Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Кирилл Решетников (Шиш Брянский)  .  предыдущая публикация  
Друг Большой Литературы
О Шише Брянском

27.03.2008
Русский Журнал, 6 декабря 2000 г.
Досье: Кирилл Решетников (Шиш Брянский)
        До сих пор некоторые думают, что Шиш - это тоже я. Недоразумение связано с тем, что в моем репертуаре есть его песни. Нет, к сожалению. Хотел бы я быть Шишом Брянским, представителем одного из самых глубоких пластов русской духовности. Увы!.. Мне досталась иная доля - петь некоторые его песни. Большая честь для меня. От моих собственных текстов шишовские отличаются специфическим русским томлением духа и метафизикой, а мелодии - чрезвычайной, немыслимой в моих песнях замысловатостью и межкуплетными так называемыми наигрышами. Шиш предпочитает говорить «наигрыш», а не «проигрыш». По суеверным соображениям.
        Специалист по гиперборейским языкам, Шиш создал свой новый стиль - так называемый академический инфантилизм. «Я друг большой литературы», - говорил он о себе на презентации книги Данилы Давыдова Опыты бессердечия. Очевидно, это каламбур: не то друг большой, не то большой литературы. В любом случае, это ирония. Какой уж там «друг»! Шиш - самый «альтернативный» из современных русских поэтов, которых я знаю. Он создает гротескный образ «старшего канона», интеллигентского мэйнстрима 70-80-х и тут же его разрушает, обращаясь в качестве альтернативы к поэтике символизма и постсимволистских течений, к маргинальной авторской песне и к русскому рок-сопротивлению. Не отождествляясь полностью ни с одним из этих течений, Шиш разделяет одну их общую черту - устремленность к фольклору в поисках национальной и духовной аутентичности.
        Именно как фольклор до сих пор и функционируют стихи и песни Шиша Брянского. Записанные в его исполнении а capella, они передаются из рук в руки, и так будет продолжаться, пока Шиш не запишет так называемый «профессиональный» альбом. В содержательном отношении многие песни представляют собой работу с фольклорными образами и структурами. Такова, например, композиция Нгымка («Пшол мой папенька под землю торговать...»), основанная на мотивах айнской народной колыбельной песни. Эта четырехчастная баллада, построенная на параллелизмах, представляет собой ритуально-мифологическое повествование о разрушении подземными духами сначала родительских тел, а затем и собственного тела протагониста. Вот примерный текст подлинника: «Твой отец пошел под землю торговать, но пришли три подземные женщины, они были столь ужасны, что от одного их вида он умер. Не поэтому ли ты плачешь?» Фольклор, таким образом, является и формой существования проекта, и важной составной частью его содержания. Текст шишовский фольклорен до мозга костей.
        Но и литературен. Вот что Шиш говорит о своих литературных корнях:

            Колыбель мою качала
            Ольга Седакова,
            И сифония звучала
            Из мово алькова.
            Я потом немножко вырос,
            Свой нашел манера,
            И завелся в мене вирус
            Ростом с Люцифера.
            Вот теперь я и не знаю,
            Как же мене быть:
            Воспарить к златому раю
            Или в ад пой-тить?

        Поэтический и идеологический мир седаковых высмеивается Шишом в маленькой антиутопии Эстеты, сатирически представляющей будущих заведующих культуркой - легко узнаваемых собирательных персонажей, типа излюбленной мишени Шиша - недавно е..нувшегося Моти Изберга - или поэтессы Полины Швах, читающей свои стихи следующего рода:

            Бабушка меня спросила:
             «Свет мой Оленька, давно я мучусь:
            Как исправней, поведай мне, светик,
            Говорить: хотишь или хочешь?
            Я ведь в МГУ-от не училась».
            Ей с поклоном я отвечала:
            «Человек - что старая телега,
            Никогда ее не исправишь,
            Одно колесо у ней приладишь,
            Глядь - другое отвалилось.
            Вон Аверинцев - страшное дело:
            Высок, как кудыкины горы,
            Глубок, как чертово болото,
            А все равно картавит.
            Так что говори, как пожелаешь,
            Как хотишь, - я сказала, - как хочешь».

        При этом внутренние культурные оппозиции и различения, актуальные для старшего канона (споры поколений, отношение к потсмодернизму и т.д.) сознательно игнорируются новым автором, придающим себе статус абсолютной альтернативы:

            Поскорее отмените солнцерогий крест,
            Посадите наше солнце под арест,
            Пусть мороз его застудит,
            Пусть его совсем не будет,
            Пусть его на завтрак Joseph Brodsky ест,
            Пусть его на полдник Я.Могутин ест,
            Пусть меня под кофе И.Кукулин ест,
            Пусть меня под пиво Дан. Давыдов ест,
            Пусть меня в кровати Митя Волчек ест,
            Пусть меня в постели Дима Зайчик ест,
            Пусть меня в палатке Юра Визбор ест...

        Думаю, достаточно. Любой дурень знает, какая война постоянно ведется в так называемой культуре. Война молодежи и стариков. Авторы, критики и идеологи, образующие сенильный потсмодернистский канон (Курицын, Сорокин, Пелевин, медгерменевты), еще недавно сами воспринимались как анфан-террибли, нарушители спокойствия, противопоставленные академической традиции 70-80-х. Однако теперь у них статус признанного, канонизированного авангарда, объекта сочной критики со стороны новой мыслящей молодежи. Дух боевого скандала, культурреволюции принадлежит не Сорокиным, а тем молодым писателям, для которых неразличимы Пригов и Седакова, Немзер и Курицын, Бродский и Гребенщиков, Владимир Сорокин и Светлана Сорокина, а вместе с ними и все представители глубоко ангажированной молодежной альтернативы в лице Ярослава Могутина, Алины Витухновской, Егора Радова и других членов ПЕН-клуба. Мы же дико устали от этой их потсмодернистской ни-в-чем-не-уверенности. За нашей видимой книжной тоской по живой философии и эзотерике, по духовному символистскому жречеству-теургии - стоит колом большая тоска по мировому Абсолюту, невидимая и некнижная.
        И тут есть два пути. Один путь - приблизительно ур-реализм, в терминологии Миши Вербицкого. Я понимаю это как восстановление mutatis mutandis многих важных ценностей русской модернити (ср. у Шиша: Oy, dernite, bratishki, dernite // Menia vy za moyo modernity, - исполняется с английским акцентом), многие из которых нам навскидку кажутся давно обесцененными. Библиотека традиционалиста и дугинская интерпретация Серебряного века, равно как и победа Штернберга на конкурсе в «Тенетах» свидетельствуют о формировании прямо на наших глазах неомодернистского канона с вполне определенным идеологическим горизонтом: культ верховного метафизического принципа и абсолютной экстремальной сути в противовес потсмодернистской бесконечной игре в бисер, радикализм и революционность в Kulturpolitik, психологически вполне понятная мне симпатия к шызогенным конспираси-тиориз, типа неоевразийства, так называемой геополитики et cetera. В русском мире песни эта линия отчетливо представлена определенной ветвью рока, а именно панком Сибири и далее всей парадигмой русского рок-сопротивления в самом широком смысле: от ДК до Банды Четырех, Черного Лукича, Красных Звезд и других. В Интернете эти группы с большой канонизаторской активностью пропагандируются антикультурологическим органом Миши Вербицкого LENIN, которому принадлежит похвальная попытка дать имя тренду.
        Шиш этого ур-реализма не чужд. Например, вербицко-дугинские геополитические термины «евразийство», «мондиализм», «атлантизм» - для него не бессмыслица. Послушайте, как он отгоняет от себя призрак атлантического левиафана в песне с вполне рок-сопротивленческим названием Калиновый молот:

            Чудовище морское,
            Оставь меня в покое,
            Я сам своей судьбой распоряжусь,
            Я мозгом воспаленным
            И сердцем раскаленным
            Уверовал в камлающую Русь...
            Мне калиновый молот / В сердце бьет,
            Мне малиновый холод / В сердце зжет,
            Подо мною Эреба / Хладный зной,
            И печальное небо / Надо мной...

         (А в последнем припеве так даже:

            Мне ведический молот / В сердце бьет,
            Мне нордический холод / Сердце зжет
            Подо мною Эреба / Сиплый грай,
            И печальное небо - / Гиблый рай.)

        Окромя ур-реализма, я вижу другой третийпуть в молодежной культуре. Это путь вышыбанья клин-клином, когда казалось бы потсмодернистские фишки (ирония, фига-в-кармане, центонность, римейк, интертекст, маты-перематы и другие упражнения для языка) используются уже в благородных целях: передавать невиданные, новые Смыслы.

            Из града медного, медового,
            Зажыканного в дали грозовыя,
            Низвергся теплый сипловоз.
            И Удом раскалил, словно Адам Кадмон,
            Он мертвенного небосвода олово,
            Над Русью куньею, куда в блистаньи Рос
            Он зах..ячен был как бы ударом кыя,
            Сквозь млеко жаркое врямен,
            И стало невъ..бенно лучезарно.
            К Нему слетелись, наподобье ос,
            Народа мымзики, Тщетой ведомого,
            И говорили: «О, железнай Гыгымон,
            Вези жа нас туда, где наша Ниневия,
            Где наш Израель, Китеж и Давос,
            Где наша Школа, Церковь и Козарма,
            Когда ты Силами сюда зафинделен,
            Ты увези нас прочь от Иобанного Змия...
            О, ты не смейся, мы всырьоз!»
            Они все были мертвыя, но стали вдруг жывыя,
            И Он на небо их повез

             (Шиш Брянский, Сипловоз).

        Поистине - всырьоз... Так делают Юдик Шерман и Боба Иисусович Рабинович. Так делали в Штетле. Так делает и Шиш Брянский:

            Моя жизнь исполнена прелести,
            И вообще я крепкий груздь,
            Но иногда во мне шевелитси
            Метафизическая гру-у-усть.
            Когда я чую, что мир кончается,
            Иль братней кровию багрюсь,
            Вот тогда во мне просыпается
            Метафизи-че-ска-я грусть

             (Шиш Брянский, Метафизическая грусть).

        Шиш видит оба пути. Свою метафизическую грусть он знает как неподдельную, но артикулирует так, что можно случайно принять его за очередного потсмодернистского пересмешника, за одного из тех, о коих сам Шиш пишет: «Несмысленное псье // Обсрет конечно все, // Но я уйду туда, // Где нету их следа, // Где вечности венец // Звенит, как бубенец» (В нежном мареве).
        Мне нравится, как Шиш иронически препарирует традиционный набор интеллигента-гуманитария 80-х (Ахматова-Мандельштам-Окуджава-Бродский-Седакова), а также и теоретико-литературные школы, прямо или косвенно пропагандирующие этот канон. Хороша филологическая шутка Шиша о том, что ворованный воздух - позднейшая экстраполяция, полученная в результате неправильного обратного перевода Четвертой прозы. «У Мандельштама, конечно, был спег'тый воздух! - догадался Шиш. - Так и по смыслу естественней. Это потом филологи, Барановский и Таран, найдя в переводе gestollen или там stolen air, перевели как ворованный».
        А вот Мандельштам от Шиша: «Углисто-впуклые бздомыслия сифоны, // В м..дебных проп..здях кочующий ойрот // Напоминают мне явленье Персефоны, // Но только в бантиках и вы..банной в рот» (В нежном мареве). Шиш говорит, что Мандельштам сам по себе скорее хорош, но испорчен контекстом. С этой мыслью, опять же, вполне согласился бы Миша, давно записавший Эмильича в русские панки и ур-реалисты. Кстати, о панках - напомню, что в роке Шиш Брянский ужасно не любит мэйнстрим и все раскрученное, предпочитая маргинальные по отношению к року проекты (АукцЫон, Волков Трио) и радикально-нонконформистские (сибирские Панки).
        Встав за привычные рамки, Шиш строит свой внутренне цельный (анти)канон, отчетливо маркируя ту линию, которая связывает маргинальные фигуры русского рока и авторской песни с эзотерикой русской модернити. Но свойственный Шишу пафос обретения подлинного духа той эпохи требует умной работы по осмыслению различных мифов о ней.
        В послесталинские годы настоящая традиция русской модернити всегда ненавязчиво подменялась - точнее, подминалась. Сначала шестидесятническим диссидентско-«демократическим» мифом, адекватно выраженным в «литературном» цикле Александра Галича. Потом тартуско-московским филологическим мифом, развиваемым далее в мягком академическом барокко Седаковой-Аверинцева-Бибихина. Потом - агрессивно-потсмодернистским мифом 80-х с приговско-сорокинской позой ниспровержения Серебряного века (ниспровергались, строго говоря, именно предшествующие трактовки его). И, наконец, псевдонеомодернистским мифом автора Хлыста - Александра Эткинда, Шишу близкого хотя бы своей заявкой на психологическую или даже духовную сопричастность описанным в Хлысте экстремальным идеологиям.
        Сквозь призму Шиша важным символом русской модернити выглядит поэт Клюев: сакральность, «провинциальность», фольклорность, революционность, экстремальная сексуальность, скопчество, гомоэротизм, шаманство, мотив страдальчества и неземная, архетипическая, трансцендентная, телесность, животный образ тела и телесный образ текста. «Радуйтесь, братья, беременен я // От поцелуев и ядер коня. // Песенный мерин - багряный супруг // Топчет суставов и ягодиц луг». Это не Шиш - это Клюев. Вместо постмодернистской игровой и реалистической бытовой телесности - сакральная телесность модернити. А вот Шиш: «Пролетели незаметно // Перепончатые дни. // Это что такое. Нет ну // Ты меня уж извини. // Ты зачем в начале песни // Сердце вынул из меня. // Это что же будет, если // Отгремлю я не звеня. // Вставь немедленно обратно, // Мне рубашку застегни, // Чтоб допета была мантра // Про чешуйчатые дни». Вот он где, хваленый Эрос невозможного. Как известно, логика этих метафор ведет к сакраментальному образу соития с Богом.
        Еще - Кузмин, Хлебников. Знаю песни Шиша на слова Кузмина: Это все про настоящее, дружок... и Четвертый удар, с будоражащими сердце наигрышами. Знаю песню на слова Клюева - Мы ржаные, толоконные... Тоже очень вставляет. Знаю - и сам пел в концерте - марш Шиша на стихотворение самого Ницше, написанное философом в ранней юности, когда тот еще верил в Бога. Dem Unbekannten Gotte («Неведомому Богу») исполняется на двух языках. Несмотря на гротескное бля «для ритма» в немецких строках, на фривольности в переводе Шиша, в этой песне присутствует жесткий лимит на иронию, полное отсутствие стеба.
        Часто в песнях Шиша есть мат. Но не для пущей-вящей жызненности, как в реализме, и не для концэпта, как у Пригова и Сорокина, и не для соц-ыпатажа, как в контркультуре, в каком-нибудь Панке иль Рэпе. Мат Шиша модернистски привязан к сакральным истокам языка и поэтому требует конгениального слушания. Не случайно все маты он пишет с заглавной Буквы. Не сговариваясь, Шиш и Боба Иисусович Рабинович пришли к очень сходной эзотерической орфографии. У Бобы, кроме матов, с больших букв идут имена животных и некоторых частей тела, у Шиша - всех частей тела, в духе ремизовско-розановских удонош-фаллофоров: «Я молюся стоя // Каменной Лисе. // У меня простое // Нежное Лице. // Я влачу на Вые // Райских руд ярем, // Звездочки живые // Чорным Ротом ем, // В хладный Лоб цалуют // Ангелы меня, // В тухлый Носик дуют, // Глазками маня, // Тусклым златом блещут // В Очи мне кресты, // Узким платом хлещут Плоть мою Хлысты, // Кажет Х..й Геенне // Тайный Венни-Пух, // Хлеба ох..енней, // Меда невъ..бенней // Набухает Дух».
        Интересны взаимоотношения Шиша со стилистикой бардов. В мифе, созданном интеллигентской пост-тартуской критикой, главные зубры авторской песни выглядят наследниками Серебряного века. Так, в статье Александра Жолковского «Рай, замаскированный под двор» мир Окуджавы представлен как поп-ретрансляция мира символистов. Но Шиша не проведешь. Он зло иронизирует над интеллигентским культом авторской песни, в духе нового нонконформизма ниспровергая священных коров его. «Мон Володя Высоцкай деморонь поладомс бажинь...» - начинается песня Шиша Белый Аист Мордовский, полный правильный перевод известной песни Окуджавы о Высоцком на мордовский язык, за исключением глоссолалии «п..здык чимкирдык баритон» в предпоследнем куплете и дважды повторенного русского словосочетания «белый аист мордовский» там, где надо московский, в последнем куплете. За песней следует реплика, иронически представляющая агрессивный, охранительный дух завязанного на шестидесятничестве софт-мэйнстрима: «Вчера ко мне подошли Городницкий и Ким. Городницкий взял меня спереди, а Ким зашел ко мне сзади и е..нул меня по почкам. «Это тебе за «п..здык чимкирдык баритон», - сказали они. С тех пор мои листики никогда не распускаются».
        Идейное растождествление с бардовской песней не отменяет объективного присутствия ее интонаций во многих песнях Шиша - по крайней мере, если говорить о сближениях с такими маргинальными представителями авторской песни, как Щербаков. Некоторые длинные песни-баллады Шиша со сложной строфикой и наигрышами композиционно напоминают Щербакова, стоящего особняком в бардовской субкультуре и традиционно поругиваемого за якобы слишком умные и слишком филологические тексты.
        У Данилы Давыдова Шиш перечислен в одном ряду с Алексеем Хвостенко, на основании их маргинального социокультурного статуса - между роком, шансоном и авторской песней. Я бы мог в продолжение этой мысли указать на большое количество чисто текстовых сближений Шиша и Хвостенко. Впрочем, это не заимствование. Большинство песен Шиша были написаны до его знакомства с творчеством Хвостенко. Скорее сказывается общность литературных интересов - стилизация архаизма и футуризма, работа с Хлебниковым, с фольклором и с текстом русской провинции, имитация радения и камлания. Хвост близок Шишу неомодернистским пафосом, отстраненностью от мэйнстрима.         Субъективное отношение Шиша к автору Орландины - сдержанное и нейтральное. «Он хитрый культурный дедушка, - сказал мне Шиш о Хвосте, - он и с «АукцЫоном» работал как хитрый культурный дедушка, который Хле-е-е-ебникова поет». Объективно же Шиш вполне разделяет хвостовский интерпретаторский пафос по отношению к текстам русской модернити, выраженный в Жильце вершин. Хвост поет Хлебникова, Шиш - Клюева, Кузмина и Ницше.
        Один из бесчисленных стилистических векторов Шиша может быть условно определен как летовский. Политическая утопия ГО, дрейфующая от идеального Анархизма к идеальному Коммунизму, некрофильско-суицидальная топика ранних песен Егора и сибирско-шаманский драйв - вот то, что в принципе, даже независимо от Летова, образует важную часть шишовского мира. Но Шиш не привязывает это содержание к тем или иным музыкальным формам. Музыкально он может быть очень разнообразен. Тот же благородный протест, что и в интонационно близкой Летову песне Неуправляемый снаряд, мы слышим в напевном кантиленном хорее песни Суки и в приблатненной вальсообразной лирической песне Жабочка:

            Вы пляшите блять ваши канканы,
            Пусть во льду у вас будут шабли,
            А я буду играться комками
            Моей милой камчатской земли.
            Потому что крыла за плечами
            Мне дороже непрожитых лет,
            Потому что я ангел печали,
            Потому что я русский поэт.

        К этому мне нечего добавить - разве что самоопровержение к предыдущей статье. Название группы Поза принадлежит самому Алику Копыту и расшифровывается вполне по-одесски так: «Почему окаменела Зоя, а?» Вот дискография Позы досойбельмановской:
Poza - Odessa, Jewish music from Russia, (p) Sunset-France 1996, (c) Poza 1995; состав: Alik Kopyt, Raymond van Houten, Bll Hangley jr., Astrid Rubenowitch;
Poza - Diadromes. Music from the streets of Eastern Europe. Raumer Records - Berlin, (c) Poza 1997; состав: Raymond van Houten, Alek Kopyt, Leonid Soybleman, Karsten Troyke.
        Эту информацию почти одновременно любезно мне предоставили Шкин и Марина, которая притом является автором фотографии Копыта & Сойбельмана на афише, приведенной в статье. Как пишет Марина, «главный прикол кадра - римский амфитеатр Арена, на фоне которого сняты ребята. Арена эта находится по ту сторону от австрийской стены, которую видно из моего окна (если сильно высунуться) и знаменита тем, что в ней с римских времен, не прекращая, поддерживали показ разных зрелищ, - вполне в духе намерения Алика и Лени не дать умереть фольклору». Поистине, Азъ есмь Скотъ. Скотоватый муларик.
        Что и требовалось доказать.


  следующая публикация  .  Кирилл Решетников (Шиш Брянский)  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service