Сергей Арутюнов. Окалина. — М.: Русский двор. 2002. — 111 с.
«Оставь надежду всяк сюда входящий» — хочется написать над сводом стихотворений Сергея Арутюнова.
«Окалина» — книга холодная и сумрачная. Неспроста для названия выбран технический термин — это вполне соответствует жесткому и суровому, без сантиментов, миропониманию автора. Окалина символизирует здесь, на мой взгляд, некий налет на душе человека, защищающий его от мучительного соприкосновения с миром.
Неуютно в нем лирическому герою, неуютно читателю. Эмоциональный фон темный и напряженный, ткань стихов тяжелая и непрозрачная. Автор почти полностью изгоняет из них заглавные буквы. Чувства, предметы и понятия лишаются своей значимости, не боясь показаться без привычных, затертых нашим восприятием одежд.
от елозящих дней цепенеют глаза.
утомительный секс озаглавлен тобой.
кто бы в душу ни лез, лишь бы Бог не влезал.
лучше музу впустить и сказать: это боль.
если даже не видел, то не опознал,
что за демон ярился, во мраке скуля,
и плела свою нитку судьба допоздна,
чтобы утром начать все с нуля.
Мутной воде переживаний часто не хватает чистоты преодоления; лирический герой вязнет в собственном внутреннем мире; дисгармонична не только земная жизнь, но и вечность, на которую «обречен» каждый живущий: «и вот, от счастья отвыкая, / всем звездным куполом увенчан, / соотнесешь себя с веками / и обреченно скажешь: вечен».
«Нищета свобод» — вот все, что дано человеку в мире, и свобода, по сути, равна несвободе. Нарисованный на каждой странице шут намекает на маскарадную амбивалентность бытия (Бахтин); в этом ключе оригинально, хотя и несколько надуманно, обыгрывается реальность и мнимость существования: «нас в мире нет по двум причинам: / ничто нельзя делить на ноль, / и если первый пункт прочитан, / вполне достаточно одной».
Энергичные ямбы (в книге их довольно много) с мрачной ритмической чеканностью напористо идут по страницам; интонация сдерживаемой ярости, готового вот-вот прорваться протеста делает строки мощными, притягательными своей бескомпромиссностью.
все дело в том, что мне предельно чужд
грядущий век, сработанный на совесть,
диктующий смириться, приспособясь
с раскрытым ртом ловить любую чушь.
Лирический герой не может привыкнуть жить, привыкнуть терпеть тупую боль обыденности: «жизнь — привыканье, но подспудно — / четвертование...» Ни в чем нет опоры, окружающий мир непрочен и в любой момент готов исчезнуть. «А мне давно все кажется последним» — вот внутреннее ощущение лирического героя, вот откуда темный и пронзительный холодок в этих стихах.
Сергей Арутюнов — поэт непредсказуемый: никогда нельзя предугадать ни сюжетного хода стихотворения, ни окончания его; композиция свободна и прихотлива, рифмы свежи (как правило, иноязычные слова рифмуются с исконно русскими): пончо — очень, неразберихи — пиррихий, мальчик — «Команчи», пора бы — парабол, пот — понт, во фрунт — не врут. Образы и ассоциации так неожиданны, что часто, заплутав в лабиринтообразных ассоциативных рядах и сложных метафорах, отстаешь от авторского ритма и упускаешь смысловую нить. Некоторые стихи поэтому кажутся переусложненными и громоздкими.
Сказать просто о сложном гораздо труднее, чем сложно о сложном. Автор предпочел второй путь. Весь вопрос в том, рассматривать ли данный творческий метод как некий этап — или как органичное и целостное мировоззрение.
Так или иначе, прочесть «Окалину» от начала до конца — дело непростое. И не только потому, что, как я уже говорила, атмосфера в книге довольно мрачная, но и потому, что порой попросту невозможно догадаться: в чем, собственно, здесь суть, о чем хотел сказать автор?
мажорным натиском цимбал
на эскалаторах сабвея
неумолимое забвенье
проставит свой инициал.
«Забвение» проделывает довольно сложную комбинацию: то, что оно «проставит свой инициал», еще можно допустить, но оно его проставит не где-нибудь, а на «эскалаторах сабвея», и не как-нибудь, а «мажорным натиском цимбал». Эта многоярусная метафора труднопредставима, но даже если попытаться абстрагироваться от реального образа, все равно ничего не объясняется. Последующие строфы тоже не несут разгадки. Видимо, дело здесь в большой доле недосказанности, то есть автор опускает совершенно очевидные для него смысловые звенья, надеясь на догадливость читателя. Боясь показаться слишком простым, Сергей Арутюнов считает, что лучше недоговорить, чем сказать лишнее.
Есть и еще одна особенность. В каждое стихотворение Арутюнова как бы встроена тугая интонационно-смысловая пружина. Она разжимается с каждой строкой, но в тот момент, когда уже ждешь разрешения от напряжения, пружина, вместо того, чтобы выстрелить, сжимается снова, еще туже, чем вначале. Результат — стиснутое дыхание, эмоциональная теснота, смысловая неразрешимость.
Но несмотря на все эти трудности, на едкий словесный настой сборника в целом, на свойственный автору пафос отрицания, поэзия Сергея Арутюнова все же стремится преодолеть свою тяжесть, гармонизировать действительность, нащупать светоносную нить существования.
пригрело солнце на груди змею.
с таким истоком — и такое устье...
ну что тебе сказать про жизнь мою?
работаю, подробности опустим.
на личном фронте? я скорее рад,
что все так вышло. пачкотня обрыдла.
забавно то, что линия обрыва
несоразмерна частоте утрат.
ты знаешь, я не мастер экивоков
и писем не люблю, но про себя
рассчитываю убедить кого-то,
что смысл един и светом осиян.
|
