|
Тяжесть и нежность
|
Ирина Невзорова
Знамя
2006, №4
|
|
|
Геннадий Русаков. Стихи Татьяне. – М.: Водолей, 2005.
Книгу открывает фотография автора на фоне полок с книгами – такая образная окольцовка. На фото – две пары часов. Первые, огромные, настенные, стоят перед книгами, намекая на малость человеческого существа, на пропорции жизни и вечности. Другие, маленькие, на руке автора, будто соизмеряют пульс времени и кровоток. Вся книга – баллада об этом токе, о его взаимоотношениях – крайне трудных – со временем: «...И снова полон сад сухими пауками / и блеском их сетей, покинутых давно...».
Бродский называл стихи реорганизованным временем – так чувствует поэт поэзию изнутри. Для читателя стихи – проверка на веру (способность «верить на слово»), слуховую восприимчивость, душевную гибкость, фантазийную активность. «Роман» читателя с книгой – это движение читателя к писателю, забываемое за ленивым пролистыванием детектива, – для чтения стихов условие обязательное. Критик в лучшем случае всего лишь «идеальный читатель»... Поэтому и критиковать поэзию нужно как-то иначе: кроме голоса понять источник голоса, увидеть поэта за писанием – шевеленье губ, выраженье глаз – стихи должны вобрать в себя и эти моменты...
Геннадий Русаков – поэт без истории. Он «дан» в каждом стихотворении весь без остатка. Речь идет о развитии стиха, о картине мира, передаваемой через стихи. В каждом стихотворении – концепт целой жизни, с определенной точки, в деталях. Новое стихотворение – то же с другой точки, так как не все точки выявлены, не все сказано. Данный момент работает у него как воронка времени: «Продержаться, продлиться, / протиснуться времени в поры» – протиснуться в его поры и означает сделать мгновение – «пору» времени – дееспособной, придать ей смысл... жизни. Поэт расколдовывает все, к чему прикасается его память, превращаясь в миг, бывший миг назад: сухие пауки и блеск сетей остаются от прошлого. Улитка, и та оставляет серебряный след. Что прибавляет к целому жизни каждый миг? Откуда силы на стихи (и на самое жизнь?) – «на какие шиши?» – спрашивает поэт. И отвечает: «На доходы с разлуки, прибыток с приокских низин, / на проценты с удачи, на соль подорожных слезин. / На тоску мою».
Когда стихи пишутся болью, речь в них – о цене и здоровье души, отстающей от тела на какой-то неизмеримый, но ощутимый зазор: «Душа летит, ногой касаясь тела, / но в нем уже гнездиться не хотя». Цена (момента) и здоровье (души) встречаются как метафоры довольно часто, так как это основные критерии оценки времени. Средства изображения здесь отнюдь не эстетские – для того чтобы подчеркнуть стоимость (себестоимость?) жизни, поэт берет детали, указывающие на износ: «Я щербатые зубы сцепил – до конца достою», «Вот я – тертый и битый, клекочущий горлом дырявым, / с липкой влагой подмышек, / с облитым страстями лицом»...
Татьяна – молодая жена, с которой говорят именно так, посредством времени, которое – переводчик всех этих деталей на язык другой жизни. Как только Татьяну не называют по имени – за ее обликом брезжит образ другой жены, о которой было столько «Разговоров с Богом». К кому из двух муз это обращение?
Столетие протиснулось в окошки.
Нам от него – ни колоса, ни крошки.
Ты где, жена, в каком своем тепле?
Найди меня, вложи мне пальцы в рану –
и я очнусь, и вспоминать не стану
об этих днях, налипших на стекле.
Моя печаль идет к тебе кругами.
Она стоит огромными ногами
на лысых глинах нашего бугра.
Когда уснешь, тебе опять приснится,
Что я не твой, а не в чем мне виниться
за тридцать лет, досмотренных вчера.
...............................................
Стихи Русакова выразительны каким-то невозможным, неправильным, но жизнеспособным соединением осовеченной архаики и модерна. Пастернаковский снег, летящий на мех, мандельштамовские стекла времени и хорошая девочка Лида – машущая из окна не Смелякову, а Русакову – непостижимым образом создают здесь единое пространство. Это тяжелый сплав «новокрестьянской» традиции, выродившейся в советскую, – со всем модернистским наследием: «Как задастая девка, немятая, в самом соку, / слово бьет каблуками и с маху сигает в строку»... Причем сплав этот равен в долях: трудно разобраться, что здесь основа, а что обогащение. Целые музыкальные фразы и зримые картины из закромов акмеизма, к осам и пчелам, которыми полнятся стихи Ахматовой и Мандельштама, сюда добавляется осот, который жалит, как пчела и оса, жжет, вырывая из памяти страшное: «И только по ночам осотом колет лоб». Тяжесть и нежность вроде бы от Мандельштама, но как-то так, что тяжесть – клюевская, а нежность – пастернаковская: акмеизм у Русакова процветает и поднимается на новую ступень обогащения смыслов. Стихотворению «Денек подслеповатый...» дается эпиграф из Пастернака «Мело... во все пределы...», и, следуя за пастернаковской метелью, на сентенцию «Быть знаменитым некрасиво» Русаков отвечает своей: «Быть счастливым грех». Жизнь «присыпает снежком», детские фотографии через снежную пелену переносят в иное время – в безвременье, в вечность... Мело – во все пределы, мысли кружатся, носятся по оси времени, пытаясь связать несвязуемое: «...Но я забыл начало... / А быть счастливым грех» – аллюзия к мандельштамовскому: «Но я забыл, что я хотел сказать, И мысль моя – бесплотная – в чертог теней вернется».
Тяжесть облегчается нежностью. Любовью поэт свою жизнь «отмывает» – да простится мне этот избыточно емкий глагол... Власть женского начала – как созидающего, умиротворяющего, блаженного – над всем сущим передается обычно милой опрощающей деталью: у Мандельштама «блаженных жен родные руки», «блаженных жен крутые плечи»; у Русакова, рефреном – «женщины блаженные колени»:
Еще цветут усталые сирени,
а жизнь прошла и птица не поет.
Но женщины блаженные колени
рука еще на ощупь узнает.
.............................................
Все больше стало в воздухе вкраплений.
Все чаще нитка ходит ходуном.
Но женщины блаженные колени
под бережно натянутым сукном!
»Бережно натянутое сукно» напоминает и о другом: о стихах. Стихи есть материя, натянутая на копья рифм и ритма (кто сказал?). Создается она бережно и не наспех. В этом – основная миссия памяти: явиться в нужный момент, подсказав – слово, мелодию, окраску – передав их сегодняшнему моменту, придав ему смысл, воскресив пульс.
|
|
