Сергей Круглов . предыдущая публикация |
Ипостаси Сергея Круглова
|
Круглов С. Народные песни. — М.: Центр современной литературы, 2010. — 116 с. (серия «Русский Гулливер»).
Новая книга стихов Сергея Круглова подтверждает его принадлежность к направлению «нового эпоса», к которому его справедливо отнес автор этого термина Федор Сваровский1. Большинство текстов книги выполнены в характерном для авторов «нового эпоса» жанре — истории, рассказанной от лица явно или неявно присутствующего лирического героя. Важно, что эти истории, сколь бы фантастическими, сказочными или абсурдными они ни казались, подаются как вполне обычные и бытовые, происходящие в реалиях современной жизни. Важно также, что лирический герой, через оптику которого пропускается рассказываемое, подчеркнуто не выделяет себя из этой обычности, из привычного для всех быта. Он — как все, однако по ходу рассказа обнаруживает запас знаний и умение оперировать ими намного выше среднего. Среди мастеров этого жанра рядом с именем Сергея Круглова в данном случае, кроме Федора Сваровского, уместно назвать еще одно имя — Андрея Родионова. В новой книге Круглова отдельные тексты просто напрашиваются на сопоставление с текстами этих поэтов: «Собор Небесных Сил бесплотных», «охранник храма Христа Спасителя», «Гэндальф озабоченно курит трубку» и др.
Этих авторов иногда можно упрекнуть в увлеченности донесением до читателя как можно большего количества интересных случаев и фактов и в недостатке того напряжения, которое возникает при соблюдении обязательной для поэзии недосказанности, открытости различным толкованиям. Жизнь предоставляет огромное количество сюжетов, и при сближении стиха с прозой обнаруживается опасность не только пересказа ради самого пересказа, но и проявления назидательности, связанной с определенной моральной установкой. В новой книге Круглов практически свободен от первого, но обнаруживает явную тенденцию ко второму.
Здесь необходимо вспомнить, что мы имеем дело с поэтом, который, как хорошо сформулировал Борис Дубин, приняв священничество, сделал выбор, «вносящий в стихи иную меру», «дающий возможность говорить то и о том, что иначе не сказать»2. Сам о. Сергий Круглов в одном из интервью говорит о «служениях» в качестве «поэта» и «священника» как о «необходимо и органично дополняющих друг друга» «ипостасях»3. Эта мысль вполне подтверждается его новой книгой — соединяя эти «служения», он пытается осмыслить и нарисовать картину бытования народа, в гуще которого живет и служит. Недаром книга названа «Народные песни»: именно в народных песнях наиболее полно и точно отражаются характер, обычаи и история народа.
Возвращаясь к вопросу о моральной установке, следует отметить, что в данном случае она задается ситуацией, четко обозначенной в первых двух текстах книги: отступления «нас вместе» (с. 17), «жителей ада, болезных, грешных» (с. 18), от заповедей, данных «Господом нашим Иисусом Христом» (с. 17), от Его «правды» (с. 18) и, как следствие, наличия самих условий ада. Однако при описании жизни в этих условиях имеет место характерный прием, который можно назвать парностью текстов. Так, сразу за «прежде чем зачать выносить.» стоит продолжающий тему абортов и являющийся одним из лучших текстов в книге «Единорог и дева». Героини обеих историй виновны в грехе умерщвления плода, однако только первая безусловно осуждается, что проявляется и на уровне семантики: после «шести абортов» она «выкакала» сына (с. 58).
Во втором жизнь как бы взрывается многоплановостью суждений и оценок, и вынесенный в отношении героини вердикт смотрится скорее оправдательным: «.вот и вся вина (приговор: виновна)» (с. 62). Тот же эффект имеет место и в случае текстов «Секундная стрелка» и «помянник "о живых" пройдя до середины». В первом передано чувство глубокого сострадания к умирающей собаке — «маленькому нечистому зверьку», вкупе с осознанием «нечистоты» собственного «сердца» (с. 44). Во втором на образ «зверька» накладывается образ «цепной Божьей смерти», которую «Господь осторожно берет» и «несет к ветеринару»; так за банальной ситуацией открывается то, что Круглов называет «бездной жизни» (с. 90).
Принципиальное значение имеет тот факт, что в обоих случаях преображение ситуации происходит при проявлении непостижимого для человека милосердия Господа Иисуса Христа, что характерно для всей книги. Отметив, что это сочетается с обозначенной моральной установкой и естественно для Круглова-священника, обратимся к тому, что делает Круглов-поэт. Начнем с небольшого отступления.
Практически все исследователи отмечают «культурность» поэзии Круглова. В предисловии к его новой книге Константин Кравцов пишет, что в его сюжетах «встречаются, пронизывая друг друга, едва ли не все культурно- исторические эпохи» (с. 8). Если же обратиться к текстам книги, то в них прямо или опосредованно упомянуты Чайковский, Паганини, Моцарт, Легар, Малевич, Киплинг, Данте, не говоря уже о цитатах, терминах и аллюзиях, отсылающих к фольклору, православной службе и богословию. Используя этот материал, Круглов продолжает то, что Дмитрий Кузьмин, характеризуя первый период его творчества (как известно, после прихода в 1996 году в лоно Православной церкви Сергей Круглов на несколько лет отошел от поэзии), обозначил как диалог с культурой, естественно выливающийся в работу с ее мифами4. Стихи Круглова 1990-х годов позволили Кузьмину сделать вывод о «доведении вещества "культурной поэзии"» до показа своей «дальнейшей невозможности», с чем, собственно, и связан отход Круглова от поэзии. Тогда как Круглов нынешнего этапа творчества пишет, что «мир» надо «лечить» «средствами культуры (само слово от «культ»), и поэзии в том числе»5.
К этому можно добавить, что Елена Фанайлова о Круглове первого периода написала, что он «дико ироничен на том поле, которое никому не дозволялось топтать, поскольку его никто из современных литераторов не засеял: поле богословия и — шире — религиозного текста»6. Однако в своих нынешних текстах Круглов занят тем, что можно назвать исследованием, производимым — методами поэзии — на «поле богословия». При этом естественным для христианина центром внимания является Богочеловек, «Господь наш Иисус Христос». Этими словами открывается новая книга Круглова (с. 17), тексты которой описывают «низкое, отреченное, дымное, больное небо / Нашей жизни» (с. 26), протекающей, как говорилось выше, в забвении данных Им заповедей.
Банальность этой, описывающей сложившееся положение вещей, ситуации снимается с помощью характерного для Круглова приема обращения классического сюжета: у него «из глубины воззвах» не царь Давид к Господу, как это происходит в 129-м псалме, а Господь к «болезным, грешным», но «родным» «чадам» (с. 18), «ответственным за Меня, Которого приручили» (с. 19). Это взывание, сопровождаемое свидетельствами бесконечного милосердия именно Бога Сына, которое остроумно и доходчиво описано в тексте «Отец и Сын празднуют вознесение», повествующем, как Сын возвращается к Отцу с «толпами» «заплакавших, захохотавших, запевших: "Мы с Тобой одной крови — Ты и мы!"» (с. 94), пронизывает «Народные песни». Соответственно, пребывая в реалиях обыденной земной жизни, Богочеловек не выделяется из гущи народа. В метельной тундре Он наливает «спирт в кружки» и угощает «строганиной» (с. 20), в весеннем лесу у костра странников просит «баночку "Клинского"» (с. 86), рядом с Его нищей колыбелью «тянут» «Алило!» простонародные гости с грузинскими именами (с. 64) и так далее.
Книга рисует панораму народной жизни, но при этом делится на две неравные части. Собственно «народные песни» составляют вторую, небольшую ее часть, основная же часть текстов объединена под названием «Дрейдл»7. Их эстетика в большей степени сходна с эстетикой Родионова и Сваровского и соответствует термину «новый эпос». Вопрос о некорректности этого термина подробно разобран Ильей Кукулиным8. Здесь же достаточно отметить, что в классическом варианте эпос предполагает наличие целостной мифологической картины мира, в опоре на которую выступающий в роли сказителя переживает повествуемое, но отграничивает его от себя. Не то — в случае «нового эпоса».
Рассказывая свои истории, автор «нового эпоса», говоря словами Круглова, живописует «трагическое» и «прекрасное бытование» «Бога и ближнего»9. Отграничивается же он не от повествуемого, а от дискредитировавших себя мифов культуры, не доверяя им в условиях окружающей его картины всеобщей запутанной безотрадности. Его цель — отследить ситуации, при которых, как сказано в новой книге, «жизнь начинает жительствовать» (с. 47), пытаясь тем самым вычленить подоплеку происходящего, пробиться к некой подлинности, заслоняемой этими дискредитировавшими себя мифами. Естественно, что в этой ситуации особое внимание направлено на тех, кого Круглов именует «простецами», противопоставляя им ученых «экзегетов»10 (с. 25), тогда как выступающий в роли рассказчика лирический герой занимает положение между ними.
Это позволило Анатолию Барзаху, подробно проанализировавшему корпус выдвигаемых на Премию Андрея Белого текстов, причислить Круглова к авторам «формирующейся "масскультуры для избранных"»11 (он входил в шорт-лист этой премии в 2002-м и стал ее лауреатом в 2008-м). Определив главную тенденцию современной литературы как размывание дискурсивных границ, в случае Круглова Барзах имеет в виду прежде всего границы между поэзией и прозой и между массовым и интеллектуальным читателем. Обсуждение статьи Барзаха выходит за пределы этой рецензии, достаточно сказать, что недоверие к мифам культуры понуждает к массированной их проработке, ведущей к фрагментации (тотальность которой отмечает Барзах) и жанровому смешению в отсутствие опорной и скрепляющей системы. При этом наблюдается обусловленное логикой масскультуры некоторое выхолащивание смысла отдельных приемов и понятий — при усилении значимости их взаимодействия.
Как уже было сказано, о. Сергию Круглову есть на что опираться, и его новая книга отражает своеобразие его работы в качестве автора «нового эпоса». Его «простецы», в которых — и через которых — «жизнь начинает жительствовать», как дети, так и взрослые, часто обвиняемые в «безграмотности» (с. 82) и «народном суеверии» (с. 48), — это живущие сообразно не букве, а духу заповедей «Господа нашего Иисуса Христа». В силу этого их действия и мысли не обусловлены «истолковывающими» (с. 25) схемами — в противоположность толкователям-«экзегетам», которые в лучшем случае выпадают из жизни, как «слепой» и «глухой» «ученый библеист» (с. 63), в худшем же, сознательно или бес-, работают на создание «мира, где мор правит сказками» (с. 56) и царит «мерзость запустения» (с. 83), как в телах, так и в душах.
При этом большое значение имеет эволюция рассказчика — лирического героя книги, направление которой можно вычленить из текстов ее первой части. Изначально это приобщенный к ученому знанию и свысока рассуждающий о «народном суеверии» семинарист в «очочках» (с. 48), которые у Круглова являются атрибутом «экзегета». Затем — «снявший» (с. 72) их «недавнего призыва иерей», он же — «недавний выпускник филфака» (с. 71). И наконец — погруженный в повседневную круговерть «приходской тягловый поп» (с. 27), свидетель, участник и рассказчик всяких случаев и историй. И он же — предающийся мыслям о судьбах Церкви, ее обязанностях перед «всеми паршивыми овечками Христовыми» (с. 81), потенциальный сказитель в обозначенном выше классическом варианте.
Отчасти эта функция реализуется в погружающей в мир сказки второй части книги. Как и положено сказке, здесь четко разделяются Добро и Зло, но в силу обращения классических сюжетов побеждает не Добро, а Зло. Цинично жесток к обреченному «иванушке» несущий его в поднебесье «двуглавый орел» (с. 99), нет спасения «мамке», «потопленной» «злой мачехой» (с. 100), «торжествует» «Навь-Моревна» над лежащей в «гробу хрустальном» «мертвой вживе» «царевной» (с. 113), олицетворяющей «Русь-нежилицу» (с. 107), и так далее. В этих текстах, названных Кругловым «народными песнями», перемешаны отсылающие к фольклору мотивы, ритмы и персонажи сказок, былин и песен. Но это все тот же «новый эпос», поскольку повествуемое пропущено через личную позицию рассказчика.
Частичное отграничение рассказчика от повествуемого происходит за счет отхода от конкретности персонажей и сюжетов (характерно, что имя иванушка написано со строчной буквы) в сторону обобщенности и условности. Но — в опоре на моральную установку рассказчика, провоцирующую на прямые разъяснения и обличения. Наиболее же полно черты сказителя проявились при обращении к образу преподобного Сергия Радонежского: Игумен всея Руси, /Игумен всея тоски, песни, / Игумен всех слез, всего низкого неба, / Всех сирых полей, рощ, / Тягучих березовых снов, огненных пробуждений, / Игумен всей нашей веры, нашего хмеля, /Всех наших постов, отречений, вил, /Впоротых в брюхо времен, / Игумен смиренья и тихой, бледной нашей любви (с. 76). Здесь, видимо, можно говорить о движении в сторону духовного стиха12, являющегося жанром народной словесности.
Но, пожалуй, лучший текст книги — «Дюймовочка отказывается от земли». В нем органично соединились все составляющие поэтики Круглова, в том числе красочные неологизмы, например «уестествляются» (с. 56). Этот текст живописует тяжесть работы по преображению себя, что искони являлось главной целью христианина, и задает ее направленность — «ввысь», от земли, где «мор правит сказками», в небо, и обратно, на землю, уже «сказки подлинной каплею» (с. 57). В добывании этой подлинности — сила поэзии о. Сергия Круглова, христианской, поскольку она есть переживание встречи человека с «Господом нашим Иисусом Христом», и отвечающей духу времени, в том числе в отношении путей русскоязычной поэзии.
|
[1] Сваровский Ф. Несколько слов о «новом эпосе» // РЕЦ. 2007. № 44 (http://www.polutona.ru/rets/rets44.pdf).
[2] Дубин Б. Целлюлозой и слюной // НЛО. 2007. № 87. С. 384.
[3] Круглов С. Заплывать за флажки или забегать за буйки? // сайт «From the Other Side» (http://nnikif.com/talks/atalk withskruglov/).
[4] Кузьмин Д. Подземный пожар // Круглов С. Снятие Змия со креста. М.: НЛО, 2003. С. 12.
[5] Круглов С. От автора // Круглов С. Переписчик. М.: НЛО, 2008. С. 25.
[6] Фанайлова Е. Рецензия на кн. Сергея Круглова «Снятие Змия со креста» // Критическая масса. 2004. № 2. С. 31.
[7] Четырехугольный волчок, с которым, согласно традиции, играют дети во время еврейского праздника Ханука (идиш ТЩ — дрейдл, ивр. Щ'ЛР — севивон).
[8] См.: Кукулин И. От Сваровского к Жуковскому и обратно // НЛО. 2008. № 89; Он же. «Создать человека, пока ты не человек.» // Новый мир. 2010. № 1.
[9] Круглов С. От автора // Круглов С. Переписчик. С. 26.
[10] В христианской церкви — ученые, объясняющие смысл Священного Писания; слово происходит от др.-греч. ёПУ — наставник, толкователь.
[11] Барзах А. Шорт-лист литературной премии: жанр и текст // НЛО. 2010. № 101. С. 318—319.
[12] О значении термина см.: Федотов Г. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М.: Прогресс; Гнозис, 1991.
|
|