Анастасия Афанасьева: Что в целом представляет собой антология «Освобожденный Улисс?»
Дмитрий Кузьмин: Это антология современной русской поэзии за пределами России. Я в предисловии расшифровывал этот подзаголовок, поясняя, что под современностью в данном случае имеется в виду период после 1991 года, что само по себе не так очевидно, потому что, в общем, вопрос «где начинается современная русская поэзия» – достаточно спорный: думаю, что последние примерно полвека русской поэзии можно считать единым этапом. Но для данной конкретной задачи этот ответ не подходил, потому что понятие «за пределами России», мы понимаем, приобрело нынешний смысл в 1991 году. А до этого быть русским поэтом в Латвии или в Украине означало совсем другое. Поэтому одним из критериев отбора стал временной – в книгу включены авторы, которые в течение этих 15 лет жили и писали НЕ в России. Таких авторов набралось 244 человека из 20 стран. Прочитано, конечно, было гораздо больше, и 244 – те, что было отобраны. Авторы очень разные – и по возрасту: то есть, в диапазоне от последнего футуриста Савелия Гринберга, который пару лет назад умер (он был 1914 года рождения – и он еще Маяковского застал: в 1931 году был в бригаде Маяковского, еще совсем мальчиком) и до совсем юных авторов поколения 80-х годов рождения. Наверное, самые молодые авторы в антологии это русские украинцы Антонина Семенец из Харькова и Иван Кулинский из Киева. Такой же большой разброс по поэтике – то есть, авторы очень разнообразны. И по географии, конечно – от Австралии до Японии.
А.А.: Почему такое название – «Освобожденный Улисс»?
Д.К.: Название «Освобожденный Улисс», откровенно говоря, было дано этой книге издательством «Новое литературное обозрение», и мне самому не до конца ясно, что, собственно, это название должно означать. Но если немножко пофантазировать, то, помимо броского хода («освобожденный Улисс» вместо «освобожденного Прометея»), это такое смещение традиции, смещение канонического. От чего освобожден Улисс? Улисс, он же Одиссей, странствует по свету для того, чтобы попасть домой. Если его освободить от странствий, это будет неинтересно: он будет сидеть дома и ничего не произойдет. А вот если его освободить от стремления во что бы то ни стало домой вернуться, тогда он будет странствовать просто, без цели. По-видимому, в этом есть какой-то смысл, потому что современные поэты за пределами России – это же необязательно поэты-эмигранты, которые от родины оторваны, которые по ней чудовищно тоскуют, которые в идеале хотели бы находиться именно на родине, но вот как-то жизнь их сложилась иначе. Сегодня русский поэт за пределами России может в Россию совершенно не стремиться, относиться к ней иронически или негативно. То есть, это Улисс, который странствует по миру, не будучи связан вот этой миссией – непременно попасть домой. В этом случае мне кажется, что эпиграф, который я взял к своему предисловию – строка из поэта, живущего в Англии, Юрия Колкера: «Я родиной своей не назову Россию, язык мне отчий дом», – в этом эпиграфе есть какая-то большая правда. Хотя, разумеется, не для всех участников антологии это так.
А. А.: Какова цель издания этой книги?
Д.К.: Вопрос – зачем вообще издаются поэтические антологии, довольно сложный, на него отвечают по-разному. Всё это идет от переизбытка информации: информационный поток настолько велик, что с ним читателю невозможно справиться без каких-то предварительных ориентиров; любая антология – это попытка читателя сориентировать, в малом дать большое. В нескольких стихотворениях представить ряд поэтов, чтобы можно было дальше из них выбирать тех, которые более по вкусу, после выбирать их книги и так далее.
А. А.: А стоит ли перед составителем антологии какая-то филологическая, исследовательская задача?
Д.К.: Да, один момент, сейчас я об этом скажу. В принципе есть несколько типов антологий – в свое время я писал об этом довольно подробную статью (АРИОН, 2001 г., номер 2 – «В зеркале антологий» А.А.) Эта антология принадлежит вот к какому типу: мы берем литературу и накладываем на нее некий нелитературный фильтр, например: «стихи, написанные женщинами», «стихи, написанные людьми до 30-ти», «стихи, написанные в определенной географической точке». Эти фильтры – нелитературные сами по себе. Но если мы такой фильтр наложим, то, может быть, окажется, что мы узнаем что-то новое про литературу. Может быть, окажется, что стихи, написанные авторами до 30-ти, имеют какие-то свои особенности – и мы таким образом об этом узнаем. Так и здесь: интересно поразмыслить, существуют ли какие-то общие закономерности в русской поэзии, написанной за пределами России. Мне кажется, что эта антология позволяет об этом судить: не о том, что у всех поэтов, живущих за пределами России есть общие черты, а о том, что вот можно проследить несколько типов ситуаций, несколько типов воздействия вот этого положения за пределами России – на автора, на его письмо, на его творческое самоопределение. Эти несколько типов благодаря этой антологии становятся яснее. Кроме всего прочего, просто мы понимаем, что по простым и понятным причинам, в поле зрения читателя чаще оказываются столичные авторы, и такая антология – это также повод напомнить о ряде интересных авторов, но не в первую очередь попадающих во внимание.
А.А.: Кому может быть интересна эта книга? Широкому кругу читателей, филологам- то есть, какова целевая аудитория?
Д.К.: Это философский вопрос. Вообще любая антология должна быть интересна разному типу читателя: рядовому читателю она должна быть интересна возможностью, как я уже сказал, в малом увидеть большое, и дальше уже искать целенаправленно – этого автора, потому что несколько стихотворений этого автора из антологии заинтересовали. А для специалиста любая антология носит проблемный характер: необязательно для литературоведа, а, скажем, социолога – того, кто изучает проблемы эмиграции и диаспоры, эта книга тоже может быть интересна.
А.А.: Чем может быть интересна эта книга? И почему именно «поэзия русской диаспоры, почему это кажется вам важным?
Д.К.: Ну вот, например, в антологии опубликовано более 60-ти поэтов из Украины: возможно, благодаря этой книге мы можем попытаться лучше понять, что есть русская культура на Украине. Основное – это то, что я говорю: мы не только лучше понимаем что-то о русской поэзии в целом. Мы понимаем, что происходит тенденция к децентрализации. Такое же явление мы наблюдаем в англоязычной и франкоязычной литературе: ведь англоязычная литература пишется по всему миру и этим интересна. Русская литература теперь, оказывается, тоже пишется по всему миру, и здесь есть некоторый потенциал обогащения русской литературы вообще, обогащения ее разными ментальностями. Это не всегда удается отдельным авторам, но, скажем, когда возникают разные региональные литературные школы, то этот процесс идет. И мы уже сегодня можем говорить, что русская поэзия Латвии и русская поэзия Израиля в некоторых своих проявлениях, ферганская школа русской поэзии Узбекистана – обогащают русскую поэзию в целом некоторыми новыми возможностями: возможностью диалога с иной культурой, каким-то новым пространственно-временным ощущением. Плюс вопрос о том, как вообще человек чувствует себя за пределами своей страны и своей кльтуры. Он может чувствовать себя эмигрантом – оторванным от своего дома, или иммигрантом – обретшим новый дом, он может чувствовать себя в рамках какой-то космополитической модели, осознавая разные места в мире, как близкие и родные для себя. Это такие разные культурные модели, модели самоидентификации, которые имеют смысл и которые русской культурой до сих пор осмыслены не очень хорошо.
А.А.: Каково место Украины в русскоязычной поэзии? В чем особенности русскоязычных украинских авторов?
Д.К.: У меня нет ощущения, что сегодняшняя русская поэзия Украины – это некое культурное единство. Я этого не вижу, и, пожалуй, этого не вижу даже по отдельным регионам, хотя был момент – в начале 90-х, когда казалось, что можно говорить об отдельной Донецкой поэтической школе. Сейчас по итогам моей работы над антологией я об этом говорить не могу. На сегодняшний день в Украине есть очень разная русская поэзия – в диапазоне от лучших образцов традиционной просодии, постакмеистической, условно скажем, в лице, в том числе, известных харьковских поэтов – например, Ирины Евсы, до вполне себе авангардистов и экспериментаторов, как, скажем, днепропетровский поэт Максим Бородин. То есть, ни по ментальности, ни по языку я значительных особенностей не вижу; но поскольку большинство этих авторов сформировались творчески до того, как Украина стала отдельной державой, то, может быть, об этом сегодня говорить рано, и надо смотреть лет через 10-15 на то, как будет развиваться младшее литературное поколение, для которого вот эта ситуация культурной отдельности будет исходной данностью. Сегодня среди авторов поколения 20-летних, живущих в Украине, есть достаточно интересные и яркие фигуры, но их не так много и они пока не так много наработали.
А.А.: Помимо формальных рамок отбора – автор, пишущий после 1991 года за пределами России, – есть ли еще какие-то критерии отбора поэтов в антологию?
Д.К.: Мне думается, что я был достаточно объективен в этом отборе, стараясь ориентироваться исключительно на собственные достоинства текстов, а не скажем на вопросы репутации. Мне в этом смысле было проще, в силу того, что я как составитель находился вне того явления, которому посвящена антология, – я живу в Москве. Поэтому внутрирегиональные иерархии авторские для меня не имеют значения – я могу себе позволить не обращать на них внимания. Поэтому в антологии есть ряд авторов почти никому не известных, но нет нескольких авторов, пользующихся широкой известностью, но, с моей точки зрения, за последние 15 лет ничего интересного не написавших, допустим.
А.А.: Имеет ли вообще смысл разграничивать русскоязычное пространство? Не отпала ли такая – территориальная необходимость разграничения – в условиях нынешней глобализации литературного процесса?
Д.К.: Я же не настаиваю, что это разграничение релевантно для всех авторов. Есть авторы, для которых вообще место проживания не имеет никакого значения: то есть, читая их тексты, невозможно догадаться, где это написано. Такие авторы есть. А для других авторов это то или иное значение имеет: это как-то воздействует на тематику или на стилистику.
А.А.: А есть ли среди авторов, для которых это имеет значение, те, кто проживает на Украине?
Д.К.: Скажем, у харьковского поэта Евгения Филимонова есть целый ряд текстов, в которых проблематика русского человека в украиноязычной среде достаточно сильно задействована. Если говорить о перекличках на уровне поэтики, то достаточно любопытную фигуру представляет собой киевский поэт Дмитрий Лазуткин, потому что он пишет одновременно по-русски и по-украински и одинаково хорошо востребован в обеих своих ипостасях – это вообще редкость. Любопытно поискать в его русских стихах следы его украиноязычного поэтического окружения: он дружит с Жаданом, Андруковичем и другими авторами этого круга.
А.А.: Вообще если дать эту книгу в руки читающему, но целенаправленно поэзией не интересующемуся человеку, то большинство имен ему окажется незнакомыми. Это что: в современной поэзии нет таких авторов, которые заслуживают внимания? Почему современная поэзия читателю в основном не знакома?
Д.К.: Ответить на этот вопрос коротко довольно трудно, есть много сторон проблемы... Вообще современное искусство требует подготовленного восприятия. Искусство чем дальше развивается, тем становится сложнее – оно аккумулирует в себе достижения предыдущих этапов и для понимания требует знания предыстории вопроса. Серьезное искусство можно понять лишь зная не только тот текст, который перед тобой, но и огромное количество текстов, которые ему предшествовали. Иначе непонятно, в чем дело. Для того, чтобы понимать русскую поэзию 21 века, нужно иметь представление о поэзии 20 века. У нас же не только про русскую поэзию 20 века, которая подавлялась советской властью, представление скудное, но и о мировой поэзии... Кто, например, хорошо представляет себе творчество Целана, Реверди, даже Элиота вообще... Да и про серебряный век у нас знания довольно поверхностные. Т.е. это проблема общекультурная: культура накапливается, и для того, чтобы понять, что происходит, нужно знать столько, на сколько у простого потребителя не хватает ни времени, ни сил
А.А.: Но это звучит как непреодолимый барьер...
Д.К.: Это большая и серьезная проблема, требующая выработки новых посреднических механизмов – между искусством и читателем. Вот большие антологии по идее – это один из таких посреднических механизмов, которые призваны показать явление во всей его многосторонности и в то же время дать ключ к пониманию отдельных его сторон, отдельных авторов. Таких механизмов должно быть больше, они должны быть разнообразнее, тогда читателю будет легче пробиться к пониманию того, что происходит. Резюмируя, хотел бы сказать, что современная поэзия переживает не упадок, а расцвет последние несколько десятилетий, и проблема наша только в том, как организовать ее взаимодействие с читателем
А.А.: Чем на Ваш взгляд примечателен поэтический Харьков?
Д.К.: Мне трудно судить о поэтическом Харькове как о целом. В глазах российской литературной общественности поэтический Харьков – это прежде всего несколько ярких поэтов достаточно традиционного склада – таких, как Ирина Евса и Андрей Дмитириев. Других харьковских авторов, возможно, знают меньше. Думаю, что Харьков достаточно большой культурный центр для того, чтобы в нем были разные авторы. Ведь культурная столица потому и столица, что в ней есть понемногу от всякого: этим-то столица и отличается от региона, который может быть достаточно узкопрофильным в культурном аспекте.
А.А.: Мы говорим только об этой антологии, а ведь вы известны и как составитель множества других. Расскажите немного о самых значительных из них.
Д.К.: В каком-то смысле антология, о которой мы говорим, – это второй том, парный по отношению к тому «Нестоличная литература», посвященному поэзии российской провинции, – 4 года назад вышла такая книжка. До этого я составлял антологию современной русской прозаической миниатюры. В каком-то смысле как антологию можно рассматривать наш интернет-проект «Вавилон»: в нем мы попытались представлять каких-то наиболее интересных современных русских писателей и поэтов, независимо от географии. Вообще антология один из жанров, а общий посыл – всё тот же: как-то организовать этот огромный информационный поток, чтобы читатель как-то смог в нем сориентироваться.
А.А.: Какие стихи вы считаете новаторскими? Какие стихи актуальны в наше время?
Д.К.: Новаторство – это тоже сильное, жесткое слово. Я бы говорил более аккуратно о необходимости «приращения смысла». О том, что после прочтения стихотворения мы должны знать и понимать о мире больше, чем мы знали и понимали о нем до прочтения этого стихотворения. Вот эта возможность «приращения смысла» существует на данный момент в разных участках поэтического спектра. То есть и вполне традиционная по виду поэзия может давать этот эффект, и какая-то сугубо необычная поэзия... Не в этом главное, не в этом счастье: главное в том, чтобы была вот эта установка что-то новое сказать, что-то новое открыть.
А.А.: В читательском сознании до сих пор актуально понятие некоего «большого поэта». Что это вообще такое, есть ли такой большой поэт сейчас – или же это только миф?
Д.К.: Это миф и достаточно вредный: потому что он требует всё время, чтобы поэт был больше, чем поэт – по известной формуле Евтушенко. Но для того, чтобы поэт был больше, чем поэт, – на это должен быть социальный заказ, внешний по отношению к поэзии. Это вопрос не самой поэзии, а какого-то неблагополучия в обществе, которое требует, чтобы кто-то пришел и как-то, что называется, выступил на авансцену. Сегодняшнее общество не менее неблагополучно, но такого социального заказа оно не выдвигает – и слава богу, и не надо.
А.А.: То есть как, острые общественные проблемы в современной поэзии не отражаются?
Д.К.: Они отражаются, и в самых разных поворотах. Но только лучше бы понимать, что эти острые общественные проблемы – это необязательно проблема, например, выборов президента в России или Украине. Острые проблемы современности – это вещи более глубинные, более сложные. Это, например, проблема вторжения виртуального пространства в жизнь человека, в его реальность. Взаимодействие человека и технологии, в том числе информационной технологии. Мы не разберемся, например, с проблемами инертности избирателя российского и пассионарности избирателя украинского, не разобравшись с глубинными проблемами мироустройства современного человека. Чем современный человек отличается от человека 50- или столетней давности – вот это для поэзии более насущная задача.
А.А.: Поэзия в наше время – это отдельный вид деятельности или сопутствующий? Другими словами, можно ли сегодня быть только поэтом, не стараясь заработать чем-то еще?
Д.К.: По большому счету заработать деньги поэзией в настоящее время нельзя, только если ты не занимаешься какой-то откровенной попсой, эстрадной какой-то поэзией, но это, во-первых, занятие скучное и бесперспективное, а во-вторых, вакансий таких очень мало. Больше двух-трех человек типа Владимира Вишневского или Вадима Степанцова не требуется, поэтому делать на это ставку бессмысленно.
А.А.: То есть поэзия – это исключительно частное дело?
Д.К.: Поэзия – это частное дело, но это не означает, что она не имеет большого культурного или общественного значения. Просто это значение обнаруживается не сию секунду.
|
