«Многих счастливей, многих печальней...»
|
Вера Павлова. Вездесь. Стихи 2000 — 2002 гг. М., «Захаров», 2002, 108 стр. Стихи Веры Павловой обладают несомненным свойством притягивать к себе внимание. Последний ее сборник «Вездесь» — не размышления о чувствах, а живой сгусток ощущений и мыслей, почти не поддающихся называнию. Говоря своими единственными словами, Павлова помнит о том, что было сказано до нее. Конечно, присутствие Ахматовой и Цветаевой в русской поэзии, женщин, воплотивших в своем творчестве так глубоко и полно любовную тему, всегда заставляет сравнивать с ними каждую взявшую перо в руки, но сравнения эти, как правило, до того поверхностны и приблизительны, что хочется процитировать слова Дж. Фаулза: «Все женщины не такие, как все». Вера Павлова, безусловно, не такая, как все, и не такая, как ее великие предшественницы. Она запечатлела в стихах еще не рассказанный облик женственности. Ее лирическая героиня в своем стремлении оставаться собой, прислушиваться к себе и воплощаться в слове нарушает границы и изменяет правила. Мир для нее не делится на «верх небесный» и «низ телесный». Все существует и воспринимается как сложное, неразделимое единство, дающее ощущение полноты жизни. Ее подчеркнуто индивидуальная поэзия хотя и содержательно разнообразна, но очевидная, основная ее тема — любовь. Стихи Павловой о любви — это и стихи о жизни и смерти, о возрастных изменениях, о влиянии на человека хода времени. Ее стихи всегда написаны от обнаженного «я», которое не прячется за иронию, за тон объективности, не прикрывается ролями и масками. Вера Павлова вводит в поэзию то, что обычно оставалось за скобками, на вырванных из дневника листах, хотя и волновало, может быть, гораздо больше, чем все остальное, говорит о том, что Ахматова называла сором, из которого растут стихи, «не ведая стыда». А этот «сор» и есть наша подлинная, неприкрашенная жизнь. Таким образом, Павлова преодолевает границы между жизнью и литературой, границы, которые давно прогибаются под напором современной словесности. За ее смелостью и раскованностью стоит стремление быть точной в каждом слове, отражающем глубоко личное. Павлова находит слова для тех моментов, когда «дар речи» становится «постылым», а «дар жеста» — «заветным». Здесь ошибки не прощаются, как и «описки на теле». И она говорит о любви как никто другой. В ней есть отклик на каждое прикосновение, на каждое впечатление извне, каждый толчок сердца изнутри. Она переплавляет в поэзию всю фактуру жизни. Внешнее перестает быть внешним, если оно так задевает душу. Павлова открывает новые связи в мире, рискованно сопоставляя, вписывая в контекст культуры не только жизнь души, но и тела. И это не воспринимается как кощунство, ведь все мы из первородного сада и «только смертный грех бессмертен». В стихах Павловой нет ощущения греховности любви, потому что, «если где-то прибудет любви — / во всей вселенной прибудет. / И этим она пребудет». Потому что настоящая любовь, как истинная вера, — это способность человека отдавать себя без остатка, не требуя доказательств:
Да святится имя Твое. Да приидет отчество Твое. Господи, да что же это я? Да будет воля твоя.
Ее лирическая героиня жизни без любви не представляет, потому что «разлюбить — умереть». Мир, где есть «я», но уже нет Другого, — мертвый мир. Покой воспринимается как неестественная ситуация, как жизненный упадок. Женщина у нее всегда любящая, а любовь — чувство творческое («дробь песнь»), которое высвобождает такие силы души, о каких человек и не подозревал до этого. Любовь сродни вдохновению. Традиционная для культуры трактовка мужчины как одухотворяющего и преображающего женщину начала не всегда уместна в лирике Павловой. Все мы уже однажды созданы Творцом, кто из праха, из глины, кто из ребра. Но все мы — сырой материал, который преображается (или нет) в течение жизни.
Вот он, мой первый мужчина, растерянный, обнаженный, сделанный богом из глины, из глины необожженной. Не бог мужчин обжигает — мужчин обжигают жены, а бог, он женам мешает — мужчина необожженный угодней богу.
И в любви не всякий мужчина равен женщине, которая с ним рядом.
Ева была влюблена в Создателя, а не в Адама. Вот в чем ее драма. Вот в чем ее вина.
Потому что хоть и «из твоего ребра», но «вся тебе поперек», если ты не «создатель». Довоплощением через любовь столько же женщина обязана мужчине, сколько мужчина женщине. Но женщина гораздо требовательнее в любви, потому что на нее изначально возложена ответственность за содеянное и за продолжение жизни. За свой извечный интерес к миру женщина расплачивается всю жизнь. «Была невинна, стала кругом виновата / в одну минуту, даже еще быстрее». Правда, это из стихотворения о потере физической невинности. Но виновата и там и здесь женщина, а не мужчина. Виновата и в близости, и в плодах близости, и в жизни их, и в смерти, и в том, что не такая, как мужчины. Несмотря на боль, в стихах Павловой нет надрыва и надлома, после них остается светлое ощущение. Может быть, дело в предельной меткости, в лаконизме, которые упорядочивают хаос, придают стройность окружающему миру и вселяют надежду? Любовь в поэзии Веры Павловой часто отражена как тревожное единство противоречивых чувств:
В трех временах единосущен, в трех лицах неделим глагол любовь. Как хлеб, насущен, как смерть, непобедим. Люблю: отрава дробь отрада, лекарство дробь болезнь. Любима: кара дробь награда, отчаянье дробь песнь.
Она убеждена, что «любовь — аксиома», но все же каждый должен подтверждать ее своим личным опытом. Потому что любовь одинаковая и разная. Сколько уже существует в поэзии определений любви, но каждое новое (талантливое) не оказывается лишним. И Павлова с ее краткостью и пристрастием к формульным определениям пополняет этот список словами особенными: «Любовь — опасный абсцесс по оси абсцисс, / где в точке Ах — я растеряна, ты расстроен», «Любовь — круговая поруха, / проруха на саване дней». Встречаются целые стихи-миниатюры-определения любви («Любовь — простое число», «Любовь — бесконечный канон...», «Нет, не морковь. И не редиска...», «Не петли шелковы с балкона...»). На одном из выступлений Павлова сказала, что в сборнике «Вездесь» слово «люблю» встречается 144 раза, как выяснилось при специальном подсчете. О том же говорят и рассыпанные в стихах признания: «я ужасно люблю / писать Люблю, говорить «Люблю»«. В поэзии Павловой есть удивительное доверие к телу. Всех нас учили мыслить и действовать рационально, некоторых учили прислушиваться к своему сердцу, и, наверное, никого никогда не учили прислушиваться к своему телу. А это не менее важно. И вообще, сердце — это тело или душа? Извечный вопрос: «Где находится у человека душа?» Все предполагаемые места — это части тела. Познание себя — это и познание своего тела, и вот что бывает, если его игнорировать:
Думал, что я струшу? Думал, кишка тонка?
Тело сбросило душу, как скакун седока, за вздорность, жестокость, чванливость, за то, что блядь и ханжа, за то, что любить разучилась...
С девятого этажа.
Поэтому полнота восприятия жизни воплощается у Веры Павловой и в умении воспринимать, открывать себя как сложное единство, не выбирая — «кожа» или «душа». И хотя тело для нее знаменует высшую целесообразность бытия, в ее стихах не существует противопоставления Евы и Психеи. Чего больше? Ничего не больше. Ведь только когда «посеешь душу — пожнешь любовь». Душа — это первое, что устремляется навстречу любимому человеку, что мы сразу отдаем ему. А может быть, тело? Что откликается первым на любовь — душа или тело? Поди разберись.
Влюбилась, но не по уши — по пояс. А выше пояса — сплошная совесть. Сними ладонь с моей груди, любимый Моей бессовестною половиной!
И любовь у Павловой — одна из основных форм неуемной жизненной энергии, жажда пережить все многообразие чувств. Все по максимуму: и жизнь, и любовь, и творчество. И «желать меньшего — / самоубийство». Она верна себе, и в этом ее неопровержимая логика и достоинство.
Кой-кого просила, что греха таить, чтобы дал мне силы больше не просить, но просила больше: Дай быть собой. Но вскрикивала: Боже! Вместо нет и ой.
Не случайно в стихах Павловой часто появляется образ плывущего против течения. Ведь это очень тяжело — оставаться собой. От этого бывает больно и себе, и окружающим. Но надо. Поэтому «я плыву по-собачьи / против течения слёз». По-собачьи, потому что как умею, так и плыву. А никто нас не учил, как оставаться собой и что для этого делать. И нечего принимать здесь гордые позы. У Веры Павловой и нет гордых поз и пафосных слов. Ее жизненный принцип «раствориться, / чтобы остаться навек». Это единственный способ для человека, чтобы «душа сбылась», и единственный путь для поэта, чтобы его творчество было подлинным. Любовная ситуация в ее стихах нередко дается зрительно, с обращением по всем пяти чувствам, с подробным описанием телесности. Для нее характерна не недосказанность, а скорее наоборот — стремление сказать именно о том, о чем в стихах до нее не говорилось. Эта новизна проявлена не только на тематическом уровне, но и в лексике, и в строении стиха. «Фирменный» жанр Павловой — лирическая миниатюра, вернее, даже не жанр, а способ мышления, эстетическая программа. Афористичные высказывания бьют в упор, заставляют вздрагивать, как слова, обращенные лично к тебе или незаконно подсмотренные в чужом дневнике и ожегшие предельной искренностью. Ее принцип точности — это «форма протеста» против оползня жизни, против беспорядка окружающего мира. Ее стихи наполнены конкретными деталями, диалогами, иногда сведены до емкого перечня. Математические термины и знаки, присутствующие в стихах, так и напоминают о возможностях поверить алгеброй гармонию, говорят о попытке жить сердцем, но ценя разум, упорядочивающий мир и постигающий его законы. Да, стихи Веры Павловой бесконечно искренни и правдивы — но, как она написала в одном из сравнительно ранних стихотворений, если бы в них не было «кокетства, игры, бравады, / лести, неправды, фальши, / жалобы, наглости, злобы, / умствованья, юродства», в них не было бы «ни слова». Потому что, снова скажу, это живая, неприкрашенная, доверчиво и отважно подаренная нам жизнь души и тела. Во вселенной, которая называется «Человек», Вера Павлова открыла новые стороны, новые грани. Ее лирика обнаруживает перед нами всегда неоднозначный, меняющийся и пульсирующий внутренний мир, противоречивое человеческое сердце.
Всё так сложносочиненно. Всё так сложноподчиненно. Всё так сложнобессоюзно. Всё так просто. Всё так грустно.
|
|