Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку институций досье напечатать
Новое издательство
Интервью с Александром Танковым

29.08.2007
Досье: Новое издательство
Петербургский поэт Александр Танков готовит к выпуску новую книгу стихов. С ним, как с представителем петербургской поэтической школы, беседует Татьяна Вольтская.

Татьяна Вольтская: В современном мире, на мой взгляд, давно произошла девальвация событийного ряда. Между тем, когда поэт пишет стихотворение, по моему глубокому убеждению, тут-то и происходит событие не приходящее по своим последствиям. Именно об этом мы и решили поговорить с петербургским поэтом Александром Танковым.

Александр Танков:

* * *

Может, где-нибудь под Кандагаром
Так же ночь душиста и темна,
И гордится смоляным загаром
Смуглая восточная луна.
Собственно, и важно только это —
Ночь, и исчезающие в ней
Острые, скупые искры света,
Светляков ли, бортовых огней.

* * *

Разрывная, горючая, гулкая страсть
Горячее объятий твоих,
Как попытка случайную радость украсть
Полноценную смерть на двоих.
Разыграв молодую ночную грозу,
Как сонату, в четыре руки,
Ты останешься, словно соринка в глазу,
Словно шест посредине реки.
Соловьиным стилом четвертована ночь,
И в разрыве чужая звезда,
Не пытайся понять, не пытайся помочь,
Но останься со мной навсегда.

Татьяна Вольтская: Сейчас часто мы слышим, что прямоговорение в поэзии и невозможно. И, тем не менее, вы, как и многие милые моему сердцу поэты, используете прямую речь в своих стихах и не боитесь, что вас обвинят во всех смертных грехах.

Александр Танков: А как можно чего-то бояться, если ты хочешь что-то написать и что-то сделать? Что такое поэзия? Я люблю, мне больно. Как это можно сказать чужими словами?

Татьяна Вольтская: А постмодернизм, центонная культура, цитаты, как быть с этим?

Александр Танков: Что это такое, собственно говоря? Это только заявления: ничего нельзя говорить прямо, все уже давно закончилось, мы уже прожили свою жизнь, мы умерли, давайте говорить о том, что было когда-то. Но мы не умерли. Я очень люблю цитировать такую маленькую притчу. Была такая секта альбигойцев на юге Франции, и у нее было такое высказывание: «Хочешь услышать то, чего не слышал еще ни один человек, — послушай птицу. Хочешь увидеть то, чего не видел еще ни один человеческий глаз, — посмотри на Луну. Хочешь дотронуться до того, к чему еще никто не прикасался, — прикоснись к земле. Ибо истинно говорю тебе: Бог еще не создал этот мир, он его только создает на наших глазах». При нашем участии. Потому, что мы тоже участвуем в этом сотворении.

Татьяна Вольтская: Альбигойцы были еретики. Кончилась их история весьма плохо.

Александр Танков: Так она кончилась плохо потому, что это кому-то не понравилось, потому что это не понравилось каким-то официальным лицам и организациям.

Татьяна Вольтская: Поэт в том традиционном смысле, в котором вы понимаете это слово, в котором я понимаю это слово, — сотворец, соработник бога, который каждый день творит мир вместе с ним заново и, говоря «я люблю», не повторяется никогда, потому что это новый день, новое чувство, это новый человек. Мне кажется, что в современной культуре такой поэт, с такими взглядами, становится еретиком, альбигойцем.

Александр Танков: На самом деле, мне кажется, что у современной поэзии сегодня есть одно замечательное достоинство: по сравнению со всеми остальными искусствами она не востребована. Это огромное счастье. Вот есть у меня знакомый художник, он много чего может делать, но в Москве очень хорошо покупают написанные им баклажаны, и он с утра до вечера рисует эти баклажаны, потому что за них платят хорошие деньги. Многие музыканты то же самое делают. Они востребованы, поэтому это губительно для них.

Татьяна Вольтская: Гоголевский «Портрет», собственно говоря, о чем?

Александр Танков: А поэзия сейчас никому не нужна, она не востребована. Поэзия тоже когда-то была очень востребована. Были придворные поэты, поэты-лауреаты. Когда-то в Исландии, в Средние века считалось, что поэзия это самая сильная магия, поэтому поэтам платили огромные деньги. Сейчас этого, слава Богу, нет, поэтому можно заниматься своими собственными делами. Никто тебя не собирается покупать. Такие тиражи у поэтических книг, что жить на это невозможно, поэтому можно заниматься тем, что нужно.

Татьяна Вольтская: Получается, что это одно из самых честных ремесел?

Александр Танков: Сейчас, когда мы видим каких-то людей, которые пишут и стихи, и прозу, может быть, со мной многие не согласятся, мы видим, что проза на порядок хуже, потому что она востребована, и она подлаживается под читателя, под критика. Ведь можно двумя способами делать себе имя и деньги. Можно подлаживаться под массового читателя, это проще гораздо, наверное, и честнее. А можно подлаживаться под критика, под распределителя грантов. Кажется, что это более возвышенный путь, а на самом деле он нисколько не более честный. Черт с ним, что будет происходить потом. Когда ты что-то пишешь — поэзия это или проза, — ты должен забыть обо всем и обо всех. Тогда это будет что-то человеческое.

Татьяна Вольтская: Александр Танков. Из новых стихов.

Александр Танков:

Пусть уходят тусклые дни, как в песок вода.
Чем скорее, тем лучше, в беспамятство, в перегной.
Потому что любовь невозможна и никогда
Я не стану тобою, и ты не станешь мной.
Потому что чужую кожу нельзя надеть
Как чужое платье, пиджак с чужого плеча,
Потому что неповторимым нельзя владеть
И сгорает жизнь единожды, как свеча.
Потому что чужими глазами нельзя смотреть
И в груди не воздух — колотое стекло,
Как свеча, сгорая, едва ли осталась треть,
Чем скорее, тем лучше, свидание истекло.

Это, собственно, о чем писала мадам де Савиньи в письмах дочери. Что ей хотелось стать ею, проникнуть в каждую секунду, знать, что она думает, что делает в каждое мгновение своей жизни. Только такая любовь, наверное, и возможна.

Татьяна Вольтская: Но это вообще идеальное и конечное стремление каждой любви настоящей, и оно невозможно.

Александр Танков: О чем и речь.

Татьяна Вольтская: Вот вы пишете в рифму, вполне традиционным стихом. Мне долгое время казалось, что трещит по швам эта старая проверенная система, что все, буквально еще минуту, и откажется от этого совсем. Хотя я уверена, что ресурс русского языка в этом смысле далеко не исчерпан, и мы еще не прошли такой путь, чтобы нам взять и отказаться от рифмы, потому что все уже зарифмовано.

Александр Танков: Русская поэзия ведь ужасно молодая. Дай бог, с 18-го века по-настоящему. Сравнить с Данте, сколько веков итальянская поэзии, сколько веков французская поэзия? У нас же еще действительно все не исчерпано. Потом у нас богаче возможности рифмы, потому что у нас нет фиксированного ударения как во французском, например, поэтому мы можем рифмовать и дактилически, и гипердактилически, у нас богатство невероятное.

Татьяна Вольтская: Не говоря уже о падежах

Александр Танков: А рифма — это закрытая дверь. Ты начинаешь писать стихотворение, и рифма тебя вдруг выводит в такие просторы, которых ты не ожидал секунду назад

Татьяна Вольтская: Помните, Андрей Белый называл рифму щупом, поисковой системой, которая помогает искать смысл? Мне кажется, что у многих русских поэтов — и у Мандельштама, и у Бродского, и у Блока, — они написали по одному или несколько замечательных верлибров, но это именно как исключение, как некий островок.

Александр Танков: Конечно, на всей мощи своей поэзии они могли сделать что-то и такое, но это на самом деле обедняет. И, кроме того, когда материал сопротивляется, становится сильнее процесс работы, поэтому гораздо интереснее результаты.

Татьяна Вольтская: Как вы считаете, намечается какой-то путь, куда идет русская поэзия в начале века?

Александр Танков: По-моему, туда же, куда и всегда шла. Дай Бог. Появляется и много мусора всякого. Для меня символом такого авангардизма является мешок мусора, высыпанный на пол в комнате, в Центре Помпиду в Париже. Такое искусство. Просто некто высыпал содержимое привокзальной урны на пол в комнате. Туда ни в коем случае нельзя входить, только смотреть через дверь, потому что, не дай бог, ты сдвинешь какой-то билетик или какую-то мусоринку. А настоящая поэзия как была, так она и идет, в том самом направлении, куда она всегда шла. То есть к сотворению мира.

До чего этот воздух прокуренный рыж,
Этот свет неразборчив и лжив,
Ноздреватые глыбы срываются с крыш,
До чего я пока еще жив.
До чего мне пока еще больно смотреть,
Даже если не видно ни зги,
До чего мне пока еще жаль умереть,
Не отдав этой жизни долги.
До чего еще можно все то, что нельзя,
До чего еще жадно и зло,
Оступаясь, оглядываясь, скользя,
Понимать, до чего повезло.


Новое издательство

Герои публикации:

Персоналии: Институции:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service