Начиная с 1960-х годов Польша и польская культура приобрели особый смысл для российских свободомыслящих людей.
Мы связаны, поляки, навек одной судьбою в прощаньи и в прощеньи, и в смехе, и в слезах...
(Булат Окуджава)
Естественно, интересны тогда были и Италия (через фильмы неореалистов, например), и, например, США, и вообще для разных людей были значимы разные страны. Но Польша, польская культура и польское Сопротивление были важны для довольно широкого круга. Причины этой завороженности польской культурой до сих пор не вполне понятны. Потому что, с одной стороны, это был «разрешенный Запад», и возможность некоторой свободы шла именно через Польшу. Но не только. Кажется, было еще одно ощущение, которое шло и через фильмы Анджея Вайды, и через рассказы о польском Сопротивлении, и через другие «образы Польши». Это ощущение отсутствующей и невозможной родины. Польские партизаны люди на горящей земле (начало фильма Анджея Вайды «Канал»). Земля горящая и чужая, и не может быть моей. Довоенная жизнь тот свет. («Довоенная эра /затонувшая Атлантида» из стихотворения Владимира Бурича, 60-е годы.) Польша была важна и сама по себе, и как источник этого ощущения. И плюс, конечно, возможность жизни, не принадлежащей себе, самой себе чужой и внезапно счастливой, на нескольких ветрах.
Мы школьники, Агнешка. И скоро перемена. И чья-то радиола наигрывает твист.
В стихотворениях и поэмах Сергея Морейно (р.1964) Польша упоминается часто. Впрочем, еще больше в них упоминается Латвия что неудивительно, потому что Морейно прожил в Латвии много лет (сейчас он живет в основном в Москве), превосходно знает и переводит латышскую поэзию, а также польскую и немецкую. Вообще для его текстов важен антураж, который можно назвать восточноевропейским. Черепичные крыши, старые города, узкие улицы. Но еще и ощущение исторической многослойности места перемешаны разные культуры. И странная бесприютная жизнь в хорошо знакомых и обжитых местах. (Восприятие Польши в русской нонконформистской культуре от 60-х годов до конца 80-х несколько раз менялось хотя бы из-за выступлений рабочих конца 70-х и последовавшего военного положения. Морейно автор новый, его герой совсем не партизан Вайды и не школьник Окуджавы. Но вот какое-то похожее ощущение есть, совсем на другой основе, чем в 60-е, но есть.) Сергей Морейно пишет не отдельные стихотворения, а циклы. В последние годы он пишет в основном большие поэмы. «Орден», первая его книга, представляет его избранные произведения с 90-го по 96-й год. Одно из важных, кажется, свойств произведений Морейно: их персонажи всегда странники.
Дорога. Нас соединяет дорога. Все идут по ней: сборщик податей и погонщик мулов. Влекомые неясной целью, воспоминанием, пузырьками в крови.
(«Католическая поэма»)
Персонажи Морейно не прикреплены к определенному месту. Но у них есть привязанности. Есть города, наполненные временами временами воспоминаний и временами других веков с любимыми улицами и кафе. Это чужой город, но он часть жизни. Есть персонажи преданий и литературные герои, которые становятся как бы странами, по которым можно путешествовать. Герой Морейно «укоренен» не в месте, а в обращении к другому человеку. И женщину, в которую он влюблен, он помнит потому, что его поддерживают в жизни царь Давид, святой Франциск и скандинавские викинги.
и только лишь если руки твои сомкнутся быстротекущими водами над моими плечами
я возвращаюсь
в дом без греха в час до распятья в садик братца Франциска
в кольце твоих рук, сестра, по гулким дворам ходил брат-старьевщик
шурум-бурум старье берем
(«Метаморфозы»)
Разорванное пространство путешественников и многослойное время истории неуловимо перетекают друг в друга. Их встречи-расставания (например, хождения средневековых викингов по базарам Аравии они в самом деле туда доплывали) обступают персонажей-кочевников, как родные и недоступные острова. Над морем запросто летают чайки Турн и Таксис («Католическая поэма»). Они напоминают о немецкой графине Марии Турн-унд-Таксис Гогенлоэ, владелице замка Дуино на берегу Адриатики, замка, в котором Райнер-Мария Рильке начал писать самое величественное свое произведение «Дуинские элегии». Персонаж Морейно оказывается призрачным и огромным, пронизывающим времена и объединяющим события.
Я Давид, сын Давидов, отец Давидов корень Иессев, застрельщик филистимлянского ада идол римлян, расчетший календы и иды первый выученик Галаада
(«Ночные куплеты Арлекина»)
Оттого и возможно назвать одно из стихотворений «Рождество Сергея Морейно»: это и Рождество, которое празднует Сергей Морейно, и возрождение человека в Боге. Люди пронизывают историю, как огромное растущее дерево. Для Морейно очень важны мифологические образы великого дерева, рыб или птиц. Существенно, что эти метафоры автор не воспринимает как свои собственные: автор-Морейно скорее воспринимает их источниками народные песни и философски насыщенную мифологию. Это образы, которые задолго до нас возникли и долго еще будут существовать. Но можно воспеть личное, именно твое, здесь и сейчас усматриваемое дерево, или рыб-странниц, или огонь, которые сейчас вдруг отозвались из круговорота.
Ты под сердцем пока лежишь алый плод, голубой магнит. А серебряные ножи режут плоть, и судьба хранит.
Море в тающих берегах расправляется с храбрецом, и русалка плывет в стогах с удивленным твоим лицом.
(«Берег памяти»)
Интонация Морейно разнообразна и подвижна. Она формируется в чередовании разных мелодических фрагментов. Соединяются разные жанры. То это похоже на сложный монолог свободным стихом, то более «литературно», то более «разговорно», то стих более жесткий и печальный, то напоминает стилизованную песенку (см. выше). Но между разными фрагментами нет четких границ, это все существует в едином потоке мерцающей, текучей и многослойной речи. Иногда в поэмах Морейно появляется традиционный романтический антураж: «арфа над водой, над лучом волна» но все странно сдвинуто и смещено, не всегда зрительно представимо. Образы становятся странно легкими, летящими. Они могут стать основой для метафорики, но могут и не стать скорее, они приобретают неуловимую связность песни, в которой главное не в словах. У Морейно часто встречаются уменьшительные суффиксы («В Израиль, как и в Польшу, приходит осень,/ одета в батничек, джинсики, туфли, косынку»), из-за которых слова более текучи, меньше связаны с предметом. То есть связаны, но не совсем. Самостоятельное значение приобретает интонация. Одна из главных тем поэзии Морейно неполнота человека, его обращенность к другому человеку и к Богу. Человек состоит как бы из многих людей, они переговариваются, но их встреча открыта миру караванных троп и пешеходных улиц, по которому они скитаются. Самое большое произведение сборника (и, видимо, одно из важнейших во всем творчестве Морейно) «Католическая поэма» состоит из монологов Женщины, Мужчины и Ребенка. Каждый самостоятельный голос, и каждый голос автора. Автор существует в нескольких голосах. Географическое разнообразие поэм и циклов Морейно становится основой для осознания «внутренних пространств», внутренних в человеке образов Востока, европейского города, берега моря. Внутреннее пространство и внешнее разноприродны, но связаны, обращены одно к другому. В произведениях Морейно вновь и вновь возникает проблема: как существует болезненная и страшноватая обращенность человека к другим людям, и еще более невероятное существование человека перед Богом. Истоки, происхождение поэзии Морейно проследить сложно. Некоторое родство, кажется, есть с ранним творчеством великого польского поэта Чеслава Милоша и, может быть, Юлиана Тувима. Хотя на Морейно повлияла не только польская, но и вообще европейская поэтическая традиция. (Рискну предположить, что отдаленные переклички с ранним творчеством Бродского, которые иногда слышатся в стихах Морейно, могут быть объяснены не столько влиянием Бродского, сколько тем, что и Бродский пережил в молодости увлечение польской поэзией Циприаном Норвидом, например.) Тексты эти существуют в контексте «сложной» европейской поэзии ХХ века многослойных, с мифологическими отсылками, циклов и поэм, которые развиваются аналогично большой музыкальной форме с разными ритмами и лейтмотивами, «Бал в опере» Юлиана Тувима, «Четыре квартета» Томаса С. Элиота, «Орфей и Эвридика» латыша Кнута Скуениекса.
|