Комплекс Гамлета
Ф. Гримберг. Две династии: Вольные исторические беседы. — М.: Когелет, 2000.

Александр Люсый
Октябрь
2001, №7
        Какими еще могут быть воззрения поэта на историю, как не вольными и поэтическими? Тем более если автор, прозаик, филолог-славист, историк,— еще и поэт, зафиксировавший недавно свою принадлежность к самой что ни на есть вольной русской поэзии в поэме «Андрей Иванович возвращается домой». С одной стороны, два династиеведческих романа — «Рюриковичи» и «Династия Романовых», составивших данную книгу, я воспринимаю как развернутый историософский комментарий к некоторым строкам поэмы («Шли впереди норманнские ладьи. // И танки по дорогам шли в пыли»), с другой — как буквальный ответ на давний (уже почти четвертьвековой) призыв поэта несколько иной поэтической традиции Юрия Кузнецова: «Отдайте Гамлета славянам!»
        Принадлежность комплекса Гамлета традиционному русскому национальному сознанию — наиболее интересная мысль книги. Самым первым Гамлетом на Руси и во всем мире, оказывается, был брат знаменитого Александра Невского Андрей Ярославович, оставивший такой образец типично русского «гамлетизма»: «Господи! Что се есть, доколе нам меж собою бранитися и наводити друг на друга Татар, лутчи ми есть бежати в чюжую землю, неже дружитися и служити Татаром!» Потерпев поражение в борьбе с братом за главный тогда на Руси княжеский престол во Владимире, он бежал в Швецию. Автор «Деяний датчан» Саксон Грамматик рассказывает о приезде конунга Андерса к Вольдемару датскому, понимавших друг друга посредством латыни, с просьбой о помощи против Александра, в которой было отказано. Автор хроники называет князя Андрея «Гамлетом», то есть безумным, юродивым, а потом уже рассказывает и о стародавнем датском принце Гамлете. Было это за три с половиной века до того, как Шекспир извлек из этой же хроники сюжет для своей трагедии, но, что любопытно, англичане так и не восприняли образ Гамлета как символический, тогда как сравнение того или иного персонажа с Гамлетом не сходит со страниц русской прозы. Автор также называет Андрея Ярославовича родоначальником всех «эмигрантов» (почему-то в кавычках), бегущих от власти, с которой невозможно дискутировать «на равных», продолжателями дела которого стали Андрей Курбский и... Андрей Амальрик (тем самым давая понять, что в системе русского «гамлетизма» подлинное «бытие» возможно только в эмиграции, но с таким Гамлетом автор вышеуказанного призыва к Господу вряд ли согласится). Собственно, эмигрантская деятельность Гамлета-основоположника заставляет скорее вспомнить о фигурах Святополка
        Окаянного и генерала Власова, которым во взаимоотношениях с противником как раз удалось то, что не удалось Андрею Ярославовичу. Амальрик — больше по части Владимира Печерского, которому также уделено внимание. Впрочем, сама жизнь не устает производить очередного Гамлета именно на русской почве, даровавшей им не житейское, а чисто историческое «бытие» — вот реабилитированные
        Ф. Гримберг Петр III и Павел I (во время визита последнего в Вену в 1781 году, когда там собирались поставить на сцене «Гамлета», говорили, что интересно было бы увидеть сразу двух Гамлетов: одного на сцене, другого — в зале).
        Жанр обоих произведений я бы определил как романы истории, по аналогии с «романом культуры». Не исторические романы, так как здесь нет вымышленных лиц, но все же романы, так как в оценке персонажей доминируют личные симпатии и антипатии автора.
        Можно соглашаться или спорить с концепцией автора, согласно которой именно союз Александра Невского с Ордой разрушил возможность единства южной и северо-восточной Руси, ибо носителем этой идеи был преданный им брат. Но в стремлении ниспровергнуть антизападнический культ Невского в упрек ему ставится даже то, что он использовал именно ордынскую тактику при известном Ледовом побоище (по ходу предложено отказаться от выражения «псы-рыцари», так как Карл Маркс в своих заметках по русской истории писал не «hundesritters», а «bundesritters» — рыцарский союз). Походы его в пределы, подвластные Свейскому (Шведскому) королевству, охарактеризованы как «захватнические» (хотя с чего это данные «пределы» стали именно Свейскими?). Можно из имеющихся в наличии императриц предпочитать Анну Иоанновну Елизавете Петровне и Екатерине II (поощрение Анной вольностей дворянских приветствуется, но, однако, потом ставится под сомнение). Но в упрек Екатерине ставится ликвидация польского государства, что ввело в состав империи «бомбу замедленного действия» (в действительности Екатерина долго противилась разделу Речи Посполитой, а когда он в три этапа состоялся, то при жизни императрицы собственно польские земли в состав России не вошли, территория Великого герцогства Варшавского — подарок Венского конгресса 1815 года). Романистка скорее склонна прощать персонифицированные государства, чем приговоренных к демифологизации личностей: Россия «не виновата», что ей достались земли мифической на период ХVII века «Украины», а вот «разумеется, не следует видеть в Дмитрии Ивановиче (Донском.— А. Л.) “радетеля о благе русской земли”».
        Автор безапелляционно пытается закрыть вопрос о подлинности «Слова о полку Игореве», предлагая в качестве «Антислова» Галицко-Волынский летописный свод, рядом с грандиозной конструкцией которого можно поставить в мировой культуре «разве что... лучшие фильмы Феллини». Однако последнее исследование Б. Гаспарова «Поэтика “Слова о полку Игореве”» (М., 2000) показывает, что вопрос более чем не закрыт. Что не лезет уж вовсе ни в какие ворота, так это навешиваемый на современное евразийство ярлык «фашизма», притом что в случае с творчеством Макса Брода автор просит не смешивать позицию своеобразного религиозного «почвенника» с «Моей борьбой». Западнический дух не должен в очередной раз отрываться от евразийской российской плоти. Между прочим, один американский фонд, стимулирующий демократизацию на просторах СНГ, называется «Евразия», а другой не менее щедрый фонд не прочь поощрить и собственно евразийские исследования.
        В целом у Ф. Гримберг получился образец мифоборческой шоковой историографии, по аналогии с шоковой экономической реформой, с тем отличием, что книгу можно просто закрыть и отложить в сторону. Фактологической базой она, конечно, несравнима с противоположным по духу мифотворчеством Фоменко и Носовского (наши возражения касаются преимущественно выводов, а не фактов). Книга оживляет интеллектуальный пейзаж, отмеченный, как и во времена М. Волошина, «какою-то большой исторической тоской».






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service