|
|
|
Города России
Страны мира
|
|
|
|
|
| Михаил Нилин |
|
Между конкретизмом и мифотворчеством
Нилин М. Приложение к 1993—1997. — М.: Б-ка альманаха «Весы», 2002. — 120 с.
|
«Фигура Михаила Нилина особняком стоит в старшем поэтическом поколении» — начиная таким образом, приходится ловить себя за руку ввиду необходимых оговорок. Во-первых, автор никогда сам не использует канонической формы литературного имени (имя и фамилия), требуя от публикаторов (чаще безуспешно), чтобы к фамилии примыкал лишь один инициал 1. Во-вторых, принадлежность Нилина к старшему литературному поколению сама по себе не вполне очевидна. Биографические справки о Нилине, помещенные в разных изданиях (и составленные, естественно, со слов автора), дают возрастной разброс в 40 лет (от 1928 до 1968 гг. рождения — оба крайних варианта, разумеется, абсолютно неправдоподобны) 2. Кроме того, достоверно неизвестно время начала его творчества 3 (во всяком случае, нет никаких следов его участия в неподцензурной литературной жизни 1950-80-х гг.), а для авторов с необычно поздним дебютом принадлежность к литературному поколению всегда сомнительна (о чем есть возможность размышлять начиная с такого характерного примера, как Иннокентий Анненский).
Поэтику Нилина так же непросто поставить в определенный ряд, как и его персону, — при том, что в первом приближении этот ряд вполне очевиден: как мне уже приходилось вскользь отмечать 4, Нилин превосходно встраивается в идущую от Яна Сатуновского и Всеволода Некрасова (и захватывающую ряд текстов Михаила Соковнина, Леонида Виноградова 5, Ивана Ахметьева, Михаила Сухотина...) традицию русского конкретизма. Пафос конкретизма — в признании за речью эстетической самоценности, автору следует только выхватить из речи нужные крупицы, остановить мгновенье: «речь // как она есть // иначе говоря // речь // чего она хочет» (Вс.Некрасов). Индивидуальность поэта-конкретиста сказывается в том, какие речевые пласты его более всего занимают и по какому принципу отбираются драгоценные крупицы. Для старейшины русского конкретизма Сатуновского самыми важными были речевые фрагменты с максимальной смысловой концентрацией, предельно энергетичные сгустки индивидуального опыта или воздуха эпохи — в них ценна ясность, четкость, сжатость. Некрасов смещает акцент в сторону внутренней речи, которая не обязана быть стройной и лаконичной, — здесь на первый план выступают точность интонационного нюанса (достигаемая предельной простотой словаря и отказом от нормативного строения фразы) и стихийная музыкальность, пронизанность звуковыми и ритмическими (на фоне гораздо более последовательного, чем у Сатуновского, отказа от силлабо-тоники) повторами.
Нилин близок Некрасову напряженным вниманием к спонтанно возникающим в речи стихоподобным явлениям: аллитерациям, случайным метрам; в более ранних книгах он даже не чуждается found poetry, публикуя в качестве стихотворений укладывающиеся в метр случайные разговорные реплики («Я ждал жену у входа в Дом ученых», «Вот что я тебе скажу, Маратик») или мелкие письменные тексты прикладного характера (например, вывески: «Автомобили и автоэмали», «Замена колес у хозяйственных сумок») 6, — и тут сразу видно, что в фокусе его внимания совсем другие речевые пласты, чем у Некрасова, в этом отношении Нилин ближе Сатуновскому. Для Нилина с самой первой его книги существенна способность речевых конструкций и словарных предпочтений выражать — помимо воли говорящего — дух эпохи, атмосферу определенной субкультуры или ситуации (например, моностих, озаглавленный «[ипподром]» 7: «... под соперником — Излишняя Тревога...» — велеречивое имя лошади блестяще характеризует наэлектризованную и вместе с тем бездельную атмосферу бегов). Основу «Акцидентного набора» составляли весьма пространные (хотя и набранные из мелких фрагментов) полотна, воплощающие речевой строй 20-50-х гг.
Однако эволюция Нилина, с этапом которой мы сталкиваемся в новой книге, идет определенно в сторону от конкретистской парадигмы.
Хорошо заметно, как «главным героем» поэзии Нилина вместо речи становится язык: от выразительности случайностей — к безграничным возможностям целенаправленного комбинирования. Декларативно Нилин по-прежнему присягает конкретистской идеологии:
Это гербарий.
Выберите то, что вам нравится,
поскольку Л.С. уже не интересуется.
— поэзия как набор засушенных цветов и листьев, остановленных мгновений, каждое из которых свидетельствует о месте и времени своего происхождения (в данном случае Нилин соотносит свою работу с работой Л.С.Рубинштейна, также большого мастера речевых свидетельств, — по-видимому, концептуалистский переворот конкретистской парадигмы Нилина не слишком волнует). Но многие и многие тексты в книге демонстрируют как раз речевую неадекватность (= «поэтичность»), сопрягая «понятия далековатые», разностильные конструкции и контрастную лексику:
за горушкой же
в chat rooms интернета
возжжены трикирии
распоясаны драпри
Если прошлое мыслилось Нилину (и, заметим, Рубинштейну) как набор застывших и застывающих речевых моделей, каждая из которых требует музеефикации, отстраненного — иронического и вместе с тем любовного — взгляда, то настоящее, как можно понять, видится ему полем столкновения речевых стихий. В этом столкновении автор охотно демонстрирует свою пластичность, обращаясь и к молодежному сленгу, и к неизбежным для ультрасовременных реалий англицизмам («sidekick водяного матраца»), — однако, если можно так выразиться, симпатии его остаются на стороне подчеркнутно несовременной лексики и уходящих реалий. В этом отношении замечательно такое, например, описание работы скринсэйвера (компьютерной программы, которая при паузах в работе выводит на экран картинку, сберегающую светоэлементы монитора):
Компьютер, пожуркивая, плетет лапти —
угловатая роза худым плечиком из платья —
на фоне светлого неба
в свинцовом стекле свадьба светляков
— здесь (и в целом ряде подобных случаев: ср. «темный как сусло монитор ноутбука») не одомашнивание нового и непривычного (поскольку ни сусло, ни плетение лаптей давно уже не относится к сфере привычного и «домашнего»), а, наоборот, стремление продлить жизнь неходовых, близких к вымиранию слов. В этом стремлении хорошо читается чисто лирический посыл: сочувственный интерес ко всему находящемуся на грани исчезновения как знак экзистенциального одиночества лирического субъекта. Добавим, что и аллитерация в цитированном четверостишии отнюдь не выдает себя за найденную и непроизвольную.
Параллельно от книги к книге развивается еще один знаменательный сюжет нилинской эволюции — судьба имен собственных в его текстах. В «Акцидентном наборе» с его историческим акцентом то и дело возникают Комиссаржевская, Мандельштам, Пастернак, Ксения Некрасова и многие другие знаковые фигуры описываемых эпох. Но уже во второй книге, «1993—1997», наряду с Чеховым, Шилейко, Ильфом, Шкловским и др. (впрочем, некоторые из этих имен фигурируют в качестве указаний на источник при строчках found poetry — иногда эти строчки в самом деле взяты из называемого автора, а иногда представляют собой остроумную имитацию), в изобилии представлены фигуры современного литературного процесса. В новой книге эта тенденция приходит к своему логическому завершению: чуть не на каждой странице можно встретить авторов близкого Нилину литературного круга в самых неожиданных контекстах. Иногда это упоминание приобретает характер точной и эффектной зарисовки:
[при входе]
встревоженным окунем
минующим с напускным безразличием сеть
покидающий собрание Воденников
— однако чаще перед нами эпизод более или менее сомнительной достоверности: критик Екатерина Ваншенкина прыгает с парашютом и ломает ногу, у поэта Ирины Шостаковской обнаруживается внебрачная дочь в Уругвае, и т.п. Такую практику Нилина можно прочесть как реализацию самой общей идеи, которую он явно применяет и к себе 8: литератор должен вызывать интерес как фигура, вокруг него должен возникать миф. В то же время Нилин явно выступает с репликой в подспудной полемике современной поэзии по поводу статуса собственных имен в стихотворном тексте. В этой полемике, следует напомнить 9, на одном полюсе упоминание того или иного имени в тексте требует от читателя ясного понимания, кому это имя принадлежит и как соотносятся автор и упомянутое лицо в пространстве текущей литературы, — так, прежде всего, у Всеволода Некрасова («эпштейн бакштейн // а рубинштейн // почему это // сюда не рифмуется // почему это // тут рифмуется // кедров //откеда вдруг» и т.п.); на другом полюсе, напротив, авторы — постконцептуалисты предписывают читателю недостаточную информированность, незнание упоминаемых лиц, тем самым заставляя читателя отчетливо осознать непреодолимость разрыва между его личным опытом и личным опытом автора, запечатленным в тексте. Отдельные примеры из новой книги Нилина легко укладываются как в первый (см. выше эпиграмму на Воденникова), так и во второй (например, вполне постконцептуалистское: «[полез цикорий] // [Свадьба Вадима] // Виноват, // с чего это вы // о чувствах« и др.) подход. Но в целом Нилин, по-видимому, ставит эксперимент по формированию срединной позиции, стремясь сделать текст одинаково доступным (недоступным) для обеих категорий читателей — знающих и не знающих. Отсюда, с одной стороны, появление того или иного имени в совершенно непонятном даже для знатока современной литературы контексте: «каталогизируемые — // береговыми валунами — // наяды Айзенберга», «по колено тут, удя рыбу, стоит в доспехах // Ф. Минлос» (сколь угодно отчетливое понимание литературных взаимоотношений Нилина с поэтами Михаилом Айзенбергом и Филиппом Минлосом никак не помогает дешифровать эти образы), с другой — нередкая звуковая мотивации имени: скажем, в двух стихотворениях упоминаются несуществующие «Дневники» Николая Винника — аллитерация настолько богата, что может снять вопрос о том, отчего именно этого поэта и переводчика Нилин заставляет выступить в дневниковом жанре (однако любителям творчества Винника не возбраняется этим вопросом задаваться).
Путать следы и оставлять приманки — пожалуй, наиболее очевидные метафоры творческой манеры Нилина. Собственно, на этот лад настраивает уже сам внешний вид книги — стильный дизайн с элементом нарочитой небрежности (косые полосы толстым пером, образующие крестообразный орнамент) и отсутствие какого-либо текста на обложке. Нилин настаивает на том, что награды в виде понимания заслуживает исключительно самый дотошный читатель, готовый уделить книге максимум интереса, внимания, даже въедливости. Собственно, только такой читатель и может дочитать ее до конца: последнее стихотворение вклеено с обратной стороны на клапан задней сторонки обложки, отогнуть который рядовому читателю просто не придет в голову. А ведь представление о чтении как о сложном, требующем серьезных усилий занятии — одна из стержневых идей современной литературы, и в этом отношении Михаил Нилин, всюду стоящий особняком, наконец-то оказывается типичен.
|
[1] Навскидку в обозримом прошлом вспоминаются два автора, настаивающие на таком написании своего литературного имени: прозаик И.Грекова (расшифровка инициала недопустима потому, что псевдоним, образованный от названия буквы «игрек», теряет смысловую наполненность) и переводчик Р.Облонская (как можно судить, по нелюбви к собственному имени). Случай М.Нилина явно другой: на место канона литературного имени Нилин предлагает подставить канон имени журналистского, согласно которому малозначительные публикации или работы рядовых и начинающих сотрудников подписываются фамилией и инициалом, и только крупные материалы либо работы мэтров журналистики удостаиваются полного имени. Вообще вопросы канона литературного имени и отклонений от него представляются весьма занимательными в более широком контексте канонов литературного поведения, — см. беглые наброски на эту тему в Интернет-издании «Литературный дневник», http://www.vavilon.ru/diary/991022.html
[2] Вообще сведения о себе, в разное время сообщавшиеся Нилиным в более или менее публичном контексте, носят совершенно фантастический характер. В его библиографии указывается брошюра «Фортификация пехоты», изданная в конце 30-х гг. (как заметил однажды Нилин, его имя было вписано в выходные данные вместо настоящего автора, арестованного в последний момент перед выходом книги, — эта история дает основания выбрать из пяти указывавшихся Нилиным в разных местах годов рождения 1936-й — если, конечно, считать подлинной саму историю). Нилин публично рассказывал о своем участии в военных действиях в Анголе, о том, как он заведовал книжным магазином на Мясницкой улице в Москве (нынешний магазин «Библио-Глобус»), зачитывал на своем единственном персональном вечере (13.01.1998, клуб «Авторник») фрагменты из будто бы своей дипломной работы, трактовавшей о том, что наркотическое действие тех или иных веществ обуславливается не свойствами этих веществ, а особенностями психики индивида и местом данного вещества в культуре, к которой индивид принадлежит... Даже в области своего нынешнего литературного творчества, проходящего в целом на виду у профессионалов, Нилин склонен к мистификациям: так, в одной из справок об авторе вторая книга Нилина «1993—1997» (годы, которыми датированы включенные в сборник стихи) приведена под названием «Смерть во младенчестве» (намекая на подлинное название, осмысленное как годы жизни ребенка). Достоверно известны о Нилине, вообще говоря, два обстоятельства: он является сыном известного советского прозаика Павла Нилина (1908—1981) и практикующим психоаналитиком. Может показаться, что все это не имеет никакого отношения к корпусу текстов, объединенному авторством М.Нилина (ср. тезис М.Фуко об авторе как способе группировки текстов). Но, по-видимому, все не так просто. Литературное поведение Нилина, распространяющего о себе интригующие и противоречивые сведения, маркировано, носит умышленный характер, встраиваясь в сложную гамму оттенков и полутонов между имиджмейкерством и жизнетворчеством (на одном полюсе автор выстраивает собственный имидж, по определению отделенный от себя как частного лица, на другом — выводит себя как частное лицо на ту же арену, на которой другие авторы представительствуют исключительно своими текстами, статусно уравнивает себя и свои сочинения, предлагает самого себя как текст), — наши представления об этой гамме, сформированные изначально на материале «серебряного века» и западного (особенно французского) авангарда, в последние годы заметно усложняются благодаря наблюдениям за литературной деятельностью Дмитрия А. Пригова, Всеволода Некрасова, Эдуарда Лимонова, Ярослава Могутина, Германа Лукомникова, Светы Литвак и др. Заметим также, что мифологизирующая стратегия Нилина имеет прямой выход в его тексты, где то и дело появляются его собратья по цеху в более или менее невероятных обстоятельствах, — см.ниже.
[3] Кокетливый эпиграф «К 10-летию литературной деятельности» на новой книге отмечает, безусловно, попросту 10 лет, отделяющие ее от первой книги стихов Нилина «Акцидентный набор» (М.: Б-ка альманаха «Весы», [1992]).
[4] Кузьмин Д. Постконцептуализм. — НЛО, вып.52, с.474, прим.32.
[5] Самоидентификацию с этим рядом можно увидеть в еще одной мистификации Нилина: в конце рассматриваемого нами издания дана подборка критических отзывов на, как можно понять, предыдущие книги автора, — так вот, по меньшей мере один из этих отзывов представляет собой выдержки из рецензии Ильи Кукулина на книгу Виноградова.
[6] Такое «помещение под микроскоп», в соответствии с базовым принципом found poetry, выявляет в тексте не только незапрограммированный формальный аспект, но и какой-то смысловой сдвиг: скажем, в тексте первой вывески проявляется некий речевой дискомфорт из-за разноприродности элемента «авто-» в рядоположенных словах, во второй обнаруживается стилистический контраст между мелочностью предмета и торжественной пространностью его именования (4-стопный амфибрахий — не то эпически неспешный, не то элегически раздумчивый).
[7] Названия текстов у Нилина всегда в квадратных скобках и со строчной буквы — и это лишь один из элементов его весьма своеобразной стиховой графики, в которой особенно бросается в глаза манера галочкой помечать во многих словах ударные гласные. Оставляя в стороне обсуждение конкретной функции каждого из этих элементов, отметим сам акт придания графическому облику стиха резко индивидуальных черт.
[8] Кстати, Нилин не забывает в стихах упоминать самого себя — правда, что любопытно, исключительно по имени-отчеству, до некоторой степени расподобляя тем самым автора стихов («М.Нилин») и персонажа (обычно «Мих. Павлович»).
[9] См. Кузьмин Д. Указ.соч., с.474-475, особ. прим.35.
|
|
|
 |
 |
Герои публикации:
Персоналии:
06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
28.12.2019
Дмитрий Кузьмин
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов
|
|
|
|
