее поверхность в поисках структуры» – новые времена, новый «рентген».
Стихи пишутся теперь под «небом крупных оптовых смертей» (Мандельштам), среди которых и страшная смерть Цветаевой. «По сердцу идет пароход / из тридцать девятого года»24 – вот одно из событий, составляющих «малую историю», которую стремится воссоздать Степанова. О чем это двустишие? Может быть, о возвращении Цветаевой в Россию (1939) себе на погибель? Во всяком случае, это одно из множества «верхних “до”» Степановой, не стесняющейся высоты звука в своих несентиментальных стихах. Несентиментальные и эмоциональные стихи – этот симбиоз, безусловно, она унаследовала у Цветаевой, и это главное художественное достижение «Киреевского».
Мир мертвых – та метафора, которой автор «Киреевского» пользуется не только в метафизических поисках «секретного места», где происходят «встречи-проводы новой природы», но и в стремлении поэта свершить ритуал оплакивания несметных масс людей, загубленных силами хаоса ХХ века. Столь присущий степановской стихотворной ткани густейший сплав самых разных голосов – от классики до «блатной лиры» – объясняется не только постмодернистской эстетикой, но и этической устремленностью дать таким образом жизнь безвременно ушедшему хотя бы на бумаге. А сама устремленность тоже родственна цветаевской. В прекрасном, вдумчивом очерке о жизни и творчестве Цветаевой «Прожиточный максимум» Степанова пишет, что «сердечной склонностью» Цветаевой было «всё уходящее, побежденное, говорящее из-под земли (“роднее бывшее — всего”)»25 (курсив мой – Л.П.). Отметим соседство слов Степановой «говорящее из-под земли» с цитатой из Цветаевой «роднее бывшее — всего» (II, 318, «Тоска по родине! Давно...»). В контексте «Киреевского», особенно цикла «Подземный патефон» (писавшегося, судя по датам опубликования, примерно в те же годы, что и «Прожиточный максимум»), можно предположить и о подобной «сердечной склонности» самой Степановой. (Она заметна и в других книг Степановой.) Нижеследующее замечание в том же очерке ещё больше выявляет цветаевский субстрат «Киреевского»: «Цветаевский корпус ретроспективной прозы (назвать ее мемуарной было бы очень большой натяжкой), написанный в последние годы, похоже, был призван совершить чисто магическое действие: воскресить (или хотя бы сохранить, поместить в несгораемый шкаф словесной вечности) все и всех, кого она любила, продлить их бытие.<…> “Чем больше я вас оживляю, тем больше сама умираю, отмираю для жизни — к вам, в вас — умираю. Чем больше вы — здесь, тем больше я — там. Точно уже снят барьер между живыми и мертвыми, и те и другие свободно ходят во времени и в пространстве — и в их обратном”»26 (во второй половине своего замечания Степанова цитирует Цветаеву из «Повести о Сонечке»).
Что, как не подобное «магическое действие», стремится свершить Степанова в песнях «Киреевского», снимая барьер между живыми и мертвыми – пересказывая Цветаеву близко к тексту: «Так эта жизнь — большая зала, / По ней гуляет много душ»27 или снимая пафос своим неподражаемым идиостилем: «Мы открываемся, как краники, // Туда-сюда, туда-сюда, // И магазинные охранники // На нас не смотрят никогда»28.
Похоронить мертвых «по высшему разряду» одним лишь цветаевским образом Степановой, однако, недостаточно. И вот её христианская метафизика, изредка дающая о себе знать в поэзии, выдвигает перед человеком требование свершить «усилье воскресенья», но уже не вернувшись (путем индуистской реинкарнцации, условно говоря) в «тут-свет», а окончательно его покинув ради высшего мира – к чему человек пока не готов. Примерно так можно прочитать не совсем прозрачный текст предпоследней «пластинки» «Подземного патефона»:
Когда пойдем мы воскресать,
Когда в усилье воскресенья
Мы станем прошлое кусать,
Музыка будет нам спасенье.
Так позвоночник песню пой,
Живей подхватывай, кишечник!
Нас обжигает по второй
Еще невидимый горшечник.
Пора бы тронуться туда,
Где остановится работа,
Где неподвижная среда
Сегодня новая суббота –
Но стынет праздничная одурь,
Срабатывает дух раба,
И опустевшие гроба
Стоят как матери поодаль29.
Цветаевское «Надгробие» (1935) с его резюме «И если где-нибудь ты есть — / Так — в нас. И лучшая вам честь, / Ушедшие — презреть раскол: / Совсем ушел. Со всем — ушел» (II, 324, курсив М.Ц.) резонирует с признанием Цветаевой Марку Слониму в беседе 1934 г: «вера моя разрушилась»30. Цветаева осталась со своей «земной правдой» – почти противоположной «земной правде» Степановой. А что касается её «подземной» (то есть понимания смерти), то она написана на многозначном надгробии, каковое можно увидеть и услышать в заключительной песне «Подземного патефона» (особенно, если вспомнить старую песню военных лет «Темная ночь»31):
Как ни смотри,
Смертное не внутри.
Как ни стучи,
Все равно не дадут ключи.
Как ни люби
Глубину твоих ласковых глаз,
Все равно прилетят воробьи,
Расклюют, что осталось от нас.
Я земля, переход, перегной,
Незабудка, ключица.
Не поэтому знаю: со мной
Ничего не случится.
1 Степанова М. «Прожиточный максимум». – Литературная матрица. Учебник, написанный писателями. ХХ век. – СПб.: «Лимбус Пресс», 2011, Т.2, С. 314.
2 Степанова М. Лирика, голос. Стихи. – «Знамя», 2008, №12.
3 «“Марина часто начинает стихотворение с верхнего до”, – говорила Анна Ахматова» из книги: Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. – М.: «Независимая газета», 1997, С. 63.
4 Подробнее о «другой лирике» Степановой в рецензии Панн Л. «Метафизиология Марии Степановой» (Новый мир, 2006, №1).
5 Степанова М. Счастье. – М.: «Новое литературное обозрение», 2003.
6 Степанова М. Физиология и малая история. Книга стихотворений. – М.: ФНИ «Прагматика культуры», 2005.
7 Степанова М. Киреевский. Книга стихотворений. – СПб.: «Пушкинский фонд», 2012.
8 Степанова М. Тут-свет. – СПб.: «Пушкинский фонд», 2001, С. 7.
9 Мария Степанова в ток-шоу «Школа злословия», НТВ, 5 декабря 2005.
10 Беседа Марии Степановой с Леонидом Костюковым. Cайт Полит.ру, 15 октября 2009.
11 Степанова М. Тут-свет. С. 43.
12 Цветаева М., Гронский Н. Несколько ударов сердца. – М.: ВАГРИУС, 2003, С. 213.
13 Там же. С. 223.
14 Степанова М. Киреевский. С. 10.
15 Степанова М. Физиология и малая история. С. 81.
16 Там же. С. 82.
17 Степанова М. Тут-свет. С. 25.
18 Степанова М. Песни северных южан. — М.: АРГО-РИСК; Тверь: Kolonna, 2001.
19 Степанова М. Стихи и проза в одном томе. – М.: «Новое литературное обозрение», 2010.
20 Степанова М. «Лирика, голос». – Знамя, №12, 2008.
21 Степанова М. Киреевский. С. 41.
22 Обыгрываются строки «Мне в холодной землянке тепло / От твоей негасимой любви».
23 Эта связь подробно рассмотрена в рецензии Аркадия Штыпеля «С гурьбой и гуртом» в «Новом мире», №7, 2012; в других рецензиях на «Киреевского» (Дашевский Г., Морозов А.) исследуется поэтика подземного мира у Степановой с других углов зрения, не цветаевских, а нас здесь интересует преимущественно цветаевский субстрат в текстах Степановой.
24 Из стихотворения «Сарра на баррикадах» в книге «Физиология и малая история», С. 38.
25 Степанова М. «Прожиточный максимум», С. 296.
26 Там же. С. 328.
27 Степанова М. Киреевский. С. 13.
28 Там же. С. 20.
29 Там же. С. 51.
30 Слоним М. О Марине Цветаевой. Из воспоминаний // Марина Цветаева в воспоминаниях современников: Годы эмиграции. – М.: 2002, С. 141.
31 Обыгрываются строки «Как я люблю губину твоих ласковых глах», «И поэтому знаю: со мной ничего не случится».
|
|
