Л. В. ЗУБОВА. Современная русская поэзия в контексте истории языка.
М.: Новое литературное обозрение. 2000. 431 с. Тираж 2000 экз.
(Серия «Научная библиотека», вып. XXIII)
Парадный сборник былин, вышедший в зрелые годы социализма под редакцией профессора Выходцева, остался в памяти читателей благодаря удалому названию: «Гой еси вы, добры молодцы!» Пропагандисты патриотизма не придавали значения таким мелочам, как согласование слов в предложении. Глагол в единственном числе лихо подмигивал истинно русским молодцам, коим «несть числа». Безграмотное употребление «красивого» архаизма свидетельствовало, что древняя форма глагола потеряла свой смысл, стала декоративной. Впрочем, в то же время бытовала ироничная присказка: «Ты не гой еси, ты еврей еси», – где с грамматической стороны было все в порядке.
Старые формы слов в новых текстах, даже в поэтических, встречались в советской литературе нечасто, нужды в них особой не возникало, и функции архаизмов в произведениях стреднестатистического писателя N* держались на трех китах, трех составляющих курсовой работы студента-троечника: высокий стиль, воссоздание колорита эпохи, ирония. По наблюдением лингвиста Т. Н. Кандауровой, (попытавшейся проанализировать функции славянизмов в современном тексте на другом материале), у Б. Ахмадулиной, А. Вознесенского, Е. Евтушенко, Р. Рождественского, Р. Казаковой, Е. Винокурова, Н. Рубцова, В. Федорова в поэтический оборот вовлечены всего 12-15 повторяющихся слов с некоторыми индивидуальными предпочтениями, отсутствуют даже такие общепонятные славянизмы-поэтизмы как врата, глад, ланиты, перси. Но целую лавину примеров, с непредсказуемыми поворотами и настоящими научными открытиями обрушивает на исследователя поэзия маргинальная, развивавшаяся в стороне от торной дороги официальной словесности. Это оказалось неожиданностью даже для автора книги, поэтому Л. В. Зубовой пришлось неоднократно «оправдываться», почему в книгу не попали многие «хорошие и знаменитые» поэты, но присутствуют поэты малоизвестные, или «нехорошие» (то есть о «нехорошем», с обывательской точки зрения пишущие). Список обширнейший – около трехсот фамилий, но боюсь, что автору все равно не избежать упреков в субъективизме: не попасть в этот список обиднее, чем в святцы, состоящие из трех имен. Научные факты – вещь упрямая. Может быть, впервые современная поэзия, причем самый широкий срез, условно говоря, маргинальной литературы становится предметом лингвистического анализа, а не бездоказательных поверхностных оценок журналисткой критики. Упреждая обывательски-наивное прочтение монографии, Зубова неоднократно подчеркивает, что «выбор материала и его анализ не ограничиваются литературными направлениями, не имеют отношения к какой-либо оценке творчества поэтов и их текстов». Эту декларацию если и можно принять на веру, но только с некоторыми – и существенными оговорками. Зубова, действительно, избегает оценочных эпитетов, и тем более лобовых характеристик, но авторское отношение к тексту видно из самого анализа, когда в странных на первый взгляд языковых структурах обнаруживается семантическая глубина, а поэтам удается «корявым» языком сказать о том, о чем невозможно сказать языком безукоризненно правильным.
Автор пишет: «Современные поэты как бы заново переживают ХVIII в. с его языковой вариантностью, поэтическими вольностями и языкотворчеством». Порой именно это экспериментаторство, намеренное «косноязычие» и нарушение норм школьной грамматики и вызывают неприятие читателей, привыкших к комфортной гладкописи традиционной поэзии. В России авангард всегда странным образом был повернут лицом в прошлое, в самую древнюю архаику, – как у футуриста Велимира Хлебникова, с его неологизмами, что правильнее было бы называть «архенеологизмами». Возможно, что традиции словотворчества на основе древнего языка у современных поэтов определяются и ориентацией на русских будетлян, а затем – и обэриутов. Но упрекать автора в таком упущении было бы несправедливым: эта книга не об истории поэзии, а об истории языка. И половина успеха монографии – в безошибочном выборе объекта исследования, в том, что именно эти современные тексты были опознаны как уникальный лингвистический материал. В маргинальной поэзии (вслед за автором монографии употребляем это определение как самое корректное) обнаруживаются не только окаменевшие архаические элементы, законсервированные во фразеологических оборотах («притча во языцех»), но оживает древнее звучание слова, – вплоть до носовых гласных, и древнее значение, утраченное, казалось бы, в изменившихся условиях, невозможное в современном контексте обыденной речи. В странных синтаксических конструкциях не только воссоздается мировосприятие наших предков, но парадоксальным образом именно они – архаичные, порою кажущиеся неуклюжими, – обнаруживают кратчайший путь для выражения современного мирочувствования. Обрывки слов в авангардистских текстах Генриха Сапгира и по форме, и по смыслу воспроизводят древние глагольные формы – аорист: а глаза – / завяза; в пустоте / я взлете; сейчас я вспомню все собы / какие?.. все забы. Неясность грамматической принадлежности слова (то ли прилагательное, то ли глагол) в строке Сергея Стратановского «стар я уже и устал» наполняет вполне современные формы смыслом древнего перфектного причастия, совмещавшего свойства глагола и прилагательного. Множество стихотворных примеров обнаруживает самые разнообразные, почти фантастичные (даже на взгляд специалиста) связи с историей языка. Отдельные главы книги посвящены фонетике, этимологии, лексике, архаизмам грамматическим и синтаксическим, и внутри каждого раздела содержатся наблюдения и выводы, которые безо всякой натяжки можно назвать лингвистическими открытиями. Так абсолютной новизной поражают разделы об артикле и перфекте, где исследователю удается обнаружить те свойства языка (безотносительно к поэтам, хотя и благодаря поэтам), о которых никто не писал; захватывающий сюжет развертывается на страницах книги вокруг «темного» слова – зга, которому нет толкового объяснения не только в этимологических, но и (простите за каламбур) толковых словарях. Для уточнения значения этого загадочного слова, полностью потерявшего свою автономную семантику во фразеологизме, привлекается самый широкий контекст, не только современников, но и предшественников – Чехова (редкий случай апелляции к прозе), Хлебникова, Цветаевой, Пастернака, даже пародии В. Буренина. И все эти разнообразные, разностилевые примеры выявляют самую логичную, но и самую забытую гипотезу Д. К. Зеленина о том, что зга – это искра, а не дорога, и не дыра для поводьев в конской упряжи, как пытались нас убедить словари и статьи в научно-популярных журналах.
Но, может быть, самое большое открытие ученого состоит в том, что все эти примеры ложатся в систему общей философии и мирочувствования поэтов. При самых разных авторских намерениях, стилистиках, не говоря уже о разности талантов, поэты словно выполняют одну программу, осуществляют одну и ту же идею, неочевидную им самим, скрытую при восприятии отдельных текстов, но убедительно и аргументированно показаную исследователем. Поэт всегда прав, происходит не порча языка, а его осмысление и обновление, и, как это ни парадоксально звучит, – обновление за счет реанимации старых форм, которые используется отнюдь не механически, но начинают жить по законам, заданным писателем, по законам самого языка. И в этом проявляется замечательная приспособляемость языка к новым условиям, осуществление возможностей, которые, казалось бы, навсегда были утрачены.
Эта книга не о поэтах, и даже не о поэзии, она – о языке; точнее – о тех свойствах языка, которые существуют в нем безотносительно к поэтам, но выявляются благодаря поэтам. Неудивительно, что книга так ошеломляюще нова и оригинальна именно с научной, лингвистической точки зрения: до сих пор никто не пытался посмотреть на художественные тексты, а тем более – на современные поэтические тексты глазами историка языка. Механические подсчеты и классификации типа «Архаизмы в творчестве такого-то» на фоне монографии Зубовой выглядят ученическими работами, поскольку фиксируют только то, что есть в словарях (с пометой – устар.) Но нет в словаре тех якобы окказионализмов, поэтических «вольностей» и словотворчества, что заставляют современное слово жить по правилам, давно упраздненным и забытым в актуальной практике носителей языка. Для того и существуют поэты, чтобы язык помнил о своем прошлом, чтобы понимал сам себя в настоящем, чтобы сохранился живым и для будущего. А это будет возможным, только если разнообразные возможности языка не будут погублены бездумным повторением словесных формул и усредненным стандартом словоупотребления. Поэты – не носители языка, но его инструмент, орудие, потому они неведомым органом восприятия («шестым чувством», интуицией, силой вдохновения) чувствуют в языке нечто, еще не обнаруженное лингвистикой. Автор книги призывает филологов и поэтов к взаимному пониманию, и эта книга в какой-то степени является переводом поэтических исследований и открытий на язык лингвистического анализа.
Увидеть все это, описать, проанализировать и убедить читателя Зубовой удалось во многом потому, что она исходила из полного доверия к поэтическому слову, решительно отказываясь при этом от роли «оценщика», не только критика, но и рядового читателя со своими предпочтениями и пристрастиями. Автор книги не распределяет места в литературной иерархии, не принимает во внимание (и знать не хочет) групповые интересы и предпочтения внутри литературной среды, не учитывает степень известности поэта. Оценки и выводы может сделать сам читатель, когда в ходе анализа проявляется глубина текста, когда становится ясно, что в стихах можно косноязычно выразить то, о чем невозможно сказать правильным языком. Даже в ошибках и нарушениях, в аграмматизме и алогизмах (глагольная форма «суть» у Бродского, «правая и левая десница» у Сосноры), исследователь видит не безграмотность, а воплощение реальных свойств современной системы языка, норма же этой системе противоречит. Сама нестабильность языка – явление естественное в движущемся мире, она лишь отражение нестабильного, зыбкого сознания, где только и оказывается возможным продление жизни древних конструкций, реализация неосуществленных форм и воскрешение слова – души и тела поэзии.
|
