Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Демьян Кудрявцев  .  предыдущая публикация  
Gemini
О романе Демьяна Кудрявцева «Близнецы»

18.08.2008
Досье: Демьян Кудрявцев
Кудрявцев Демьян. Близнецы: Роман. — СПб.: Амфора, 2008. — 256 с.


        Читатель, который решит произвести некоторые изыскания относительно дебютного романа Демьяна Кудрявцева, узнает о нем, прямо скажем, немного: «роман балансирует на грани поэзии и прозы» (издательская аннотация); перед нами «детективный роман о близнецах», «сюжет сбит крепко» (Е. Тарасова, «НГ Ex Libris»); роман демонстрирует нам, что еще жива «дикая, йодистая, солоно-седая портово-бордельная эстетика Романтики и Авантюры» (К. Анкудинов, интернетгазета «Взгляд»); у Кудрявцева «забавный стиль, прикольный слог (в духе сказа про Федота-удальца)» (lady_lol, блог в «Живом журнале»); и, наконец, прекрасное — aut bene, aut nihil — в покойном «Московском корреспонденте»: «роман <...> о судьбах и философии еврейства».
        Попрекнуть критическое сообщество за то, что при виде «Близнецов» оно впало в некоторое недоумение, не поворачивается язык. Точно так же не поворачивается язык попрекнуть участников премиального процесса, в одном случае «Близнецов» полностью проигнорировавших («Большая книга»), а в другом — не допустивших до короткого списка («Национальный бестселлер»). И дело совершенно не в том, что роман Кудрявцева для упомянутых премий или неупомянутых критиков недостаточно хорош. И не в том, что критики плохи. Просто с этим романом все как-то непонятно.
        Непонятности начинаются на самом базовом уровне: при попытке уяснить себе, проза перед нами или стихи. На протяжении всего довольно длинного текста одно без видимых усилий переходит в другое; собственно, весь текст и может быть описан как такая грандиозная точка перехода. Роман Кудрявцева демонстрирует чрезвычайно широкое разнообразие зачастую не самых распространенных агрегатных состояний текста и ритмов. Один полюс — нагретая под давлением ритмизованная проза Саши Соколова: «Жара. Дед мастерит поилку для голубятни. Сама она, не покрашенная, стоит, высится чуть не над всем районом, и если забраться наверх, туда, где еще незнакомо урчали птицы, николаевского завода голоногие летуны, то видны заброшенные сады с желтоватой россыпью “симиренки”, остовы старых баркасов, плывущие по песку, топь заката». Другой полюс в прозаической части спектра — канцелярит официальных документов. В поэтической части — от четырехстопного хорея или дольника с переменной анакрусой до раешного стиха (права барышня lady_lol насчет «Федота-стрельца»!). Иногда вообще появляется впечатление, что проза тут ни при чем, и форма «раскатана» от верлибра до ямба — может, это вообще роман в стихах вроде «Киноповести» Леонида Костюкова — только с более изощренным и вариативным инструментарием. Но поскольку записаны «Близнецы» все-таки в строчку и названы романом, то приходится считать, что мы имеем дело с первой книгой прозы Демьяна Кудрявцева, а не с его четвертой поэтической книгой. Поэзия и проза в этом тексте — не близнецы, может, но уж точно сиблинги, между которыми формально исключено соперничество, о чем почти прямо и сказано: «…не помню борьбы за равенство, лишь единожды, боль ненадолго, бунт непрошеного родства». Социальный симбиоз героев романа репрезентируется симбиотическими отношениями поэтического и прозаического внутри текста. Одинодин.
        В неудачливом (шел всего один сезон) американском ситкоме «Джордж и Лео» Лео, невольный близнец, рушит на корню жизнь Джорджа — так ведь трикстеры вообще себя так ведут. Романная пара близнецов до какогото момента действительно представляет собой вариант вполне классической пары, доктора Джекила и мистера Хайда — журналист-стрингер и убийца-outlaw, наблюдатель и живущий, — мучительно разделяющиеся на протяжении всех своих детских лет, разрезанные наконец, отчасти против воли, товарным составом и снова срастающиеся в конце повествования благодаря на этот раз гражданской авиации, про которую мы, правда, тоже привыкли думать, что она не разделяет, а соединяет, что она — воздушный мост. Повествователь — Ификл, его двойник — Геракл. Они близнецы, хоть и от разных отцов, второй в конечном счете убивает первого, но отслужить за это деяние свои подвиги не успевает; роману Кудрявцеву чужда идиотическая дидактика мифа — как получилось, так получилось, ничего толкового не придумал, только жили и умерли в один день.
        Собственно, о близнецах тоже почти все сказано автором (см. неслучайно тринадцатую главу). Прямо названы Исав и Иаков, Диоскуры, Ромул и Рем, Косьма и Дамиан (в транслитерации автора — Демьян). Автореференция достаточна, чтобы заткнуть рот интерпретатору: героиня по имени Сара Аронсон — не просто так, наверное, Сара, кстати говоря, еще и сводная сестра своего Авраама, бабушка близнецов И. и И. Первородство не продано за похлебку, оно заранее потеряно тем, кто родился на пятнадцать минут позже. Не успел в мистическое сообщество «Детей полуночи» Рушди, тоже родившихся в момент объявления независимости — только не Израиля, а Индии, — гуляй фотокорреспондентом, как младший Лев, по своим горячим точкам, трахайся со своей журналисткой, свободен.
        Мотив множественных отцов перекочевал в «Близнецов» (или это мне так кажется) напрямую из романа «Как несколько дней…» современного израильского писателя Меира Шалева — автора, которому Кудрявцев вообще многим обязан. Не только тематикой («Близнецы» — действительно, некоторым сложным образом книга о еврействе). Не только широкими временны́ми рамками — от Палестины времен британского мандата до нашего времени, — но еще и близостью восприятия истории; правда, в чем эта общность, объяснить довольно трудно. Как и у Шалева, в «Близнецах» ощущение и опыт проходящего времени переломляются стеклянной призмой семейного предания, но на выходе получается не упорядоченный спектр, а цветные осколки, которые дальше складываются в сложную, стохастическую картину, в нарезку, где 1918 год сменяется 1946-м, а сразу вслед за 1953-м следует 1983-й. Не американский montage, а монтаж из советского кинематографа 1920-х годов, не нарезка кадров, уплотняющая нарратив, а кулешовско-эйзенштейновское столкновение планов, порождающее новые смыслы, которых в исходных фрагментах не было.
        Композиция «Близнецов», как уже отмечено до меня, действительно кинематографична — роман составлен из коротких кусков, в некоторых камера берет невыносимо общий план («Вам, выросшему в стране отвратительно не курящей, среди психологов и дантистов, адвокатов и шоуменов, где влияние местной марки тем сильнее, чем дольше помнят — это мой супермаркет, мое кафе, калифорнийская маечка, музыка из Детройта...»), а в некоторых, наоборот, невыносимо крупный. Тут монтаж (на этот раз уже во вполне голливудском смысле) — плотный, резкий, как в боевике, — что, видимо, и путает рецензентов, называющих роман детективом.
        Как автору диалогов Кудрявцеву периодически изменяет вкус: «...когда Гаврила пошел на принцип…»; или: «я вернулся туда спустя рукава отменного иностранца». Как автор сюжета, он пытается держать нас в напряжении, но мы все равно догадываемся про Хосе Риверу сильно раньше, чем следовало бы. Но какая разница! Это не кино. Не детектив. И даже не политический триллер, даром что роман чем-то сродни «Трепету намерения». И к тому же это не проза. А чего нельзя в романе (много чего), то в стихах можно — на то они и стихи. Просодия не маскирует, но, как ей свойственно, смягчает всякое: пробивающийся то тут, то там киплинговский милитаристский пафос, некоторое количество незатертых швов, схематичность части персонажей: роман этот нужен не для того, чтобы воспринимать его рационально, а чтобы смотреть глазами, ну или чем еще такие фильмы смотрят.
        Роман укоренен в дуальной картине мира, уходящей корнями в эпоху «холодной войны». От этой эпохи он отталкивается, к ней прибегает — и недаром заканчивается там, где заканчивается эпоха. Больше в мире нет места старой истории про доктора Джекила и мистера Хайда. Ликантроп, с которым мы давно живем в одном доме и читаем одни и те же газеты, перестает быть привычным соседом Панкеевым, превращающимся по полнолуниям, в нерабочее время. Он всегда теперь сколько-то человек, сколько-то волк. Близнецы сливаются до полной неразличимости, заполучив тем самым юнговскую Selbst, с которой непонятно что делать, да и не успеть уже, вон они, голубки, огненные крыла. Selbst, рыбья, бесцветная кровь истории. Кокаин с нефтью мешается так, что выходит ровно московская зимняя жижа под ногами, русское серое небо, подлинная механика подлинного родства.


  следующая публикация  .  Демьян Кудрявцев  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service