Он — Она — Оно — Они, или Заговор подсознания

Владимир Елистратов
Знамя
№12, 2003
Александр Скоробогатов. Земля безводная. Роман. – М.: Олма-Пресс, 2002.

        Хорошая вещь – это не та, которую хочется долго и нудно хвалить, а та, в которую хочется вглядываться, как в дао, и артикулировать-комментировать процесс вглядывания. Лучше, конечно, молчать. Но молчащая рецензия – это что-то сродни бегемотовскому «молчаливому привидению».
        На этом тупо-комплиментарную часть рецензии заканчиваю. Начинаются «мысли по поводу». А их в процессе чтения романа приходит немало. Многие из них могут показаться спорными, потому что и роман неоднозначен (многомерен, полифоничен – как угодно). Сам А. Скоробогатов, кстати, очень любит эту саркастическую фигуру речи: нагромоздить несколько контекстуально-синонимических определений, а последним звеном цепи дать что-нибудь вроде «какая разница?» или «выбирайте сами».
        Итак. Позволю себе начать с глобальных максим. Мы живем в т.н. жанровую эпоху. То есть, грубо говоря, современный прозаик, особенно западный (а Скоробогатов – все-таки западный, а именно – бельгийский писатель, хотя и написавший роман по-русски), должен «вложиться» в определенный жанр. Бердяев и многие другие философы всячески предрекали ХХ веку «Новое средневековье». Предрекли. Средневековье для художественной прозы – это прежде всего эпоха доминирования жанра, жанрового канона. «Земля безводная» – психологический триллер. С сохранением всех его канонов.
        Но читая такой роман, как «Земля безводная», понимаешь, что мы потихоньку выбираемся из «Нового средневековья» ХХ века и плавно переходим к некоему «новому предвозрождению» (а может – и «Возрождению») века ХХI: помимо потихонечку захлебывающегося постмодернистского карнавального кривляния (такого же раблезианства, которое процветало полтысячелетия тому назад) мы видим, что в рамках традиционных жанров все чаще вызревает совершенно новое содержание. Аналогии прозрачны: «Дон Кихот» – это классический рыцарский роман (или пародия на него – что не важно), но это уже нечто принципиально иное. «Баллады» Вийона – это уже не этикетно-предписанные средневековые баллады. «Житие» Аввакума, конечно, житие, но... Впрочем, все в курсе. «Дон Кихот» «нового Возрождения» ХХI века еще не написан. Но, как было сказано одним забавным человеком, «процесс пошел». И рецензируемая книга как раз показывает: процесс идет.
        Выполненный, как уже было сказано, жестко в рамках канона психотриллера, роман А. Скоробогатова, члена фламандского ПЕН-клуба (а современные западные писатели ой как несвободны в жанровом смысле по сравнению с нашими, живущими в теплой, чавкающей, этакой розановской неразберихе российской «почвы»), данный роман внутренне, так сказать, по содержанию, как мне кажется, никакого отношения к триллеру не имеет. Он снаружи-то – западный, а внутри – русский, то есть такой, что его «умом не понять» и все такое прочее.
        Есть, во-первых, он – главный герой. Причем их даже – двое: он-1 и он-2 очень похожи друг на друга внешне. Внутренне тоже. То есть «двойничество» с «подпольем» – весь этот шлейф Ф.М. Достоевского имеется. А как же без него? Он-1 пишет дневник, он-2 его читает. Он-2 едет по следам его-1. В Москву – и так далее...
        Есть она – но если он двоится, то она даже троится, а может, и четверится, неясно. Всех трех (четырех?) «она» убивают...
        Чтобы не пересказывать содержание – его пересказывать бессмысленно, – скажу, что линия «Он – Она», то есть, проще говоря, тема любви, – это самая пронзительная сторона романа Скоробогатова. Писатель страшно далек от шаблонно-этикетных атрибутов «эротики» и «мыла». Некоторые эпизоды романа (может быть, некоторые фразы, сцепления фраз) где-то на подступах к головокружительным безднам чеховской «Дамы с собачкой» или бунинского «Легкого дыхания» – очень хочется, чтобы Александр Скоробогатов писал о простой человеческой любви. Причем не в рамках триллера. Без отрезания голов и выкалывания глаз. Просто о любви. Читатели будут очень благодарны – даст Бог, доживем.
        Кроме разветвленных он и она, в романе есть еще и оно: подсознание, оно же бессознательное, стучащееся в ворота предсознания, чтобы достучаться до сознания... Без этого члену фламандского ПЕН-клуба нельзя. Кивнуть на тень Фрейда в современной литературе – это как написать этикетную фразу о роли ХХV съезда в советской диссертации о Наташе Ростовой.
        В линии оно у Скоробогатова опять же все амбивалентно и полифонично. Есть дежурные реверансы: скажем, как и во всей западной литературе ХХ века (я понимаю всю комичность подобного обобщения, и все же) всех всегда, извините, тошнит – что-то вроде физиологической реакции на активность бессознательного. Наверно, этот рвотный рефлекс заложил еще Сартр своим романом «Тошнота». Он 1, и 2), выражаясь словом самого автора, «блюет» беспрерывно (на кровать, в самолете, на стол...). Как у Хармса: «Спектакль отменяется. Нас всех тошнит». «Блевать» в современной литературе положено. Ничего не поделаешь, Фрейд с Сартром велели.
        Есть сны. И они сделаны автором очень изящно. Рыбы, кошки, птицы... Есть воспоминания детства – источники, как вы помните, тех самых «комплексов». Например, он в детстве, оказывается, мучил лягушку, заставляя ее проглатывать жука. А теперь темные силы мучают его.
        Кроме оно в «Земле безводной» есть они – некие подземные, хтонические силы, те, кто «принадлежит к слою влиятельного, сильного, привлекательного, наделенного всеми признаками легитимности, чистоплотности и правильности, во всяком государстве составляющего так называемый костяк нации, формирующего его становой хребет, принимающего «судьбоносные» решения, влияющие на развитие событий как в собственной стране, так и в масштабах всей нашей родной круглой планеты; входящего в правительственные и оппозиционные партии, наполняющего парламенты, сенаты, советы министров, правительства, организации объединенных наций, объединенные комитеты штабов всевозможных оборонительных союзов; заседающего в кожаных (дерматиновых, ротанговых, холстинковых, стальных, мраморных, деревянных, железобетонных) креслах судов, масонских лож, редакций газет, популярных журналов, обществ защиты окружающей среды, международных корпораций, обществ, клубов и т.д. и т.п. Это с их ведома и под их руководством совершаются убийства. Это – страшная иррациональная сила.
        Тут можно говорить о некоем синтезе кафкианства и антиглобализма. Безликая бюрократическая машина (кошмар Кафки, переросший в более плоские формы антиутопий) в наши дни приобрела очертания глобального «всемирного заговора». Кто-то на старинный лад, почесывая бороду, долдонит о масонах, кто-то, как у У. Эко в «Маятнике Фуко», зловеще-иронично «переводит стрелку» на тамплиеров, кто-то с небезосновательным ужасом пытается разгадать тайну «золотого миллиарда»... Так или иначе, конфликт он (личность, «частный человек») – они (аппарат подавления личности) – это такой конфликт, который обойти в современной литературе нельзя. Кафка с Оруэллом не велели.
        Что может противопоставить он им («комитетчикам», которые, оказывается, есть и в Антверпене, масонам, тамплиерам, «золотому миллиарду», власти)? Волю, конечно же. Ту самую «свободу воли», о которой на Западе спорили еще с античности и продолжали спорить всегда. Но решение этого спора у Скоробогатова, можно сказать, чисто русское. У героя есть нож («хороший, стальной нож в кожаных ножнах»). И «если я им понадоблюсь... я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы они не взяли меня просто так, без усилий, голыми руками, как берут нас всех, домашних, мягких, добрых, не только не ожидающих встречи с подземным мерзостным миром в его многообразных проявлениях, но и не знающих о том, что он существует. Не взяли – хотя бы благодаря тому же хорошему, дельному ножу со стальным эфесом. В кожаных ножнах.
        А когда станет теплей и придется снять и пальто, и куртку, я переложу нож в джинсы. Не беда».
        Так рассуждает он-2. В стиле русских мальчиков-бомбометателей позапрошлого века. Очень трогательно. Стоически-печально.
        Так заканчивается роман.
        Трудно сказать, можно ли поставить знак равенства между оно и они. А. Скоробогатов ничего об этом не говорит. Вернее, говорит, но не договаривает. Он-1 и он-2 решают эту проблему по-разному. Может быть, они есть порождение оно. А может быть, они существуют и манипулируют нашим оно. Трудно сказать. В свое время, без всякого Фрейда и Кафки, об этом писали Гоголь в «Записках сумасшедшего» и Чехов в «Палате #6». Роман А. Скоробогатова («Записки далеко не сумасшедшего») продолжает эту линию, уходящую в равной степени и в далекое прошлое, и в далекое будущее.
        И еще одно наблюдение: роман очень печальный, местами подчеркнуто саркастически-грустный. Как и положено (почему-то) современной «высокой прозе». Веселиться, радоваться жизни в «настоящей литературе» как-то не принято. «В целом день был гадкий, с чем и поздравляю человечество»... «Облака похожи на вату, которой вытирали пыль в прошлом году и по ошибке, вместо того, чтобы выбросить, засунули в шкаф»... и т.д. и т.п. Печаль сворачивается в подчеркнутый лаконизм. В «вошел», «сел», «встал»... Автор местами пишет как бы «сквозь зубы». Цедит текст. Это производит нужный эффект, но...
        Языковой лаконизм печального стоицизма у автора иногда доходит до эффекта переводной прозы. Александр Скоробогатов пишет порой так «сдержанно», что хотелось бы, чтобы было поразнообразнее, «повкуснее». Определений много, но они повторяются: «гигантский», «огромный», «обстоятельно»... И стоят они как-то не так. Каждый раз, читая очередной роман, я с ужасом жду одной фразы – в романе Скоробогатова я ее дождался. Герой «прислонился лбом к холодному стеклу» (с. 177) – хорошо, что не «горячим лбом». Мне кажется, писателю нужно учесть (я прошу прощения за назидательно-дидактический тон), что «великий и могучий» русский язык за последнее десятилетие стал другим. «Многое изменилось», как говорит Ваш герой, и в русском языке тоже, например, фраза «удивительны низкие полукруглые своды каменных древних русских храмов» – это... нехорошо. Я не имею в виду жаргонизацию нашей речи последних лет и прочие гадости, которые, вишь ты, учитывать надо, – нет. Не надо их учитывать. Я говорю о том, что сейчас в России очень много – в языковом смысле – изысканной, утонченной, я бы сказал – пресыщенной публики. Люди стали требовательнее. И прежде всего – к языковой стороне прозы.
        Итак, рассказчик печален, сдержан и саркастичен, но очень скоро чувствуешь, что сам Александр Скоробогатов – светлый человек. После сообщения о последнем, самом зверском убийстве он (герой) устало и с нескрываемой, опять же, внутренней тошнотой говорит: «А о том, что и у кого было взрезано, распорото, отрезано, отрублено, давайте просто не будем ничего говорить». Радостно поддерживаю автора: давайте, давайте больше никогда не будем!!! Не так уж и ужасна тотально-криминализированная Москва, где бродят «молодые кобелеватые полуоборванцы-вырожденцы» (с. 11), сейчас, в 2003 году. Не так уж «тошнотворно» скучны пригороды Антверпена. Бывали, живали. И не так уж и безводны наша земля и наши души. А Александр Скоробогатов – замечательный автор. И будем ждать его новых рассказов, повестей и романов. О хорошем. На русском языке.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service