|
Павел Крючков: «Поэзия — это болезнь. Я надеюсь, что высокая»
Интервью с Павлом Крючковым
|
Интервью:
Ольга Харитонова
Культура, 20-26 августа 2009
№32 (7695)
|
|
|
Редактора отдела поэзии журнала «Новый мир» и заместителя директора музея Корнея Чуковского Павла КРЮЧКОВА в литературном Музее имени Федина ждали давно и терпеливо. Для тех, кто присутствовал на встречах с ним в филиале Фединского — Музее Л.А. Кассиля в Энгельсе и в нашем литературном музее, в полной мере ощутили, сколь оправдано было это ожидание. Павел Михайлович не только редкостный знаток и любитель литературы, много занимающийся просветительской деятельностью, но и блестящий рассказчик.
Все в нашей жизни неслучайно, и во всем существуют причудливые рифмы и связи. В первом классе я заболел диковинной болезнью под названием «аллергия на городскую пыль», моя врач сказала, что в поселке Переделкино есть санаторий, в котором от этой болезни лечат, и четыре года я фактически прожил там. Сейчас этот дом погибает, к сожалению. Это усадьба чудесного писателя, философа русского и мыслителя Юрия Федоровича Самарина, о чем местная публика уже не знает. Нас детьми все время водили в музей Корнея Чуковского, который был рядом. Музей самодельный, домашний, неофициальный, ни в одном справочнике не числился. И если бы мне кто-нибудь тогда сказал, что моя жизнь профессиональная будет связана с этим местом, я бы никогда в это не поверил.
В России стихи пишет каждый пятый
За всю историю журнала «Новый мир» волею судьбы и непонятным образом я оказался единственным редактором отдела поэзии, который не пишет стихов сам. Отделом всегда руководили стихотворцы. Надо сказать, что многие поэты по секрету говорят мне, что это очень хорошо, потому что во многом облегчает их собственные взаимоотношения с журналом. Так устроен русский язык, что у нас каждый пятый в стране пишет стихи. Это на самом деле замечательно до того момента, пока люди, пишущие стихи, не заставляют других их читать. Литературный мир очень сложная штука, и я радуюсь, что впрямую от него не завишу, у меня есть еще пара-тройка профессий, я, кстати, слесарь хороший, пятого, на минуточку, разряда, шестой завистники не дали. Ко мне приходят поэты, жалуются на судьбу или еще что-нибудь, я их слушаю, как психотерапевт, жалею, люблю и говорю: дорогие мои, ничего не поделаешь, пишите, не останавливайтесь. Они спрашивают: а надо ли нам? Откуда я-то знаю? Надо вам — пишите. В русском языке действительно есть нечто волшебное, что подтягивает слово к слову. А поэты — это существа особого вида, особого склада, особой, если хотите, трагедии. Это люди, которые, с одной стороны, находятся под постоянным гнетом ответственности перед своим даром, а с другой — сидят, как рыбаки, — клюнет, не клюнет. Очень трудно так жить.
В каждом номере «Нового мира» выходят четыре стихотворные подборки (так совпало, что последний по времени открывает подборка Светланы Кековой, которая является одним из постоянных и любимых авторов наших вот уже много лет), иногда пять, то есть от сорока пяти до пятидесяти в год. Получаю я рукописей ровно в пять тысяч раз больше, чем могу напечатать. Из них добросовестных стихотворений примерно пятая часть, просто хороших — десятая, вполне приличных — сотая. И все равно много. Между тем журналов литературных у нас мало: их всего четыре, центральных, я имею в виду, потому что в некоторых регионах есть свои: «Подъем» в Воронеже, «Складчина» в Тамбове, «Рубеж» во Владивостоке, у вас есть альманах замечательный — «Другой берег». Помню прежнюю «Волгу», конечно, ностальгически ее люблю, храню ее дома. Я дружу с православным журналом для сомневающихся «Фома», он не строго православный, а скорее просветительский. И они там печатали из номера в номер благочестивые стихи, не очень разбираясь, какие хороши, какие нет, и позвали меня делать для них подборки. Вот уже три года они выходят под рубрикой «Строфы». Разницу между поэтом и стихотворцем очень трудно определить. Есть поэты, а есть люди, складывающие стихи. И объяснить человеку, который годами складывает в рифму свои переживания, мысли и чувства, что это не поэзия, очень сложно. Поэзия — это болезнь. Я надеюсь, что высокая.
Звучащая литература
Как-то узнав, что я собираю голоса писателей и сам записываю литераторов, главный редактор «Нового мира» предложил мне писать на эту тему обзоры. Эти CD-обозрения «Звучащая литература» выходили четыре года. На «Радио России» я тоже веду постоянную рубрику, где каждую неделю должен рассказать о пяти новых книгах. История взаимоотношений моих с радио давняя. Как-то я привел на «Эхо Москвы» поэта, которого очень люблю и который сейчас, уехав в Европу писать книгу, оставил меня вместо себя руководить новомировским поэтическим хозяйством, — Юрия Кублановского. Как раз шла борьба за возвращение ему гражданства. Привел и собрался уходить, а Сергей Бунтман оставил меня в эфире, а потом предложил привести еще кого-нибудь. А я познакомился незадолго до этого со стариком Копелевым, тоже диссидентом и антисоветчиком страшным, лишенным гражданства по указу Брежнева. Помню, мы шли с ним как-то по Красной площади ночью, подошла к нам делегация немцев, и у Копелева стали просить автограф. Он, конечно, всем все подписал, а потом, матерясь, сказал: представляешь, даже здесь, в столице моей родины, немцы берут у меня автографы (он жил в эмиграции в Кельне), а русские понятия не имеют, кто я. Так я привел на «Эхо» Копелева, потом еще пару таких людей, и там мне сказали, что я вполне мог бы работать на радио.
А на «Россию» меня позвал Петр Алешковский в передачу «Новая библиотека» после смерти поэта, который вел рубрику. Знаменитый был человек, очень трагический и очень хороший, безумно талантливый и совершенно безбашенный — Илья Кормильцев. Он писал в свое время тексты для группы «Наутилус Помпилиус» и возглавлял в Москве издательство «Контркультура», выпускал рискованные книги. Вот уже три года каждую неделю я вместо него семь минут рассказываю о книжных новинках. Поэтому я везде с ними — в метро, в электричке, в туалете, сюда приехал тоже с книгой. Я рад, что по радио говорю. Я всегда вижу тех людей, у которых в этот момент случайно включен приемник. Я не в пустоту говорю.
Голос поэта-птицы
Был еще один проект: Ролан Быков оплачивал странную радиостанцию, которая называлась Радио Арт. Крутили до ночи омерзительную попсу, а в ночи выделяли полтора часа на культурную программу. Но найти дурака, который будет вести ее ночью, никак не могли. А у меня была мечта беседовать с поэтами в прямом эфире. Как хорошо — приводишь ночью поэта, и он читает свои стихи, а над Москвой плывет его голос. Почему я занимаюсь звукозаписью? Потому что когда человек слышит, как поэт читает стихи, он очень близко подходит к той музыке, которая присутствовала при написании стихотворения. Оно рождается из звука. Ко мне однажды в Переделкине пришел очень хороший артист Михаил Козаков и два часа объяснял, как он научил русских читателей любить Бродского. Это замечательно, и он собирает полные залы. Другое дело, что Козаков читает Бродского, как Самойлова, Самойлова — как Пушкина, а Пушкина — как Бродского. Так вот Козаков говорил, что Бродский читал свои стихи ужасно, а он читает его хорошо. А я отвечал, что это неправильная постановка вопроса. Когда поэт читает, он часто себя не слышит вообще. Он поет, как птица на ветке. И находится в это время в каком-то другом даже месте. Об этом Ахматова и Блок проговаривались. Я в этом заунывном полулае-полувое Бродского больше вижу правды, чем в оформленном кепкой, шарфом и саксофоном чудесном исполнении Михаила Михайловича Козакова. В голосе поэта, в голосе прозаика содержится очень большая часть таинственного кода и ключа к его искусству. Когда мы слушаем человека ухом, включается воображение, мы достраиваем личность человека, мы, как ни парадоксально, соприкасаемся с ним теснее, чем когда мы видим, как он ходит взад-вперед.
Вещи вечные
Детской литературе всегда жить труднее, чем взрослой, как ни странно. Я так и не разобрался, в чем тут дело. Я был экспертом в первом круге конкурса детской литературы «Заветная мечта», сейчас идет четвертый. А что такое эксперт? Это значит, что тебе домой привозят или ты сам, на своем горбу, увозишь горы рукописей. Есть люди, которые этим спасают, то есть как-то обеспечивают материально свою жизнь — с утра до ночи их читают. Я участвовал в этом, скажу вам откровенно, чтобы поддержать музей Чуковского, чтобы было очевидно, что он участвует в современном литературном детском процессе. И мне, конечно, было интересно узнать, что пишут сегодня детские писатели. А они есть — и поэты, и прозаики. Среди них есть талантливые. Что хорошо? Не потеряно чувство сострадания к ребенку. Не потеряна любовь к миру. Не потеряно желание защитить слабого. То есть вечные вещи. Что огорчает? Очень много фантастики. Причем она уже шестого и восьмого сорта. В жизнь вдвинулась культура, которая, в общем-то, мертворожденная. В ней создать живое очень сложно. Но поскольку люди научились стругать по шаблону, они это делают, а дети это кушают. Ребенок же — доверчивое существо, тем более если ему сосед Вася сказал, что это нужно прочитать. Я своему сыну не давал «Властелина колец». Не потому что это плохая книга, по другим причинам. Я обязательно дам ему прочесть те книги, которые читал я, остальные предложит друг Колька. Ну и хорошо. Но я знаю, что должен дать я. Среди победителей премии «Заветная мечта» провинциалов больше, чем авторов из Питера и Москвы. Это было мне очень приятно.
|
|
