Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Елена Баевская  .  предыдущая публикация  
«Любой текст пишу от себя»
Интервью с Еленой Баевской

14.04.2009
Стороны света, 11/2006
№ 4
Досье: Елена Баевская
        Григорий Стариковский (С.): Елена, за что Вы прежде всего благодарны своим учителям, Эльге Линецкой и Юрию Корнееву? Чему у них выучились?
        Елена Баевская (Б.): Ого, такой вот вопросик. Прямо садись и рассказывай всю свою жизнь! Значит, во-первых (хронологически) — за то, что сообщили мне некоторую веру в себя. Когда ты начинающий, робкий новичок и тебе авторитетный, искушенный в своем деле мастер говорит, что у тебя получается — это создает неслыханной силы импульс. Во-вторых, за среду. Эльга Львовна вовсю приобщала нас к среде взрослых, профессиональных переводчиков, да и нас самих, неофитов, превращала в группу единомышленников, поглощенных общим делом и вообще литературой. В ее семинаре при Союзе писателей говорили ведь далеко не только о переводе. Много читали, в том числе и то, что было тогда недоступно: в семидесятые годы по рукам семинаристов все время циркулировал то Вагинов какой-нибудь, то Георгий Иванов, то Добычин, то Кузмин, принесенный Эльгой Львовной из дому и пущенный по кругу, чтобы все прочли, кто захочет. Мы тогда многие из этих имен знали только понаслышке, а многих и вовсе не знали. Она вытаскивала нас на вечера секции перевода, где читались совсем новые, еще не опубликованные переводы, поощряла в них участвовать, читать самим, выслушивать мнения профессионалов, самим обсуждать чужое, и это, конечно, повышало уровень требований к себе, заставляло отказываться от любительства и относиться всерьез к тому, что делаешь. А Юрий Борисович Корнеев приобщил меня к другому, соседнему миру — издательскому. Рядом с ним мы узнавали, как готовить рукопись к сдаче, что такое серьезная редподготовка, как держать корректуру. Как отстаивать свою точку зрения, если она не совпадает с редакторской. Как комментировать текст. Но главное, оба они, и Эльга Львовна, и Юрий Борисович, не жалели времени на чтение наших рукописей и очень серьезный их разбор, иногда по нескольку раз. При этом незаметным образом в наше сознание входила масса сведений исторического, культурного, теоретического характера — оба они были людьми огромной образованности и необъятной филологической культуры.
        Позже, когда я уже давно вышла из разряда начинающих и молодых, с Эльгой Львовной мы просто дружили, и эта дружба, может быть, лучшее в моей жизни.
        Назову, с вашего разрешения, еще одно имя — Ефим Григорьевич Эткинд. На всю жизнь благодарна ему за то, что первые уроки, и первая критика, и первое ободрение пришли именно от него. С первого курса я имела счастье слушать его лекции по французской литературе, стилистике и переводу, ему принесла и отдала после занятий тетрадку своих первых, весьма беспомощных, опытов, которые он доскональным образом разобрал и показал мне, что в них никуда не годится, а что годится. Он велел мне показывать ему все новые переводы, и я радостно воспользовалась этим разрешением — правда, совсем ненадолго. И ему же я была бы обязана первой публикацией, — переводами нескольких стихотворений французских поэтов — которая была уже в стадии корректуры, когда разыгралась всем известная история: Ефим Григорьевич, на которого власти давно точили зубы за независимое поведение и дружбу с опальным Бродским, был в одночасье лишен всех ученых званий и степеней, исключен из Союза писателей, уволен с работы и в результате был вынужден уехать из России. Набор той книги был, разумеется, рассыпан, и все же это был очень важный для меня опыт.
        С.: Давайте представим себе, что Борис Пастернак ведет переводческий семинар. Чему, на Ваш взгляд, можно научиться у Пастернака-переводчика и чему невозможно?
        Б.: Мне кажется, что у Пастернака можно учиться всего-навсего тому, чему вообще можно учиться у гения... а больше ничему. Слушать его и подключаться к его мощному излучению, завораживаться всем этим и воспарять. Скажем, Верлен в переводе Пастернака — это, конечно, совсем не тот Верлен, что по-французски, в знаменитом переводе "И сердцу растрава..." даже смысл всего стихотворения значительно поменялся по сравнению с оригиналом, но для меня из этих переводов Пастернака непреложно следует: переводное стихотворение может стать равноправным фактом русской поэзии.
        С.: Раз уж начали с Пастернака, не проходить же мимо Маршака. Чем замечателен Маршак-переводчик?
        Б.: Энергией стиха. У Маршака, по-моему, свой регистр, в котором он не превзойден никем, — английские баллады, детские песенки, вообще, поэзия, ориентированная на фольклор: Роберт Бернс. Переводя балладу, просто невозможно на него не равняться! Романтическая составляющая баллады раз и навсегда задана Жуковским, фольклорная, энергетическая — Маршаком. Но за пределами этого своего регистра Маршак, на мой взгляд, чрезмерно высветляет оригинал, его Блейк, сонеты Шекспира — это упрощения.
        С.: Все время задаюсь вопросом, почему упал общий уровень переводов за последние пятнадцать лет. Да, стало тяжелее зарабатывать на жизнь, за переводы платят мало. Но ведь у теперешних начинающих гораздо больше возможностей по сравнению с теми, кто начинал переводить лет двадцать назад: это и обилие книг, и Интернет, и вездесущие в российских мегаполисах носители английского, немецкого, французского и многих других языков. Может, "корень зла" — не только в экономической ситуации?
        Б.: Я, во-первых, не так уж уверена, что уровень упал. Я этот вопрос не исследовала, но даже невооруженным глазом видно, что переводов стало публиковаться ВО МНОГО РАЗ больше, чем раньше. По моему представлению, хороших и замечательных переводов при этом осталось столько же, сколько в доперестроечные времена, то есть относительно немного. Но уж и не меньше, чем прежде! Свято место пусто не бывает. И тем, кто в своем деле мастер, в самом деле стало легче и интересней работать в том смысле, что раньше неделями искали нужную справку — а теперь, пожалуйста, любая справочная литература, да и Интернет под рукой, да и международные связи помогают, да и поездки расширяют поле зрения. Можно сосредоточиться на собственно творческой стороне дела. А вот почему не происходит взлет переводческого искусства, по-моему, ясно. Раньше была жесточайшая конкуренция, строгий естественный отбор — теперь ничего этого нет: самые любительские опыты попадают в печать беспрепятственно. Раньше по всей огромной стране горсточка издательств выпускала по нескольку переводных книг в год — естественно, что редакторская подготовка была весьма ювелирной, торопиться было некуда. Теперь переводят и издают тоннами, а редактировать, кажется, вообще перестали — дорого, некогда. Положим, мастерам редактура не очень-то и нужна (хотя я знаю случаи, когда у самых замечательных переводчиков знающий редактор вылавливал мелкие, но важные огрехи, особенно смысловые противоречия оригиналу! и переводчик бывал за это редактору очень благодарен), но посредственный перевод, особенно прозаический, можно дотянуть до хорошего, если редактор и переводчик потратят на него дополнительно кучу времени, — а можно и не дотянуть, печатать прямо как есть, и у читателя останется это ощущение понизившегося уровня, о котором вы говорите.
        С.: Говорю как пристрастный читатель... Мне всегда неловко за переводчика, когда неблестящим переводам (чаще всего) стихов предпослана блестящая вводная статья. Чувствуется, что переводчик изрядно покопался в научной литературе, прекрасно знает предмет, времени потратил уйму. Отчего же такие "хилые" переводы? Не зря же говорят, что переводчиками становятся. Отчего же не все становятся?
        Б.: Нет, ну погодите. Это же разные специальности, так сказать. Часто они совмещаются в одном лице, иногда нет. Можно привести и обратные примеры, когда блестящий переводчик не умеет толком написать вступительную статью и откомментировать собственный перевод. Но вообще говоря, в переводе не всему можно научиться. Можно великолепно разбираться в литературе, интересно о ней рассуждать, но если при этом человек не слышит интонации, его перевод останется информативным, "хилым". Я не думаю, что литературными переводчиками становятся, зря это говорят. Любой литературный текст, оригинальный или переводной, стихотворный или прозаический, создается на некую беззвучную, но вполне реальную музыку, эту музыку надо расслышать в себе и следовать за ней, иначе будет, вот именно, "хило". Все это, конечно, метафизика ремесла, но без нее ремесло — только ремесло. Иногда этой музыкой даже первоклассные мастера жертвуют под давлением обстоятельств — сроки, издательская политика — и это сразу заметно. Именно потому невероятно важно, чтобы переводчик переводил то, что ему близко по духу, а не работал на голой технике. Но это, конечно, из области благих пожеланий...
        С.: Когда Вы переводите, задумываетесь ли, насколько переведенный текст — Ваш?
        Б.: О да, еще бы. Не задумываюсь даже, а просто чувствую. Я просто любой текст пишу от себя, иначе вообще не умею. Иногда это легко, в лирике, например, или вот когда "Сирано" переводила. А иногда смертельно трудно, с прозой Беккета, скажем, там найти это "от себя" было иногда ну просто немыслимо, но как-то находила каждый раз. Зато и переводила шесть маленьких прозаических текстов, всего-то шестнадцать листов, два года не отрываясь почти.
        С.: Стараетесь ли Вы вжиться в переводимого писателя, "побыть в его шкуре"? Насколько это вообще возможно, да и нужно ли?
        Б.: Побыть в его шкуре — не знаю... не уверена, что это было бы хорошо. Я стараюсь оставаться все-таки в своей шкуре! Но, по-моему, понять переводимый текст надо как можно глубже, вытащить для себя из этого текста максимум смысла на всех уровнях — от философских влияний до переклички гласных и согласных, от непрошенного многоточия до скрытой цитаты — а уж воспроизводим мы это все в меру своего умения и разумения. И конечно далеко не все. Перевод — всегда интерпретация, всегда отбор, именно поэтому, мне кажется, надо субъективно стремиться к наибольшей точности.
        С.: Переводчик — почти всегда душеприказчик переводимого писателя в новой, иноязычной культуре. Я бы даже сравнил переводчика с политтехнологом. Чем больше искушенных сторонников моего поэта среди читателей, тем лучше. Насколько читатель влияет на Вашу работу с переводом?
        Б.: Ох, не очень-то он влияет, к сожалению. Известное дело, "каждый читатель — как тайна, как в землю закопанный клад". С другой стороны, в нашем деле ничего же не решается большинством голосов... Замечательный переводчик русской литературы (в том числе и поэзии) на французский язык говорил мне лет этак двадцать с хвостиком назад примерно такие слова: "Да, во Франции все это — Батюшков, Баратынский — никому не нужно и никому не интересно. Но это интересно и нужно мне! Вот я это и делаю в надежде, что где-то есть такие же, как я..." Он тогда только начинал, а теперь он, можно сказать, покорил своими переводами читающую Францию: все романы Достоевского, "Евгений Онегин", главные пьесы Чехова. Но конечно, на такую "проверку читателем" уходит целая жизнь.
        С.: Перед Вами два перевода одного и того же текста — буквалистский, но точный, и пышащий здоровьем текст, полный игровой отсебятины. Какой бы перевод Вы предпочли? Могут ли эти два перевода мирно сосуществовать?
        Б.: Сосуществовать могут и реально превосходно уживаются, иногда в одной книге, но я бы отправила в корзинку оба. Или печатала бы первый с пометкой "для специалистов, ознакомительный" — ну вроде дайжестов для студентов, знаете, а второй с пометкой "из такого-то" или "по мотивам такого-то". Художественный перевод — это все-таки нечто другое.
        С.: Елена, с каким напутствием Вы обратились бы к начинающему переводчику? Чего остерегаться новичку в первую очередь?
        Б.: Переводчику не нужно напутствий, ему среда нужна! нужно, чтобы где-то поблизости другие такие же, как ты, занимались тем же, что и ты, и обсуждать это, и спорить, и придираться друг к другу, и восхищаться друг другом, обмениваться книжками, говорить по сути дела, быть доброжелательными, но зубастыми, заинтересованными, но беспощадными. Если этого нет, надо не отчаиваться, а создавать это на голом месте. Тем более, голого места нет — есть мощная традиция, на которую всегда можно опереться и с которой всегда можно крепко поспорить. Последнее, кстати, не менее важно: хорошо, когда есть от чего отталкиваться.


  следующая публикация  .  Елена Баевская  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service