|
Человек без возрождения
О Дмитрии Александровиче Пригове
|
В 1996 году, на зареотечественного интернета, ресурс zhurnal.ru провел IRC-конференцию (сегодня совсем забытый жанр) с Дмитрием Александровичем Приговым. Участники конференции расспрашивали Пригова, что он думает о литературе и интернете, о концептуализме, поколениях, хороших и плохих стихах, но не только. Пригова спросили о смерти.
Ведущий: «П.О.КОИников задал вопрос заранее: «Дмитрий Александрович, вы, как известно, являетесь Великим Русским Поэтом. Но смерть такого поэта не менее важна, чем его жизнь. В связи с этим — как, где и когда вы планируете умереть? Ведется ли уже вами работа над стиxотворением на вашу смерть и соответствующими эпитафиями?»»
Дмитрий Александрович Пригов: «Дело в том, что я не поэт, а деятель культуры, который планирует свою деятельность в пределах культурного пространства. Смерть является экстракультурным феноменом либо границей культурного пространства. Она может являться неким пределом культурной деятельности, но никогда не входит в состав ее…»
Пригов ушел от нас год назад — неожиданно, как принято писать в газетах, «на пике творческой активности». Но трудно представить, что тем самым был положен предел его культурной деятельности. Отвергая такую возможность, его друзья и коллеги проводят этим летом фестиваль памяти Дмитрия Александровича Пригова «Я народных героев люблю…» Он будет долгим — до 3 августа. В программе фестиваля выставки, перформансы, научная конференция, круглые столы, концерты, оперы и «медиа-опера». А началось все 12 мая, когда в Московском музее современного искусства открылась мемориальная ретроспектива работ Пригова «Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста!»
«Граждане! Не забывайтесь, пожалуйста!» — проект, огромный по масштабу представленных работ, но и наследие Пригова колоссально. Кроме того, это просто первая персональная выставка художника на родине такого объема и охвата — предыдущие были аж в середине 90−х. Куратор выставки Екатерина Деготь выбрала те объекты и записи перформансов, которые дают представление о Пригове не только как об авторе стихотворений о Милицанере, но и как о масштабном художнике больших идей.
Взгляд куратора точен и сбалансирован. И все же Пригов, подвергнутый «музеефикации», — это странно. Великий экспериментатор был слишком энергичен. Дмитрий Александрович Пригов — а назывался он именно так — и был главным художественным проектом концептуалиста Пригова. Даже директор музея Василий Церетели, произносивший речь на открытии выставки, невольно стал частью приговского перформанса: в двух шагах от микрофонов висел монитор, на экране которого Дмитрий Александрович читал свои тексты под аккомпанемент трубы Сергея Летова, и эти звуки перекрывали слова выступавших. Выглядело это вполне органично, в эстетике Пригова. Но все-таки ставший самой узнаваемой фигурой мира художественного авангарда Пригов, представленный только своими работами, а не своими действиями, — это непривычно. К этому еще придется привыкать и узнавать нового Пригова.
«Память о Пригове не укладывается в сохранившиеся после него проекты. Сколько-то тысяч бумажек осталось, а что исчезло? Витальность, жизненная сила, — говорит Александр Шабуров, художник из »Синих носов». — Ведь что было в Пригове главное? Всегда вытаращенные глаза, раздутые ноздри, хищный оскал, рык как у Тарзана (только с многочисленными культурными коннотациями) и прущая из всех этих отверстий энергия. Большинство художников чурается публичности и, даже совершив что-то этакое, немедленно прячется в тени мастерских. Пригов же присутствовал всегда и везде, у него была позиция по любому вопросу, которую он мог внятно высказать в любой момент. Поэтому он перебаламутил огромное количество людей вокруг, в том числе и в провинции, он был ходячим камертоном определенной культуры, с мнением которого сверялись».
Московская выставка, на которой представлено большое количество текстов Пригова, похоже, спровоцировала старый и не очень продуктивный спор: кто он — поэт или художник? Тот, кто ценит слово, в первую очередь обратил внимание на стихи, написанные и звучащие, и вспомнил один из главных вкладов Дмитрия Александровича в русскую поэзию — «приговскую строку». Это короткая финальная строка стихо¬творения, которая ритмически и интонационно контрастирует со всем предыдущим текстом. Пригов довел ее употребление до уровня завершенного художественного приема.
Поклонники визуальных образов справедливо указывали на обилие графических работ, инсталляций и припоминали цитату из Пригова: «Текст остается частным случаем художественного поведения».
И то, и другое по-своему справедливо — но к чему использовать стандартные определения для непривычного явления? Он сам говорил: «Мне нужен не читатель в традиционном понимании этого слова, а некий отслеживатель этапов моего проекта». Дмитрий Александрович Пригов был тем, кого принято называть «человек эпохи Возрождения». Это определение подразумевает не только умение работать в разных родах и видах художественного творчества, но и целостное освоение мира. Правда, вокруг этого ренессансного человека не было эпохи Возрождения, но он смог в полной мере использовать ту свободу, что давали самиздат и не санкционированное Союзом художников вольнодумство. Пригов — уже классик, но вольно или невольно превращая его в образец, русская культура должна особенно оценить не его отдельные тексты, а уникальный пример последовательного эксперимента над собой, временем и пространством.
Почти весь Музей современного искусства в Ермолаевском переулке был обклеен маленькими этикетками с короткими текстами — Пригов развешивал такие по Москве в конце 80−х. На каждой из наклеек — законченное высказывание. С ними очень удобно вести диалог.
«Искусство много может нам рассказать непривычного, словно на птичьем языке» — Так за то мы и ценим искусство, что оно позволяет сопоставить привычное и непривычное.
«Граждане, вы разве не чувствуете — вы коснулись тени моей?»
— Чувствуем, Дмитрий Александрович. Мы еще долго будем к ней прикасаться, разбирая оставленное вами наследство.
|
|
