|
«Прильну к словам, в которых — Бог…»
О ранних стихах Евгения Харитонова
|
Глеб Морев
Новая Русская Книга
2000, № 6
|
|
|
Обстоятельства литературной судьбы Евгения Харитонова (1941—1981) таковы, что и двадцать лет спустя после его смерти, публикуя его ранние тексты — из тех, что составляют в собраниях классиков (каковым, безусловно, является для русской словесности Харитонов) раздел Juvenilia, — я все еще чувствую необходимость сообщать читателю, кто это, вообще говоря, такой. Парадоксальная, хотя и не редкая для новой русской литературы, ситуация встречи с «подземным классиком» возвращает нас на двадцать лет назад, в 1981 год, когда внезапная смерть Харитонова заставила осознать этот печальный парадокс его друзей. Появившийся тогда же в русской зарубежной печати некролог, написанный Д. А. Приговым, начинался словами: «29 июня 1981 года на одной из улиц Москвы скончался Евгений Владимирович Харитонов. Собственно, известно и название этой улицы, и точное место, и точное время, но просто кощунственно называть их, когда эти внешние приметы скажут читателю больше, нежели само имя Евгения Харитонова. А ведь ушел один из талантливейших прозаиков в нынешней русской литературе. Бессмысленно было бы здесь пересказывать его произведения или спешить со скоропалительной их оценкой»… Между тем именно Пригов с замечательной, исчерпывающей точностью впервые сформулировал тогда биографический сюжет Харитонова, «уникального, даже в некоторой степени немыслимого человека, сделавшего свою жизнь предметом прямого, нередуцированного литературного осмысления, а литературу — основным смыслом своих жизненных интересов, переживаний и поступков. Пожалуй, со времен Розанова не было в нашей литературе такого примера интимно-маргинального способа бытования в искусстве, которое требует разрешения современных литературно-языковых проблем на предельно откровенном, рискованно откровенном уровне и материале личной жизни». Неудивительно, что экстремальное (а именно об этом не прямо, но неуклонно сигнализировали приговские характеристики — немыслимый, предельный, рискованный) письмо Харитонова, чье положение неофициального автора вдвойне, втройне усугублялось избранной им гомосексуальной тематикой, в каком-то смысле по справедливости обречено на осознанную маргинальность (генезис этой позиции, заявленной Харитоновым в прозе 1980 года «Непечатные писатели», прослеживается и в публикуемых здесь ранних стихах, декларирующих «спасительную» «двусмысленность и скрытность от большинства»). Подчиненность всей жизни художественной цели, обреченность ей — магистральная тема Харитонова. «Поэт (писатель, узоротворец) тот, кто дописался до своего узора, рынка на него нет или будет, теперь ему все равно, он только и может его ткать как заведенный. Все, его из этой его жизни уже не вытянешь. Так он там и будет жить и погибать». Цену этому «сосредоточению в письме» и неизбежные на пути к нему жертвы демонстрирует настоящая публикация стихотворений Харитонова «до 1969 года», когда свой узор был наконец им найден — написана «Духовка», открывающая авторское собрание «Под домашним арестом» (1981; впервые опубликовано в 1993 году; готовится к переизданию в составе Полного собрания произведений Харитонова в московском издательстве «Глагол»). О своих ранних стихах Харитонов справедливо говорил как о написанных в традиции «позднего Пастернака, Заболоцкого»: «Я не считаю, что это было слабо… Что-то вышло, получилось. Но потом я от этого отказался. Я увидел, что в эти условности много чего не вмещается… Я пошел другим путем в словесности» (НЛО. 1993. № 3. С. 274). Интересные как непрочитанное до сих пор событие русской поэтической культуры 1960-х годов, публикуемые тексты более всего важны, однако, как непреложное свидетельство поисков этого заветного другого пути, важны именно своей «отторгнутостью» от основного корпуса сочинений Харитонова, невключенностью в его очень неслучайный «узор», чья добровольная гибельность уже есть, как известно из другого классика, залог бессмертья.
|
|
