Ярослав Могутин молод, ему около 25, что побуждает критиков называть его «русским Рембо в изгнании», впрочем, он сам этому определению не противится. «В изгнании» - потому что вот уже больше пяти лет Могутин живет в США, куда был вынужден уехать, скрываясь от судебного преследования за... чрезмерное усердие в пропаганде прошлой военной кампании в Чечне, которая, в отличие от нынешней, была крайне непопулярна в обществе.
Возможно, этот факт биографии писателя не стоило бы сегодня как-то особенно подчеркивать и выделять, однако он важен для понимания если не всего творчества Могутина, то по крайней мере его новой прозаической книги «Америка в моих штанах». «Хулиган и расист» (так часто называет себя сам писатель), получивший политическое убежище в США, - это абсолютный нонсенс, абсурдный парадокс современной культурно-политической жизни Америки и России вместе взятых. Ведь ни для кого не секрет, что та же самая Америка отталкивала и буквально вытесняла из себя правого анархиста Селина, не давала разрешения на въезд левому радикалу Жене, писателям, вовсе не чуждым Могутину.
На сей раз обычно столь недоверчивая Америка как бы по инерции и недоразумению открыла свои объятия очередному политбеженцу из России, а вместо него обнаружила у себя последователя Розанова и Харитонова. Эта неожиданная случайность, положение «своего среди чужих», принятого за другого и потому допущенного к созерцанию того, что обычный эмигрант, озабоченный получением «green card», предпочитает не замечать. А можно себе представить, как бы, например, описал тот же Розанов американские гастроли Евтушенко, лекцию Войновича в местном университете или же концерт престарелого Ринго Стара со своей «жлобской командой»... Аналогия с «Дневником неудачника» в данном случае, видимо, была бы тоже уместна, однако в отличие от Лимонова Могутин не стремится к внешним эффектам и обобщениям, он внимателен к мелочам и вслед за Розановым, как бы желая подчеркнуть конкретность и достоверность своих мыслей и наблюдений, помещает среди них письма от друга, отца, от того же Лимонова... Даже Энди Уорхолл - один из сквозных героев книги Могутина - интересен ему не столько своим феноменальным успехом, которого ему, сыну чешских эмигрантов (то есть тоже выходцу из Восточной Европы), удалось достичь в Америке, сколько своим отклонением от стандартного американского мифа. «Сам Уорхолл умер совершенно нелепо - в больнице, по вине врачей, из-за аллергической реакции на какое-то лекарство. А ведь у него был блестящий шанс войти в этот пантеон, если бы он не выжил после покушения на него в 1968 году, за два дня до убийства Кеннеди».
Именно поэтому правильней было бы Могутину визу все-таки не давать. Впрочем, теперь об этом поздно говорить, ибо в результате такого недоразумения на свет появилась книга, неожиданная еще и потому, что, несмотря на откровенную картинку на обложке и предупредительную надпись «Внимание: ненормативная лексика!», в ней подобной лексики на редкость мало: Могутин на сей раз предстает серьезным и повзрослевшим. Подкупает и поражает простота, с которой Могутин решается высказывать свои мысли и чувства. Рискуя быть принятым за другого, писатель неожиданно бросает вызов современной, претендующей на элитарность литературе, которая тонет в ложной многозначности и многозначительности. «После очередного дождя сломанные дешевые китайские зонтики валяются повсюду, как подбитые птицы. Жалко птиц, жалко зонтики, жалко китайцев, но больше всего жалко себя, потому что из-за влажности и пронизывающего ветра с океана здесь кажется даже холоднее, чем в Москве». Величие немногословной древнекитайской и японской лирики основывалось на доверии к культурной традиции. Сила Могутина - в глубоком осознании контекста своего творчества, например, он прекрасно отдает себе отчет в том, что писателю, живущему в Америке, вовсе не обязательно выставлять напоказ свое знание иностранного языка, блистать эрудицией и т.п. Чтобы продемонстрировать свою посвященность, ему достаточно двух-трех имен: Розанова, Уорхолла, Жене... - и веры в то, что его еще кто-то способен прочитать и понять. А у Могутина есть все основания рассчитывать на такое понимание, ибо изгнанность, равно как и ненормативное поведение, делают его блудным сыном отечественной литературы, которому, как известно, прощается и позволяется гораздо больше, чем остальным, более послушным детям. «Я никогда по-настоящему не учил английский. Каждый раз, когда меня спрашивают, где я освоил язык, я честно отвечаю: «В кровати!» Полиглотство - профессиональное заболевание валютных проституток». В сущности, проза Ярослава Могутина, состоящая из мимолетных полудневниковых зарисовок, не только по форме нечто среднее между «Опавшими листьями» и «Озарениями», но и по сути представляет собой странный сплав мудрости старца Розанова и дерзости юного Рембо. «Только великие люди могут себе позволить высказывать и писать такие гротескные банальности и максимы, которые потом все воспринимают как откровения».
|
