Первое, что бросается в глаза при знакомстве с новой книгой петербургского поэта Николая Кононова «Змей», – это резкая ритмическая и, как следствие, графическая перемена его поэтики. От невероятно длинных, вытянутых по горизонтали акцентных стихов автор перешел к отчетливо вертикальной строфике, давно не виданной в русской поэзии. Выглядят эти двустопные ямбы и одностопные анапесты весьма необычно. Можно, вообще говоря, воспринять их и как более традиционные стихи с внутренней рифмой, но это ничего не меняет.
Новая ритмика открыла шлюзы для буквально хлынувшей на читателя новой для поэта музыки – чрезвычайно искусной, виртуозной, изящной, «музыки зыби», как сказано в одном из стихотворений сборника.
«Цель поэзии – поэзия». Цель, преследуемая автором книги «Змей», есть красота – и не как защита от действительности, но как нападение, как брошенная ей перчатка. Поединок Аполлона и Марсия, с коего, живого, Кифаред, как известно, снял шкуру, – обретает у Кононова новое, современное звучание.
Соединяя в один поток небесное и низменное, целомудрие и бесстыдство, сантименты и брутальность, заставляя звучать флейтой «златошвейную урину Кифареда», – поэт тем самым стремится убаюкать, угомонить, заговорить всю горечь времени и обреченность мира.
Не случайно первое же из стихотворений книги посвящено «картине мира». Именно к ней, и уже потом к читателю – скорее как к соглядатаю, нежели собеседнику, – обращена книга. Своим пением, камланием поэт словно бы пытается уговорить эту картину еще хотя бы какое-то время не разрушаться, постоять в нетронутом великолепии. Ведь пока в мире есть очевидная и доступная уху гармония, пока он может быть воспринят как нечто, полное чувственной прелести и восторга, зыблющееся, летящее, трепещущее, как воздушный змей, пронизанное насквозь созвучиями и ритмами, – мир, пусть и обреченный, еще не умирает.
|
