|
Спи, моя родная ветка,
Не ходи на их костер.
Я тебе отвечу тем же.
Вадим Калинин.
Из цикла «Девятнадцать трехстиший»
Это заговор живых белых бисексуальных мужчин — если судить по списку основателей «Тематической серии» издательства «Колонна» — серии о Теме, о мальчиках, которые любят мальчиков, и о девочках, которые любят девочек, и о спасении их душ, и о том, что — какая в душу разница. Была короткая лесбийская проза, были Ридли, Волчек, Могутин, Ильянен, Берроуз; теперь — Вадим Калинин, «Килограмм взрывчатки и вагон кокаина».
Вот что ценно мне тут: проза Калинина, несмотря на то, что в ней постоянно совокупляются мужчины и мужчины, — не гомосексуальная, а бисексуальная, и для меня, пока я читала, все интриги строились не на закрученном сюжете и не на гомосексуальных страстях, а на этом вот переходе от «гетеро» к «гомо», от размеренного и общепринятого к как бы экстремальному, как бы эпатажному. И каждый раз в темном переходе поджидала меня, радостно урча, мысль о такой любви как об отдушине, и раз за разом я попадала в ласковые ее лапы и понимала: выход здесь. Из текста в текст — или только кажется мне? — выяснялось, что стоит мужчинам обратиться в поисках любви друг к другу — даже случайно, даже ненадолго, — как все становится много-много лучше, и Алеф, зеленый и смазанный, но оттого лишь более «матерый и убедительный», проступает на потной ягодице безногого плотника. А если все становится хорошо само по себе, и Златокрот проходит мимо, и заказы на убийство путем неприхода в гости идут рекой, и душе Парацельса удается придать душе автора немалую рыночную стоимость, — то мужчины обращаются в поисках любви друг к другу в качестве триумфального празднования победы над окружающим миром. И в мире этом гомосексуальная любовь никогда не есть норма жизни, но всегда некий особый, едва ли не сакральный акт, меняющий облик вселенной и ход событий, — и слава богу. Вот трещина идет вдоль дома, вот Златокрот порушил пол-Москвы — и все-таки не дошел до героев, свернул в сторону, и вот — «Яков очень пристально посмотрел на Феликса и прочитал: Закончился бой // И вновь мне кажется дичью // То, что мелькнуло в моем мозгу: // Когда не в силах смотреть на смерть, // Взглянули мы друг на друга. <...> — Можно, конечно, попробовать. — Феликс вновь сделался пунцовым. — Тогда пошли. Молодые люди ушли куда-то в дом. Прошло минут пять, вдруг земля, теперь уже в последний раз, содрогнулась, фундамент коттеджа слегка просел, и края трещины со сладким хрустом сошлись».
Этот принцип — мужской любви к мужчине как отдушины, перелома, сознательного выпадения из колеи, — кажется случайно или намеренно распространенным автором на сам факт написания вошедших в книгу текстов. В интервью сайту gay.ru Калинин говорит о текстах, впоследствии вошедших в «Килограмм взрывчатки и вагон кокаина», как об отдельном специальном проекте, о «я попробовал так писать — и мне понравилось». То есть Тема оказалась, видимо, для Калинина не основной, лидирующей творческой заботой, а именно экспериментальным выходом из привычных устоев. Более того, если верить все тому же интервью на gay.ru, то подобным образом Вадим относится и к своей собственной бисексуальности: «Я совершенно не могу понять геев. Помнишь — «больше всего я не люблю расистов и негров». Больше всего я не люблю гомо- и гетеросексуалов. И те, и другие — шовинисты. И те, и другие — скоты... От обоих можно получить в морду... От гетеросексуала — скорее схватишь физически, от гомосексуала — скорее морально...»
Мне, читателю, очень плохо воспринимающему абсурдную прозу, оказалось исключительно приятно, что основной корпус текстов в книге при всей своей фантасмагоричности и некоторой все-таки абсурдности не переходит за грань фола, не превращается в голый стилистический эксперимент. Фантасмагоричность эта, кстати, не мешает воспринимать многие тексты как несущие в себе некий автобиографический элемент — не так из-за совпадений имени автора и героя в тексте или двух, не так из-за высказываний Калинина в том же интервью, явно близких по духу его героям, но из-за постоянной густой смазки авторского саморазоблачения, захватывающего, как подглядывание в замочную скважину, и вызывающего восхищение, как откровенный разговор в метро с незнакомым человеком: «Одна девушка часто жаловалась мне на жизнь. Жаловалась она, жаловалась, — я устал от этого, снял штаны и помочился на нее. Она перестала жаловаться на жизнь. Это — откровенный эпатаж <...>. Она даже не пошевелилась в тот момент — просто стояла, а я это делал...» — это из интервью, а вот это — из книги, из роскошного рассказа по имени «А в середине ничего нет»: «Знаешь, — сказал я, — в конце концов каждая наша встреча наводит непристойнейший шухер в моем размеренном и сугубо буржуазном существовании. Ведь мой хваленый экстремизм — миф из мифов, и все, чего он добился в жизни своей, — это того, что вошел, наконец, в мифологию».
Вообще, самым экстремистским аспектом всего сборника показалось мне изумительное изнасилование архетипов путем перенесения их в бисексуальный (именно не гомосексуальный, а бисексуальный) аспект. Жена, продающая мужа-бисексуала в проститутки, мальчик, решающий насиловать на улице мужчин и по ошибке для начала насилующий женщину, а потом постового, «я не возьму тебя к себе домой, ты не во вкусе моей жены». «Маша была женщиной, не привыкшей терять позиций, и секунды не ушло у нее на обдумывание следующего хода: — Муж мой, с завтрашнего дня семью кормить будешь ты! — Каким образом? — искренне удивился Миша. — Жопой! — и слово это провалилось прямо сквозь земную кору, сквозь мантию, сквозь весь геологический бардак в центр планеты, до такой степени оно было веским».
В результате читать Калинина ужасно смешно — и не только из-за вот этой гротескной ломки стереотипов, но и из-за того, что он как-то удивительно мягко и гибко остроумен, остроумен неожиданным способом, — как хороший импровизатор, никогда не «говорящий шутку», но произносящий любой монолог с единственно возможной интонацией, не требующей расставления акцентов при помощи слова «лопата». Смешно, и приятно, и трогательно — потому что нет эксплуатации Темы, нет надрывного «трудно жить на белом свете», нет мучительных поисков идентичности, более того — веет десакрализацией темы, лишением ее эстетского, назойливого трагического принципа. Нет описаний технического трепета живых механизмов, нет отступлений о сладкой боли и о познании себя через страдающего душой и телом партнера, нет детальных сцен полового акта — есть мягкая нежность, альтернативность миров и решений, слабый запах одеколона и любовного пота, открытость, уверенность, игры, в которые играют люди.
|
