Он — Она — Оно — Они, или Заговор подсознания
Владимир Елистратов
Знамя
№12, 2003
|
|
|
Александр Скоробогатов. Земля безводная. Роман. М.: Олма-Пресс, 2002.
Хорошая вещь это не та, которую хочется долго и нудно хвалить, а та, в которую хочется вглядываться, как в дао, и артикулировать-комментировать процесс вглядывания. Лучше, конечно, молчать. Но молчащая рецензия это что-то сродни бегемотовскому «молчаливому привидению». На этом тупо-комплиментарную часть рецензии заканчиваю. Начинаются «мысли по поводу». А их в процессе чтения романа приходит немало. Многие из них могут показаться спорными, потому что и роман неоднозначен (многомерен, полифоничен как угодно). Сам А. Скоробогатов, кстати, очень любит эту саркастическую фигуру речи: нагромоздить несколько контекстуально-синонимических определений, а последним звеном цепи дать что-нибудь вроде «какая разница?» или «выбирайте сами». Итак. Позволю себе начать с глобальных максим. Мы живем в т.н. жанровую эпоху. То есть, грубо говоря, современный прозаик, особенно западный (а Скоробогатов все-таки западный, а именно бельгийский писатель, хотя и написавший роман по-русски), должен «вложиться» в определенный жанр. Бердяев и многие другие философы всячески предрекали ХХ веку «Новое средневековье». Предрекли. Средневековье для художественной прозы это прежде всего эпоха доминирования жанра, жанрового канона. «Земля безводная» психологический триллер. С сохранением всех его канонов. Но читая такой роман, как «Земля безводная», понимаешь, что мы потихоньку выбираемся из «Нового средневековья» ХХ века и плавно переходим к некоему «новому предвозрождению» (а может и «Возрождению») века ХХI: помимо потихонечку захлебывающегося постмодернистского карнавального кривляния (такого же раблезианства, которое процветало полтысячелетия тому назад) мы видим, что в рамках традиционных жанров все чаще вызревает совершенно новое содержание. Аналогии прозрачны: «Дон Кихот» это классический рыцарский роман (или пародия на него что не важно), но это уже нечто принципиально иное. «Баллады» Вийона это уже не этикетно-предписанные средневековые баллады. «Житие» Аввакума, конечно, житие, но... Впрочем, все в курсе. «Дон Кихот» «нового Возрождения» ХХI века еще не написан. Но, как было сказано одним забавным человеком, «процесс пошел». И рецензируемая книга как раз показывает: процесс идет. Выполненный, как уже было сказано, жестко в рамках канона психотриллера, роман А. Скоробогатова, члена фламандского ПЕН-клуба (а современные западные писатели ой как несвободны в жанровом смысле по сравнению с нашими, живущими в теплой, чавкающей, этакой розановской неразберихе российской «почвы»), данный роман внутренне, так сказать, по содержанию, как мне кажется, никакого отношения к триллеру не имеет. Он снаружи-то западный, а внутри русский, то есть такой, что его «умом не понять» и все такое прочее. Есть, во-первых, он главный герой. Причем их даже двое: он-1 и он-2 очень похожи друг на друга внешне. Внутренне тоже. То есть «двойничество» с «подпольем» весь этот шлейф Ф.М. Достоевского имеется. А как же без него? Он-1 пишет дневник, он-2 его читает. Он-2 едет по следам его-1. В Москву и так далее... Есть она но если он двоится, то она даже троится, а может, и четверится, неясно. Всех трех (четырех?) «она» убивают... Чтобы не пересказывать содержание его пересказывать бессмысленно, скажу, что линия «Он Она», то есть, проще говоря, тема любви, это самая пронзительная сторона романа Скоробогатова. Писатель страшно далек от шаблонно-этикетных атрибутов «эротики» и «мыла». Некоторые эпизоды романа (может быть, некоторые фразы, сцепления фраз) где-то на подступах к головокружительным безднам чеховской «Дамы с собачкой» или бунинского «Легкого дыхания» очень хочется, чтобы Александр Скоробогатов писал о простой человеческой любви. Причем не в рамках триллера. Без отрезания голов и выкалывания глаз. Просто о любви. Читатели будут очень благодарны даст Бог, доживем. Кроме разветвленных он и она, в романе есть еще и оно: подсознание, оно же бессознательное, стучащееся в ворота предсознания, чтобы достучаться до сознания... Без этого члену фламандского ПЕН-клуба нельзя. Кивнуть на тень Фрейда в современной литературе это как написать этикетную фразу о роли ХХV съезда в советской диссертации о Наташе Ростовой. В линии оно у Скоробогатова опять же все амбивалентно и полифонично. Есть дежурные реверансы: скажем, как и во всей западной литературе ХХ века (я понимаю всю комичность подобного обобщения, и все же) всех всегда, извините, тошнит что-то вроде физиологической реакции на активность бессознательного. Наверно, этот рвотный рефлекс заложил еще Сартр своим романом «Тошнота». Он (и 1, и 2), выражаясь словом самого автора, «блюет» беспрерывно (на кровать, в самолете, на стол...). Как у Хармса: «Спектакль отменяется. Нас всех тошнит». «Блевать» в современной литературе положено. Ничего не поделаешь, Фрейд с Сартром велели. Есть сны. И они сделаны автором очень изящно. Рыбы, кошки, птицы... Есть воспоминания детства источники, как вы помните, тех самых «комплексов». Например, он в детстве, оказывается, мучил лягушку, заставляя ее проглатывать жука. А теперь темные силы мучают его. Кроме оно в «Земле безводной» есть они некие подземные, хтонические силы, те, кто «принадлежит к слою влиятельного, сильного, привлекательного, наделенного всеми признаками легитимности, чистоплотности и правильности, во всяком государстве составляющего так называемый костяк нации, формирующего его становой хребет, принимающего «судьбоносные» решения, влияющие на развитие событий как в собственной стране, так и в масштабах всей нашей родной круглой планеты; входящего в правительственные и оппозиционные партии, наполняющего парламенты, сенаты, советы министров, правительства, организации объединенных наций, объединенные комитеты штабов всевозможных оборонительных союзов; заседающего в кожаных (дерматиновых, ротанговых, холстинковых, стальных, мраморных, деревянных, железобетонных) креслах судов, масонских лож, редакций газет, популярных журналов, обществ защиты окружающей среды, международных корпораций, обществ, клубов и т.д. и т.п. Это с их ведома и под их руководством совершаются убийства. Это страшная иррациональная сила. Тут можно говорить о некоем синтезе кафкианства и антиглобализма. Безликая бюрократическая машина (кошмар Кафки, переросший в более плоские формы антиутопий) в наши дни приобрела очертания глобального «всемирного заговора». Кто-то на старинный лад, почесывая бороду, долдонит о масонах, кто-то, как у У. Эко в «Маятнике Фуко», зловеще-иронично «переводит стрелку» на тамплиеров, кто-то с небезосновательным ужасом пытается разгадать тайну «золотого миллиарда»... Так или иначе, конфликт он (личность, «частный человек») они (аппарат подавления личности) это такой конфликт, который обойти в современной литературе нельзя. Кафка с Оруэллом не велели. Что может противопоставить он им («комитетчикам», которые, оказывается, есть и в Антверпене, масонам, тамплиерам, «золотому миллиарду», власти)? Волю, конечно же. Ту самую «свободу воли», о которой на Западе спорили еще с античности и продолжали спорить всегда. Но решение этого спора у Скоробогатова, можно сказать, чисто русское. У героя есть нож («хороший, стальной нож в кожаных ножнах»). И «если я им понадоблюсь... я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы они не взяли меня просто так, без усилий, голыми руками, как берут нас всех, домашних, мягких, добрых, не только не ожидающих встречи с подземным мерзостным миром в его многообразных проявлениях, но и не знающих о том, что он существует. Не взяли хотя бы благодаря тому же хорошему, дельному ножу со стальным эфесом. В кожаных ножнах. А когда станет теплей и придется снять и пальто, и куртку, я переложу нож в джинсы. Не беда». Так рассуждает он-2. В стиле русских мальчиков-бомбометателей позапрошлого века. Очень трогательно. Стоически-печально. Так заканчивается роман. Трудно сказать, можно ли поставить знак равенства между оно и они. А. Скоробогатов ничего об этом не говорит. Вернее, говорит, но не договаривает. Он-1 и он-2 решают эту проблему по-разному. Может быть, они есть порождение оно. А может быть, они существуют и манипулируют нашим оно. Трудно сказать. В свое время, без всякого Фрейда и Кафки, об этом писали Гоголь в «Записках сумасшедшего» и Чехов в «Палате #6». Роман А. Скоробогатова («Записки далеко не сумасшедшего») продолжает эту линию, уходящую в равной степени и в далекое прошлое, и в далекое будущее. И еще одно наблюдение: роман очень печальный, местами подчеркнуто саркастически-грустный. Как и положено (почему-то) современной «высокой прозе». Веселиться, радоваться жизни в «настоящей литературе» как-то не принято. «В целом день был гадкий, с чем и поздравляю человечество»... «Облака похожи на вату, которой вытирали пыль в прошлом году и по ошибке, вместо того, чтобы выбросить, засунули в шкаф»... и т.д. и т.п. Печаль сворачивается в подчеркнутый лаконизм. В «вошел», «сел», «встал»... Автор местами пишет как бы «сквозь зубы». Цедит текст. Это производит нужный эффект, но... Языковой лаконизм печального стоицизма у автора иногда доходит до эффекта переводной прозы. Александр Скоробогатов пишет порой так «сдержанно», что хотелось бы, чтобы было поразнообразнее, «повкуснее». Определений много, но они повторяются: «гигантский», «огромный», «обстоятельно»... И стоят они как-то не так. Каждый раз, читая очередной роман, я с ужасом жду одной фразы в романе Скоробогатова я ее дождался. Герой «прислонился лбом к холодному стеклу» (с. 177) хорошо, что не «горячим лбом». Мне кажется, писателю нужно учесть (я прошу прощения за назидательно-дидактический тон), что «великий и могучий» русский язык за последнее десятилетие стал другим. «Многое изменилось», как говорит Ваш герой, и в русском языке тоже, например, фраза «удивительны низкие полукруглые своды каменных древних русских храмов» это... нехорошо. Я не имею в виду жаргонизацию нашей речи последних лет и прочие гадости, которые, вишь ты, учитывать надо, нет. Не надо их учитывать. Я говорю о том, что сейчас в России очень много в языковом смысле изысканной, утонченной, я бы сказал пресыщенной публики. Люди стали требовательнее. И прежде всего к языковой стороне прозы. Итак, рассказчик печален, сдержан и саркастичен, но очень скоро чувствуешь, что сам Александр Скоробогатов светлый человек. После сообщения о последнем, самом зверском убийстве он (герой) устало и с нескрываемой, опять же, внутренней тошнотой говорит: «А о том, что и у кого было взрезано, распорото, отрезано, отрублено, давайте просто не будем ничего говорить». Радостно поддерживаю автора: давайте, давайте больше никогда не будем!!! Не так уж и ужасна тотально-криминализированная Москва, где бродят «молодые кобелеватые полуоборванцы-вырожденцы» (с. 11), сейчас, в 2003 году. Не так уж «тошнотворно» скучны пригороды Антверпена. Бывали, живали. И не так уж и безводны наша земля и наши души. А Александр Скоробогатов замечательный автор. И будем ждать его новых рассказов, повестей и романов. О хорошем. На русском языке.
|
|