Его называют молодым редактором. Он действительно молод по сравнению с журналом, редакцию которого возглавляет: «Новому миру» исполнилось в этом году 80 лет, а Василевскому – всего лишь 50.
Андрей Василевский вырос в «Новом мире». Сначала здесь работала мама, потом он. Начинал курьером, завхозом, библиотекарем. Постепенно преодолел все ступени редакционной карьеры. На верхнюю ступень поднялся – с должности ответственного секретаря – в 1998 году.
Почти тридцать лет ходит на работу по одному и тому же маршруту. С закрытыми глазами может ориентироваться в помещении редакции. Вряд ли догадался сосчитать шаги от метро «Чеховская» до здания один-дробь-два в Малом Путинковском переулке (удобный, кстати, адрес), но точно знает, сколько времени займет этот путь.
– Вы хотели быть главным?
– Я думал, что другой человек будет. Я хотел, чтобы редактором был другой человек, но поскольку он категорически отказался, коллектив избрал меня.
– Был ли кайф?
– Знаете, у Пришвина в записках есть такая фраза – я не дословно процитирую, только смысл: когда я был маленький, я верил во взрослых людей. Потом, когда я стал взрослым, я верил в известных, знаменитых людей. Теперь я сам стал известным человеком, и в кого же мне теперь верить? Примерно такое ощущение было и у меня, когда я оказался в кресле главного редактора: «Ну вот. И что? Что изменилось?». А потом нахлынул такой объем проблем, с которыми я, будучи ответственным секретарем, не сталкивался. То есть, я о них знал, но сам практически не решал. Надо подчеркнуть, что сейчас должность главного редактора толстого журнала – это не та должность, которую можно занимать благодаря прежним заслугам или еще чему-то. Все главные редактора толстых журналов в значительной степени заняты вопросами финансовыми и хозяйственными.
– Насколько Вам интересна эта сторона деятельности?
– Не стоит вопрос, интересно или не интересно. Это просто надо делать.
– Вы устали?
– Устал за семь лет. От этой, нетворческой, стороны работы.
– А мысли не было сменить место? Уйти, бросить.
– Менять эту работу на аналогичную, в каком-нибудь толстом журнале или вообще в литературной бумажной периодике – это шило на мыло менять, да? Если уж уходить, то в какую-то совсем другую область. Не зарекаюсь: если будет такое, во всех отношениях хорошее, предложение – и интересное, и оплачиваемое... Несколько лет назад был опыт: по совместительству подрабатывал в одном Интернет-журнале, недолго. Я почувствовал сразу, что отвык от положения подчиненного, от того, чтобы надо мной был хозяин.
– Нынешнее положение не совсем устраивает?
– Знаете, у меня ощущение, что всему, чему я мог здесь научиться, я уже научился. И, в принципе, все, что мог сделать здесь, я уже сделал. Вряд ли сотворю для журнала нечто совершенно невероятное, чудесное. К тому же, надо сказать, редакция в настоящее время работает как вполне исправная машина. Условно говоря, если после нашего интервью я выйду на улицу, на меня упадет кирпич, то никакой катастрофы с журналом не произойдет, то есть он будет выходить, как он выходил.
– А насколько Вы морально готовы к тому, что он упадет?
– К этому каждый человек всегда должен быть готов.
– Тираж «Нового мира» – 8 тысяч экземпляров. Маленький?
– Если брать журналы нашего формата, то этот тираж можно считать хорошим. У нас восемь, у «Иностранки» тоже, кажется, восемь, у «Октября» четыре, у «Знамени» пять, у «Дружбы народов» три. Сегодня такие издания, как толстый литературный журнал, надо сравнивать, сопоставлять не только со СМИ, но и с серьезным книгоизданием. Наш тираж сопоставим со средним тиражом книгоиздательской продукции.
– Но Вы что-то делаете для повышения тиража?
– Понимаете, есть опыт всех толстых журналов: как в 91-м году началось снижение тиражей, так и идет до сих пор. Причем редакторы обращают внимание на то, что это снижение идет почти пропорционально во всех журналах, абсолютно независимо от усилий, от качества материалов и от того, печатал ли тот или иной журнал в этом году нечто эдакое. Рекламная деятельность, которую мы ведем в меру наших сил, позволяет притормозить снижение тиражей, но не обеспечить их рост. Думаю, существует тираж, ниже которого не упадешь. Да, у «Дружбы народов» три тысячи экземпляров. Но эти три тысячи у них уже в течение нескольких последних лет. Тираж снижался, снижался, как у всех, и вдруг он достиг этой цифры – и замер. Думаю, что и у нас есть подобный предел. Что может сделать редакция? Представьте, что для борьбы с глобальным потеплением вы решили дома не включать обогреватель. То есть, масштаб тех процессов, с которыми мы имеем дело, несопоставим с нашими возможностями.
– Чем Новый мир отличается от конкурентов?
– Все мы, кто работает в толстых журналах, читаем друг друга, и довольно ревниво. Но я читаю еще и как ведущий рубрики «Периодика». Наш журнал отличается от других мощным рецензионно-библиографическим отделом. Большие рецензии, маленькие рецензии, обзоры театра, кино, Интернета. Есть раздел «Библиографические листки», там аннотации новых книг, коротенькие, и огромные аннотированные обзоры периодики, не только толстых журналов, но и малотиражных журналов, газет. Рубрику «Периодика» я придумал для себя и веду ее больше 10 лет. Когда стал главным редактором, почувствовал, что не смогу вести в одиночку, и на помощь пришел наш сотрудник Павел Крючков. Судя не только по устным отзывам, но и по счетчику в нашей сетевой версии, эта рубрика стоит в ряду самых популярных на первом месте.
– В интервью по поводу 80-летия «Нового мира» вы сказали, что толстые журналы являются спасением для малых жанров. Если издатели повернутся к малым жанрам, что произойдет с толстыми журналами?
– Давайте посмотрим, к каким малым жанрам может повернуться издатель, чтобы составить нам конкуренцию? Короткая повесть и рассказ? Это нам никак не повредит. Если, положим, у вас написано три новых рассказа, то вам просто-напросто нечего предложить издателю – ему нужна (если вообще нужна) целая книга рассказов.
– На какие средства существует «Новый мир»?
– Частного спонсорства нет, фонды не помогают. Министерство печати выдавало раз, два раза в год финансы на бумагу и типографию, но они, конечно, не покрывали всех расходов. Министерство культуры при Швыдком пыталось организовать на небюджетные средства что-то вроде закупок какого-то количества экземпляров для библиотек, но это тоже ничего особо не решало. Как ни смешно, мы существуем потому, что есть определенное количество учреждений, библиотек и частных лиц, готовых платить деньги. Подписка – основа нашего существования, и в этом смысле мы стоим на своих ногах. И это обеспечивает нашу независимость.
– Политическая позиция существует?
– Мы не являемся политическим журналом. В редакции работают люди с разным спектром мнений по разным поводам, литературным и общественным, но ежемесячный журнал не может и не должен отзываться на каждый политический чих. Если говорить о взглядах авторов, то у нас нет коммунистов и фашистов, в этом я могу ручаться. Все, что находится в спектре между левой крайностью и правой крайностью, может иметь место при условии, что это интересно аргументировано, хорошо сопрягается с другими материалами номера.
– Бывало ли так, что вы отвергали материал, поступивший к вам на стол?
– Это было раз или два. И касалось каких-то рецензий, которые мне казались слишком слабыми, или не соответствующими нашему уровню, или... Звонит, допустим, (но это давно было) автор резкой критической статьи о творчестве Кушнера. Я говорю: нет, мы эту статью публиковать не будем. Он: «Что, для вас существуют священные коровы?!». Причем интонация вопроса предполагает, что отвечающий должен начать оправдываться: нет, но... Я говорю: «Да, есть. Кушнер – наш постоянный, многолетний автор, и мы хотим его сохранить. Поэтому вашу статью печатать не будем».
– Наверняка редакционный портфель забит. Существует очередность выпуска материалов?
– В отделах прозы и поэзии есть перспективные планы на несколько номеров вперед (конечно, эти планы уточняются). Что же касается более динамичного отдела критики, то здесь все идет живее, зачастую рецензия, заказанная в номер, поступает с колес.
– В планах прозы и поэзии могут быть льготники, например, ветераны литературных битв, которые идут вне общей очереди?
– Людям, которые не работали в литературных изданиях, кажется, что рукопись оценивается и должна оцениваться с точки зрения абсолютных эстетических критериев. На самом деле, к каждой рукописи применяются только относительные критерии. А именно: лучше или хуже этот текст, чем тот, который есть в настоящий момент в редакционном портфеле.
Среди наших авторов примерно половина – постоянные, которых мы давно знаем, печатаются они у нас регулярно, практически каждый свой новый текст приносят к нам в журнал. Естественно, в силу этого возникают личные отношения, дружеские. Бывает, что кто-то из друзей редакции вдруг восторженно, абсолютно восторженно рекомендует какую-то новую рукопись. Возможно, прочтем эту рукопись чуть раньше, чем другую, и чуть-чуть более внимательно, но это абсолютно не влияет на нормальный рабочий процесс.
Единственный человек, чей текст будет напечатан по возможности быстро и в том виде, в котором он его предоставил, – Александр Солженицын. Это исключение, потому что сам Солженицын есть воплощенное исключение. И, давайте прямо говорить, он недолго еще будет с нами, поэтому имеет право абсолютно на все. А наше дело – ему в этом поспособствовать.
– Наверное, Вы знакомы с текстом «Что происходит с «Новым миром», вывешенном на «Компромат.Ру». Там, в частности, цитируется фраза из записной книжки Ильфа: когда дом покинули великаны, в него крадучись пробрались карлики. Это сказано о «Новом мире». Но вы-то себя карликом не считаете?
– Думаю, эта фраза если и применима к какому-то этапу «Нового мира», то к началу 70-х годов, после ухода Твардовского. И то надо применять ее с поправкой, поскольку в журнале продолжали печататься замечательные авторы. В коридоре – посмотрите – висит много портретов главных редакторов. Порядка четырнадцати. Среди них есть место и мне, и тому, кто придет после меня. У нашего журнала очень длинная, противоречивая, интересная история.
– Вам знакомо ощущение, выраженное в знаменитых строках «Вот и все, смежили очи гении»?
– Нет. Я смотрю на литературную ситуацию изнутри на протяжении уже многих лет. На рубеже 90-х годов произошел слом культурный, который выразился, в частности, в том, что резко начал снижаться интерес к литературе. Те, кто вошли в литературу до 90-х, они изначально, вне зависимости от своего таланта, могли претендовать на большее читательское, общественное внимание, чем те, кто вступили в литературу в 90-е годы и вступают в нее сейчас. И мне этот перепад очень виден, очень заметен. Сейчас, когда в связи с возрастом, болезнью постоянно уходят, уходят и уходят известные люди, которых помнят даже те, кто книжек не читает, кажется, что на их месте ничего нет, ничего не нарастает, новые таланты не приходят. Да они приходят! Но они приходят в совершенно другой ситуации. И они не менее талантливы, они не менее умны, но они изначально не могут рассчитывать на то, что их будет знать «вся страна». Не знаю, как там дальше сложится, но пока, по крайней мере, насколько я вижу перспективу, так и будет.
– Вы производите впечатление человека милого, приятного для всех.
– Я стараюсь.
– Какое-то усилие над собой совершаете?
– Давайте вернемся в 98-й, когда я стал главным редактором. Одной из существенных перемен было то, что я сразу понял (раньше понимал только теоретически), что все свои высказывания, поступки, оценки публичные я должен как-то корректировать с интересами журнала.
– Это повлияло на ваши критические способности?
– В перестроечные годы я много печатался в журналах, газетах, и иногда это были достаточно злые публикации. А теперь у меня нет ни сил, ни времени на литературное творчество. И, думаю, я не смог бы написать то, что мне хотелось бы, потому что это могло бы осложнить отношения журнала с кем-то, кто нужен, например, как автор.
– Есть литераторы, с которыми вы даже за руку не здороваетесь?
– Да нет. Вроде со всеми здороваюсь. Мне приходится по разным причинам иметь дело с людьми, между собой абсолютно несовместимыми.
|
