|
На обочине традиций
Л. Шваб. Поверить в ботанику. – М.: Новое литературное обозрение, 2005. – 80 с. – (Премия Андрея Белого)
|
Данила Давыдов
Книжное обозрение
2006, № 4, с. 5.
|
Досье: Леонид Шваб
|
|
Леонид Шваб живет в Иерусалиме, изредка публикуется в периодике. В 2004-м Шваб стал шорт-листером премии Андрея Белого. Вышедшая затем книга «Поверить в ботанику» – первая книга поэта.
Отдельность этой фигуры – новая история про то, что в тусовке быть необязательно. Про то, как можно писать хоть и в рамках определенной традиции, но при этом на ее плодородной обочине (по центру, понятное дело, асфальт). При этом сама эта традиция, как бы это сказать, весьма трудноуловима.
То есть представим себе некие объективно большие имена: Мандельштам, Ходасевич, Хлебников, Кузмин, Заболоцкий. Теперь представим имена, казавшиеся некогда более частными, необязательными и оттого особенно милыми, но все более и более становящиеся во все тот же первый ряд: Роальд Мандельштам, Вагинов, Аронзон. Быть может, Николев, Георгий Недгар. Из живущих – Миронов. А теперь представим, что Шваб не хочет быть милым, чтобы в дальнейшем случайно не оказаться на авансцене (и результат налицо: даже финальный список премии Андрея Белого, из которого, собственно, подавляющее большинство читателей, включая автора этих строк, узнало о существовании поэта Леонида Шваба, не перекроил его отдельный статус).
В стихах Шваба, при всем желании, не найти даже малой толики той гебраистической специфики, что обнаружится у большинства значительных фигур в русскоязычном поэтическом мире Израиля (кажется, единственное, с некоторой натяжкой, исключение: «И часовые не придерживаются позиций, / На подступах к Хеврону лужи да цветы. / Дорогие мои, скоро праздник, / Хеврон не принимает»). Скорее мы имеем дело со странным, угрюмым ребенком ленинградского и московского андеграундов, точнее, эстетических доминант того и другого. Постобэриутство хеленуктов, столь методологически размытое, неуловимое, но тем и непобедимое, и четкий, холодный, чеканный и беспощадный московский концептуализм – скорее антагонисты, нежели собратья, хотя обыкновенно на шкале расставания с обыденностью их принято располагать поблизости – там, где уже зашкаливает. Но вот появляется Леонид Шваб: «Нет, никогда не может статься, / Чтобы электрик молодой / Не отрицал основ естествознания, / Не рисковал жизнью. // Он повествует о войне, / Неразличимой невооруженным глазом. / Радиопомехи беспрестанно вмешиваются в его речь, / Прощай, электрик».
Я не хочу сказать о том, что кто-то там, мол, повлиял на Шваба. Влияние не интересно; интересно, как существующие параллельно архетипические модели деформации мира и рефлексии над ним могут скреститься в одной точке и породить уникальную поэтику. Что здесь работает? Тавтологии, непредсказуемость наличия или отсутствия рифмы, кажущаяся незаинтересованность говорителя (да и есть ли он вообще?), примитивизм – и при этом абсолютно беспафосная, но практически непроницаемая герметичность.
Что-то есть – в синтаксисе или нарочных искажениях грамматических норм – неуловимо роднящее эти стихи с текстами Арсения Ровинского или Ирины Шостаковской. Но есть и важное отличие: полное отсутствие надрыва. Трагиэйфорический фарс здесь не мог бы прижиться. Здесь живет созерцание искаженного мира. Едва возникающий надрыв («Кому доверить теплостанции, / Учетчики распоясались»), и так уже закамуфлированный пунктуацией, немедленно дезавуируется («Электричество дозволяется навсегда. / Недостающие взгляду предметы воссоздаются по памяти – / И берег морской, и радиоприемник золотой»).
Дело, быть может, в том, что трагифарсовая позиция есть плач по утраченному мифу. Шваб же сам творит миф: «Когда же авось авария приключится, / И главный дизель раскурочит силовую подстанцию, / Мальчишечка пролетит на лошади на свирепой, / Он чужой, он Большая Медведица».
Спокойствие, что бы ни происходило. Все отмерено, осуществлено, определено. И тогда тавтологии, повторы – это заклинание, мантра. И тогда столь частое отсутствие рифмы, неурегулированность ритма – при явно регулярной, неверлибрической его природе – способ зафиксироваться на грани миров и затем остраниться, взглянуть на эту грань со стороны. Очень хочется узнать, что же там. Шваб, кажется, знает.
|
|
