|
Немоты полночной пенье
Юлий Гуголев. Полное. собрание сочинений. — М.: ОГИ, 2000.
|
Данила Давыдов
Vesti.Ru, 30.05.2000
|
|
|
Первая мысль, возникающая при взгляде на книжку Гуголева, – вот поэт, у которого есть совесть. Полное собрание стихотворений, уложившееся в восемьдесят страниц (вместе с титулом и оглавлением), гуманно по отношению к читателю. Вторая мысль, появляющаяся по прочтении, – жаль, что всего восемьдесят. Не только жаль, но и странно: кажется, часто слушали Гуголева на разных вечерах, каждый раз было что-то новое, а может, просто читал как-нибудь по-другому...
Самое время порассуждать о месте Гуголева в русской поэзии. Место это уникально – между поколениями (в схожей ситуации находится еще Денис Новиков). Одно поколение – клуб «Поэзия» и группа «Альманах». Кое-кто из них попал в персонажи гуголевских стихов: Рубинштейн, Кибиров, Виктор Коваль. Другое поколение по дурацкой привычке называется «молодые поэты». Они еще не превратились в персонажей Гуголева, но кое с кем из них он участвует в совместных акциях (например, в «Поэтическом театре» Дмитрия Воденникова).
Промежуточое, межпоколенческое положение Гуголева – вопрос, естественно, не биологического возраста, а культурного статуса. Дело здесь вот в чем. Михаил Эпштейн назвал Кибирова, Гандлевского и т. п. «неосентименталистами». Автор этой рецензии независимо от него назвал так в свое время круг молодых поэтов (Воденникова, Александра Анашевича, Дмитрия Соколова). Но, вероятно, именно Гуголев – по причине своего положения «между» – наиболее «неосентиментален». Поэзия Гуголева по своей природе приватна, ненавязчива. Гуголев – самый неконцептуалистский поэт, какого только можно представить, и в этом его концепция. Взять хотя бы жест с полным собранием сочинений – Гуголев не выстраивает сборник, не подбирает по зернышку, а сваливает всё в одну кучу – и Евтерпу, и Айзенберга, и щавелевый суп. Читатель в растерянности, он не знает, где ждать иронию, а где пафос. Вот, например, стишок «Звезда севера» – поди разберись, пародия ли это на Кибирова, или домашняя стилизация под него, или просто работа в той же стилистической плоскости? Или вот:
Бледный сумрак сновиденья,
жизнь разоблаченных тел,
немоты полночной пенье –
это ли не мой удел.
Что это – сознательное развитие пушкинских «Стихов, сочиненных ночью, во время бессонницы» или просто завороженность их ритмом, следование, как говорит Михаил Гаспаров, «метрическому ореолу»?
Одно из лучших стихотворений книги (может быть, лучшее) – «Мне Оля не даёт еды...». Удивительным образом пресловутая постмодернистская телесность сочетается здесь с вполне модернистской метафизикой:
Пусть все идет путем еды.
Да не прервется эта нить.
Возможна ли иная цель?
Возможна. Для худых и злых.
Всю жизнь я оставлял следы,
а мог бы книги сочинить –
«Богоискательство и зельц»,
«Свобода воли и шашлык».
Замечательным образом собственная включенность в пищевой круговорот описывается не со смирением, а с абсолютным приятием («Так превращаются в желе, / когда лежат в земле», «Пусть червь пирует на губах, / еды не жалко червякам»). Лирический герой Гуголева – тело, но это тело лишено каких-либо низких значений, оно самоценно и самодостаточно (в другом стихотворении: «так полжизни пролетело, / слушая вполоборота, / что урчит болото тела»). В стихотворениях мемуарного, так сказать, рода, память – это прежде всего моторная память, память тела:
Папа пытался со мною вдвоем
выучить вольный французский прием,
он как-то руки крутил по одной,
шею сгибал мне дугой.
...Да и в конце концов, каламбурное заглавие книги, точка после слова «Полное» – разве это не убедительная демонстрация гуголевских приоритетов?
|
|
