Эта взрывчатая радость — на одно лицо с печалью
Александр Беляков. Эра аэра. М., Саrte Blаnchе, 1998. 76 с.
Одна из самых значительных поэтических книг 1998 года. Очень трудно объяснить, почему стихи Белякова так хороши и так удивительны - вероятно, и невозможно: к счастью. Хороши непосредственным обаянием, при иронии и веселом разгильдяйстве - скрытой нежностью и тревогой. В его стихах много «словесных приемов» и всевозможной игры, однако главное — не в них, а в том, что за ними скрыто:
Кто ходит за рекой с титановой клюкой, В лилейном котелке и пшённом макинтоше, Репейник теребит и нюхает левкой, — Задумчивый такой, но симпатичный все же?! Кто пялится на них под шепоты шутих Из окон земляных, нарезанных пунктиром? Кто в собственную плоть забился и затих? Кто веки опустил и обернулся миром?
Метафоры Белякова точны, но те или иные повороты текста при этом как будто не вполне обязательны. Абстрактные эпитеты прилагаются к конкретным словам, отчего и эти конкретные слова — при всем остроумии их сочетаний — приобретают отсвет дикой мятущейся зауми («Когда таранишь алгоритм/ Функционального барана»). Персонаж стихотворений Белякова - например, человек, который каждый день ходит на службу. Но «разность потенциалов» между человеком и миром в его стихотворениях происходит не от разницы между пустым рабочим временем и «личной жизнью». Один из важнейших его источников - существование в «боковой ветке» времени. Советская унылая вечность понемногу растворяется — на ее место приходит история, блуждающая по тысяче сбитых путей:
Подпирая челом гуттаперчевый Вест, Попирая калигами вздыбленный Ост, Терминатор империи мальчиков ест, Зацелованных, заспанных, прямо из гнезд.
Любое, даже полушуточное стихотворение Белякова всегда существует в исторической перспективе. А царящая кругом история, одновременно жестокая и суетливо-мелкотравчатая, пронизана токами метафизики. Проще говоря, в беляковских стихотворениях вновь и вновь выясняется: есть то, что важнее и глубже истории, и при этом оно ближе к человеку, к его душевному неуюту. Сами эпохальные повороты оказываются масштабным, но лишь частичным контекстом; в конечном счете, душа существует в истории, но определяется не совсем историей:
Склизкое, вялое, вялотекущее Из настоящего лезет в грядущее - - Скомканной ночью, линованным днем. Господи, как мы его тормознем? Силы небесные, или мне кажется? До горизонта колышется кашица,
- Мертвая зыбь, ослепительный тлен. В этом плену мы почти до колен.
Сознательный человек, ощущающий свой и чужой дискомфорт в истории, оказывается всегда неуместен. Персонажем стихотворения оказывается «трудовая букаха, / Боковая наследница древних изъянов». Словарь Белякова весьма широк — здесь и инженерные, и политические термины, и церковно-славянские обороты. Вообще много переиначенных цитат - переиначенных порой весьма издевательски, но и это издевательство адресовано не автору цитаты, а тому, что происходит в стихотворении. При том что в стихотворениях автор периодически называет сам себя по фамилии («И ангел-хоронитель с облаков / Поет: «С тобой все ясно, Беляков») — в них нет никакого акцента на фигуре автора. Автор — один из многих. Он остро и переменчиво ощущает все, что происходит с ним и вокруг, но не претендует ни на первенство, ни на исключительность - вообще почти не акцентирует, что это «его» позиция. И автор, и его текст становятся местом встречи разных смысловых потоков — из разных времен:
Безумный Батюшков и Матушков-Салями Плечами ватными мне небо заслоняли. Плутая пальцами в саду лилейных риз, Я слушал Батюшкова, Матушкова грыз. Батюшков и Мамин-Сибиряк ни с того ни с сего порождают Матущкова-Салями, Впрочем, они ли? Не вполне ясно. Отстояние от события до слова меняется, и сама эта переменчивость имеет музыкальный смысл, поддерживает мелодию. Однако — что замечательно - эта переменчивость, как и слова, и ритм, участвует в формировании смысла стихотворения. У человека нет возможности укорениться в истории — и это, при всей тягостности положения, дает возможность расти. Или возможность помнить о своих чувствах. Память о любви и возможность играть словами оказываются связаны между собой. Иначе:
Помнишь, я остригся наголо Где-то в Пасху или около? В сапоге царевна квакала, Ты мои иголки трогала, Укололась и заплакала.
|