|
Ледяное дыхание текста
Д.Добродеев. Рассказы об испорченных сердцах. — М.: Библиотека журнала "Соло"; Аюрведа, 1996.
|
Андрей Урицкий
Знамя
№1, 1997
|
|
|
Строго говоря, Дмитрий Добродеев пишет романы. Обыкновенные современные романы, где на полутора страничках умещаются пролог, кульминация и эпилог; сюжет продуман, фабула выстроена. На дворе конец 90-х: вместо кино – трехминутные ролики «Русского проекта», вместо живописи и скульптуры – скачущий галопом Александр Бренер, вместо Большой Книги – эрзац-сочинения Добродеева, достигшего, вероятно, в создании подобных текстов предельной виртуозности. В лучших рассказах никаких лишних деталей: всё четко, сжато, выразительно. Вот великолепный образчик, озаглавленный «Переживание»: «Когда дал по газам, когда рванул: на перекрестке засекли-остановили. Налетели: бронежилеты, шлемы с черными забралами. Заломили руки за спину, наручники с хрустом – и в КПЗ. Там он познал всю мудрость пресс-хаты. Привели его через год – совсем седого и разумом просветлевшего. Теперь его зовут дед-слухач.» Сорок пять слов. Кто меньше?
Чаще всего у Добродеева главенствует эпизод, фрагмент, когда изображение максимально увеличено, приближено к читателю. (Чуть не написал – к зрителю!) Деталь на мгновение заслоняет целое и становится самоценной. Крупный план. Пауза. Добродеев писатель кинематографический, и неслучайно один из основных его композиционных приемов – монтаж. Плавную, густую традиционную пластику он заменил рваным ритмом, жесткими сочленениями слов и картин. В промежутках угадывается остальное. Позволю себе привести объемную цитату:
«Ее звали – Джейн Мерфи.
В обнимку мы вышли на узенькие улочки Дублина и залегли в отеле «Трафальгар».
Наутро стали ломиться в дверь.
– Кто там? Свои? – Смекнул: агенты советской разведки!
Поцеловав Джейн Мерфи в прозрачный лоб, я сиганул в окно.
Чудесный пейзаж предстал передо мной: ярко светило солнце, и в его палящих лучах шел через пустыню караван.»
(«Москва-Дублин»)
Графика текста, напоминающая о стихах, эффект усиливает.
Внутри избранной формы Добродеев и решает поставленные перед собой задачи. Он любит порассуждать о нелинейном течении времени, любит сталкивать эпохи, страны, цивилизации, но при этом заворожено смотрит в глаза России, в манящие зрачки удава, и продолжается вечная песня: 1917, 1941. Тара-там, Лета, Лорелея. «... хотелось видеть свою Родину сильной и свободной. А не просто – свирепой и могучей.» («Трансатлантические переживания») Или чуть иначе: «Доколе коршуну кружить? Доколе матери тужить?» И в самом деле, доколе? Персонажи рассказов Добродеева – души, блуждающие в лабиринтах истории, пленники сансары. Покидая очередную телесную оболочку, они прозревают предыдущее воплощение: удачливая советская певичка оказывается «анархо-синдикалом» Чепцовым, бойцом армии батьки Махно («Крым, ноябрь»), литературный критик Воскресенский – з/к-лесбиянкой («В плену гомосекса»). Вот только нирвана никому не грозит. Нирваны нет. Буддизм с русским акцентом. «А то, – продолжил мужичок, обдав его перегаром, – наш мозг есть перемычка. Промеж этими двумя несовместим-мирами. Широким лучом уходит наше сознание вспять – в себя – в мир внутренний, <...> И туда, взад, провалимся мы окончательно после смерти, ...» («Болшево-75»)
«Рассказы об испорченных сердцах» – вторая книга Дмитрия Добродеева, и сравнивая ее с предыдущей («Архив» и другие истории»), можно определить, что осталось без изменений, что проявилось нового. Всё вышесказанное в равной степени относится к обеим книгам, но Добродеев сегодня старается как можно дальше отойти от написанного. В текстах появляется фигура рассказчика: безымянного, никак не обозначенного, но чей взгляд с прищуром явственно ощутим. Чтобы увеличить дистанцию еще больше, в рассказы вводится комментарий: историческая справка или рассуждения на почти постороннюю тему – так рассказ о бандитских разборках «Суп из бычьих хвостов» завершается описанием натурального супа из бычьих хвостов. («В Европе особенно популярен суп из бычьих хвостов. С этой целью хвост обрубается под корень и коптится. Перед посолом хвост подвергают разделке, ...» Ну и т.д.)
Значительное количество текстов имеет квазидокументальный характер: иногда Добродеев переписывает газетные репортажи своими словами, подсвечивая их вольными фантазиями, иногда использует факты в качестве отправной точки. Цель единственная – подморозить исчирканные странички. Холодом веет от этой книги. Вещие глаголы вспыхнули и сгорели. Остался пепел, и лишь изредка потрескивают остывающие одинокие угольки.
Сегодняшняя литература оказалась в тупике. Одни, демонстрируя собственное бессилие, выкраивают по старым лекалам новое королевское платье, другие – молчат угрюмо, не в силах бороться со спазмом, перехватившим горло. Пригодными для жизни остались отдельные островки, клочки суши. Дмитрий Добродеев обустраивает далеко не худший из них. А что пространство слегка оледенело, так оно и не плохо: болезнетворные микробы не шибко быстро размножаются.
|
|
