К описанию феномена «Нижнетагильского поэтического ренессанса»

Данила Давыдов
Литература Урала: история и современность. Сборник статей. — Вып. 4: Локальные тексты и типы региональных нарративов
Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2008
        В рамках т.н. «уральского текста» новейшего времени могут быть выделены меньшие таксоны, имеющие, впрочем, принципиально различный статус. Одним из таких — возможно, своеобразнейших — явлений стал возникший в начале 2000-х феномен «нижнетагильской поэтической школы» или, иначе, «нижнетагильского поэтического ренессанса».
        Перед нами весьма специфическое образование, характерное, скорее, для малых (точнее, локальных) региональных поэтических групп. Одна из характеных особенностей ряда таких групп — «учительная» структура, координация усилий вокруг одной (реже — большего количества) поэтической фигуры — «старшей» и/или «наиболее авторитетной». Вместе с тем, перед нами не вполне традиционное учительноство, но — ядерный микросоциум, в рамках которого нет «главных» и «второстепенных» фигур, есть признаки скорее «круга», нежели «цеха». При этом особую роль играет не столько реальная поэтическая школа, сколько конструируемый одновременно изнутри и извне миф о ней. Описанная модель встречалась неоднократно, однако в случае нижнетагильцев она получает наиболее концентрированное и проявленное выражение.
        Самопостулирование школы подкреплено активным кураторским и критическим вниманием, выдвигающем феномен локальной группы в качестве образца или точки роста. Позволим себе несколько пространных цитат.
        Виталий Кальпиди: «Вроде бы внезапно в Нижнем Тагиле объявилось сразу несколько талантливых поэтесс в возрасте от 17 до 24 лет. Еще три года назад их там не было. Нет, физически эти барышни, разумеется, существовали, но стихов-то не было. Это точно. Во всяком случае, таких стихов. Мне было доподлинно известно, что Тагил — это город, где живут и пишут Татьяна Титова и Евгений Туренко. И ничего близкого им по уровню даже не намечалось. И вдруг — вот такая перемена. Шутки в сторону — во многом этот “малый ренессанс” связан с нетарифицированной просветительской деятельностью Евгения Туренко. Именно он своим присутствием обеспечил ту высокую художественную планку, фиксируя которую нельзя не попасть во вменяемое художественное пространство» [1].
        Дмитрий Кузьмин: «Взять хотя бы полномасштабно представленный в новой антологии Виталия Кальпиди "Современная уральская поэзия (1997-2003 гг.)" — Д.Д. "нижнетагильский поэтический ренессанс" — целую группу талантливых, самобытных, в чем-то очень близких друг другу совсем юных девушек: отчего этот ренессанс случился в Нижнем Тагиле, а не, условно говоря, в Воркуте? Не бывает случайностей такого масштаба: что-то это да значит» [2].
        Петр Билибин: «Литературная школа перестает быть школой, когда покидает пределы географии, в которых она возникла. Это можно проследить на примере Нижнетагильской поэтической школы, основанной Евгением Туренко.
        Я люблю Тагил и тагильских женщин — вернее, люблю тот город, который светится неким знаком в каждой из тагильских поэтесс.
        О чем это я? О том, что только в двух городах нашего региона одна личность смогла привить свой голос другим. Про Кальпиди в очередной раз говорить не имеет смысла — поскольку о нем столько уже наговорено в местной и неместной прессе, что добавить вроде нечего. А вот второй персонаж для не включенных в литературный процесс — явная Terra Incognita <…>
        Факт неоспорим — в Тагиле ОДИН ЧЕЛОВЕК смог сотворить невозможное. Используя в качества фундамента стертую от частого употребления речь, но освободив при этом синтаксис от привычной логики, Туренко фактически воздвиг новое поэтическое здание <…>, как выяснилось, весьма привлекательное для местной литературной молодежи. Которая с присущей ей энергией и азартом принялась его осваивать» [3].
        Итак, речь идет: а) о внезапном прорыве в актуальность; б) организующей роли поэта Евгения Туренко; в) превалировании поэтов-женщин среди поколения нижнетагильских авторов 2000-х. Все эти пункты в мифокартине нижнетагильской школе предстают в качестве чудесных. Меж тем, первый пункт вытекает из второго и третьего: личностный круг плюс открытый к взаимному контакту мастер могут породить эффект взрывного культурного события, на деле подготовленного заранее, третий же пункт не вполне правдив: есть и мужчины-поэты (кроме самого Туренко), да и особая роль гендерного взрыва в отечественной поэзии 1990-2000-х распространяется далеко за пределы Нижнего Тагила и вообще Урала, — и требует особого исследования, куда более масштабного, нежели наши скромные заметки.
        Итак, обозначим собственно круг имен: Евгений Туренко, Елена Сугцова, Наталья Стародубцева, Алексей Сальников, Юлия Судьина, Екатерина Симонова, Елена Хомякова, Елена Баянгулова, Руслан Комадей, Вита Корнева. Подчеркнем еще раз вышесказанное: перед нами именно круг, а не локальный текст (хотя его несколько неожиданные элементы и обнаружатся в поэзии нижнетагильцев). Причем мы не имеем в виду известную позицию собственно создателя концепции локального текста В.Н. Топорова: «Ни Москва, ни провинция <…> не могли сравняться с тем, что представлено "петербургской" литературой и петербургскими источниками» [4, 319]. Нет, мы как раз полагаем, что понятия «московского», «крымского», «уральского» и т.д. текстов (несмотря на безусловную первичность текста «петербургского») вполне возможны и плодотвоны. Однако сама поэтика нижнетагильцев выстраивает не пространственный образный ряд, но систему внутригрупповых взаимоотношений, которая и является текстообразующей. Взаимоотсылки и взаимоупоминания часты у нижнетагильских поэтов: «если войдешь в число великих / женщин восемнадцатого века — / аве мулине и бледноликих — / например, ценителем туренко» [5, 183]; «и так далеко заврешь / что пофигу станет всем / от горноуральских лёш / до санктпетербургских лен» [6; 7, 7] (Н.Стародубцева); «Как город гол и вымучен дождем. / Я сдохну в нем и опоздаю снова / На десять лет. Е.Т. был прав. Спасем / Культуру, блядь, заблудшую корову» [5, 176] (Е.Симонова); «а чуть что: bye-bye, Елена, / вечная Сунцова. / Хорошо, когда вс знаешь, / кроме остального» [8, 30]; «То есть гуляй налево, где поперек Садовой / улица как упется — ни почему гнобя. / Пишется, как зовется: Ленина — им. Сунцовой… / Запоминай названье: хрен им, а не тебя!» [8, 33] (Е.Туренко); и т.д.
        Нужно сказать, что это характерное «взаимоупоминание» вообще свойственно новейшей уральской поэзии (от Б.Рыжего до В.Тхоржевской, от А.Петрушкина до В.Чепелева), однако у нижнетагильцев оно достигает особой концентрации. Причем перед нами отнюдь не «дружеские послания» для внутреннего употребления (эти стихи публикуются наравне и в контексте прочих), не реабелитация неосентиментального дискурса в духе Т.Кибирова (данные стихи нижнетагильцев встраиваются в общий регистр их поэзии, довольно мрачный), и не «зоны непрозрачного смысла» по Д.Кузьмину [9] (круг лиц заведомо очерчен, поэтому толкование имен «леша» или «лена», или инициалов «Е.Т.» заведомо прозрачно для квалифицированного читателя, — а иных нижнетагильцы, кажется, и не видят). Перед нами именно репрезентация автономности круга (это не отменяет общеуральской мифологизации В.Кальпиди как культурного героя — см. стихи Е.Туренко, Р.Комадея и др.).
        Свойства собственно поэтического языка нижнетагильцев, пожалуй, можно отнести также к специфике собственно современного уральского поэтического текста: разрывной синтаксис, постоянное словообразование, в т. ч. явственно футуристически ориентированное, столкновение лексических пластов, неиронически используемые макаронизмы, усечения слов и синтагм, нарочитая рассогласованность внутри потенциальных словосочетаний. В области устройства лирического «я» — трагический («извращенный») эротизм при полном внутреннем целомудрии, агрессивная суггестивность, принципиальная жесткость по отношению к себе и другим, ерничество, и при этом — глубинный, онтологический лиризм. В этом смысле между нижнетагильскими поэтами найдется не меньше отличий, нежели сходств, а многие авторы, не входящие формально в круг (Андрей Ильенков, Андрей Санников, Александр Петрушкин, Дмитрий Машарыгин, еще ряд авторов) будут вполне попадать в пространство данной поэтики. Подчас оказывается, что не собственно свойства стиха, высказывания или образа, но определенная установка на наследование формирует миф о школе: так, очевидно важны для нижнетагильцев фигуры Бориса Божнева или Бориса Поплавского [8, 8, 9, 39].
        И всё же, как мы заявили выше, особые свойства нижнетагильского локуса выстраиваются в поэзии рассматриваемых авторов. Это особый, «отрицательный» локус, локус как «минус-пространство». Город не столько предстает полноценным мифопространством, сколько просто удостаивается упоминания: «Женская нежность, как выдох, тверда. / Поздно, и нечего ждать. / В ихнем Тагиле нечем дышать, / незачем никогда» [10>, 22] (Е.Туренко); «Город задушит как ты не(-)любовью / Гладкие ноги тагильские бедные лизы / Мой рок-н-ролл с рассеченной бровью / Мокрые волосы жуткие лифты и крысы» [5, 176]; «И чувствуешь невольную вину / За свой коньяк Тагил и фиги» [11, 57]; «Дочери красят губы т.е. любят мужчин / В нашем Н.Т. в общем ты знаешь а рыжих / Как-то не очень в тесто кладут тмин / Смотрят в глазки на дверях ты мне напишешь» [11, 59] (Е.Симонова); «Не приносит мне, не насилует, не / бьет, / Не платит за нас в маршрутке, не водит в пиццу. / Не насилует, /А играется в джиу-джитсу — / Дергается по Тагилу, сдирая лед / С асфальта. Кажется, скоро его не станет» [12] (В.Корнева); «И вот — надоест, и не крест — не такие были — / И ждать, наполняясь предметами, и при встрече / Себя вычитать из тагила, тагнета или, / Не путая части света, как части речи, / Собой называть эту дрожь, эту глупость, эти / Окурки на кухне и дактили — тем вернее / Я сдохну и/или однажды родятся дети, / Что, в принципе, то же самое, но длиннее» [5, 184]; «Но он-то знал, куда, / Он точно проследил: / Ночные поезда / Всегда идут в Тагил» [7, 13] (Н.Стародубцева); «Тагил, / Свердловская область. / Постскриптум. Где жёсткая водка, / Где дышится плотно, / Где стимул… / Привычка — жить вместе / Делает их / Чужими» [13, 5] (Е.Баянгулова). Образ локального нижнетагильского текста не столько даже мрачен или безысходен, сколько стерт, изъят из бытия; отчаяние здесь-бытия за редкими исключениями (вроде первого из процитированных текстов Симоновой, имеющих заявленный пост-роковый генезис) не романтизировано (пусть бы и через акмеистическую прозаизацию, в новейшей поэзии выполняющую скорее функции «возвышения», — ср. тексты Б.Рыжего), но заземлено.
        Есть, однако, пространство, гораздо более одушевленное для нижнетагильских поэтов — классический петербургский (отчасти, впрочем, ленинградский) локус, постоянно возникающий в их текстах: «ты серый пиждак красный свитер / почти second-hand / классический пиво и Питер / and дрянь битый цент» [5, 176]; «Ныло добило развесила уши / Это я всё про себя фишки ради / Только ты не… я забыла… Послушай: / Спали б как сестры в чужом Ленинграде» [5, 178] (Е.Симонова); «Петербург фактура, форма, / медный шарик надувной, / хрипловатая валторна, / прерываемый гобой» [14, 40]; «дрожал в ногах бандитский петербург / в акрополе нам кофе подал сам / я вышла на фонтанку в три часа / попинывая легкий каламбург» [5, 191] (Е.Сунцова); «настроение моей жены / направлено в сторону света / ждущего питерского ночного / разговора без спящей меня» [15, 8] (Е.Хомякова); и т. д. Упоминание города вовсе не обязательно, достаточно и общеизвестных маркирующих локус атрибутов: «В этом городе новых и старых кофеен / где разводят ночные мосты / и всегда ты до боли сжимаю ладони / и как камни падают в реку слова» [15, 22]; «день замерз / вновь дорога пуста я одна / и застыли мосты в двух шагах / от тебя / не смыкаясь» [15, 53] (Е.Хомякова).
        Петербургский текст предстает одновременно как миф-аналог и миф-замена потенциальному (не не готовому осуществиться) нижнетагильскому тексту. Это подтверждается и обращением к классической дихотомии московского и петербургского локусов: «Составы проходят канвою / Конвоя и тянут отсюда: / Москву, что пропахла Москвою, / Неву, что остра обоюдно» [5, 163] (А.Сальников); «а Варшава словарна а Питер причудлив и вежлив / а Москва шаромыжна и млечна строфы не проронишь» [5, 201] (Е.Туренко), — при явном предпочтении петербургского.
        Трансформация петербургского мифа, столь подробно рассмотренного В.Н. Топоровым [4, 259-367] в своей классической форме, происходит в поэзии русской эмиграции [16, 90-114]. Ситуация утраты, растворения, тоски по изъятой из наличного опыта культуре, пронизывает эмигрантскую культуру, причем, в особенности, молодую, в сущности не принадлежащую к ней по сознательному взрослому опыту (а порой и опыту вообще, т.к. мифологизация петербургского локуса отнюдь не означала петербургского происхождения молодого поэта эмиграции. Это в особенности относится к т.н. «незамеченному» поколению [17]. Обратим внимание на вышеупомянутое нами предпочтение нижнетагильцев к таким фигурам как Поплавский или Божнев — между прочим, знаковым для «незамеченного поколения» первой эмиграции. Нижнетагильский поэтический миф стоится именно в соотношении с этой «потерянностью», в ощущении себя в изгнании, — однако это изгнание из ниоткуда и великим предшествующим (= утерянным) мифом нижнетагильский локус не обладает (точнее, обладает, однако подобный миф — «промышленный» и т.д. — не обладает должной субъектной потенцией). В этом смысле «нижнетагильский поэтический ренессанс» выстраивает локальную картину «отражения отражения», предъявленный псевдо-локус — призрак призрака. Но именно подобный образ ложится в основу оригинальной и яркой поэтической стратегии группы.
        Туренко переехал в последнее время в Подмосковье, Сальников живет, а Корнева и Комадей учатся в Екатеринбурге, Сунцова ныне живет в Америке, некоторые из названных поэтов фактически прекратили писать. Нижнетагильский миф оказался недолговечным в реальном времени, но во времени мифологическом он занял подобающую ему нишу, — а следовательно, останется в истории русской поэзии.

______________________________________________

1 http://magazines.russ.ru/urnov/2002/12/mor.html
2 http://magazines.russ.ru/urnov/2004/18/ant16.html
3 http://www.chelpress.ru/newspapers/lider/archive/12-04-2004/7/1.shtml
4 Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифологического: Избранное. М., 1995.
5 Современная уральская поэзия (1997-2003 гг.): Антология. Челябинск, 2003.
6 А.Сальников жил одно время в Горноуральске, Е.Сунцова - в Санкт-Петербурге.
7 Стародубцева Н. Из общего вагона: Стихотворения. Екатеринбург, 2006.
8 Туренко Е. Заблуждение инстинкта. Стихи из псевдоповести и другие тексты. Екатеринбург - Н.Тагил, 2006.
9 Подробнее см.: http://www.litkarta.ru/dossier/kuzmin-postkonts/
10 Туренко Е. Сопроводительное письмо. Элементарная поэма. Вторая книга восьмистиший. Н.Тагил, 2007.
11 Симонова Е. Быть мальчиком. Сборник стихов. Н.Тагил, 2004.
12 Цит. по рукописи.
13 Баянгулова Е. Треугольный остров: неправильные столбцы и другие тексты. Челябинск, 2005.
14 Сунцова Е. Давай поженимся: Стихи. М. - Тверь, 2006.
15 Хомякова Е. Ночные мосты: Сборник стихов. Н.Тагил, 2004.
16 Подробнее см.: Тименчик Р. Что вдруг: Статьи о русской литеатуре прошлого века. М. - Иерусалим, 2008.
17 Подробнее см.: Каспэ И. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы. М., 2005.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service