Николай Звягинцев. КРЫМ НЗ. \ Москва, 2001. Поэтическая серия клуба «Проект О.Г.И.»
Звягинцев строит стихотворение из обломков и осколков - режущих и колющих. Осколок режет ладонь непреднамеренно, он для этого не предназначен. Так получилось - сломали, разбили, и острая косая грань вышла наружу из плотного и гладкого стекла. Так и строка Звягинцева. Семантические обломки смонтированы во вполне регулярные строфы, с устойчивым, отчетливым ритмом. Рифма неточная. Осколок может совпасть с другим осколком только приблизительно - точность здесь противоречила бы внутренней интенции стиха. Семантический обломок - это нормальное, часто хорошо знакомое предложение, внезапно прерванное рифмой. Например:
Может, и впрямь кристаллический йод Просто на коже предчувствие крон, Если бы вместе друзья и зверье, Бабочки-бражницы с ветки метро.
Или еще более характерная строфа:
Бывает так, что изнанка года, Но я солгал: Мы не готовы к такой свободе, К таким ногам.
Каждая строчка вполне осмысленно начинается и... ничем не заканчивается. Она переходит в следующую, также в отдельности осмысленную строку - но между собой они связаны только синтаксически и ритмически, никак не семантически. Это, собственно: «в огороде бузина, а Киеве дядька». Строфа строится из независимых строк. Что это дает стиху? Может дать очень многое. Такая семантика напрягает привычный синтаксис, что расправляет его, делает тугим и звонким, как парус. Парусник - один из важных образов книги, наделенный тесными литературно-поэтическими коннотациями:
Рифмованную жизнь, что не сгорает на весу И парусник-троллейбус с деревянными усами
Или:
Как Овидию в неволе снился парусник босой, Через горло часовое пересыпался песок.
Строки оказывается достаточно, чтобы создать семантическую инерцию, и переход к следующей строке - неожиданный крутой поворот - эту инерцию переламывает. Получается свежо и резко. Субъективное ощущение свежести - это очень часто объективно высокая информативность текста. А информативность тем выше, чем ниже предсказуемость. Это азы. Но нельзя забывать, что наибольшей непредсказуемостью обладает полностью случайный набор букв - абракадабра. Здесь необходимо острое чувство меры, и оно у Звягинцева есть. Разнонаправленные строки не дают возможности раскручивать и разгонять тему, здесь не бывает движения крещендо. Но эта разнонаправленность позволяет создать статический смысловой объем - и в нем-то может заново выкристаллизоваться слово. Тогда строфу можно поворачивать перед глазами и рассматривать каждую грань отдельно. Это свежо. Холодно. Часто больно.
Станет как лужа с молочной пенкой Велосипедного колеса
Совершенно точно. Шелест закипающей под колесом воды и звук убегающего на плите молока. Ведь это детство, детство в двух строчках.
О небо сослуживцев...
Это - небо, увиденное сквозь полуприкрытые жалюзи, поверх письменного стола, общее небо, доставшееся служащим людям, куцее, маленькое, о котором известно только то, что оно все еще существует. Но и это очень много и очень важно для служивого человека. Разомкнутость строки позволяет построить длинные смысловые ряды опорных слов-знаков, которые переходят из стихотворения в стихотворение. То, что среди них есть «небо», «вода», неудивительно, но присутствуют также «колесо», «песок», «полоса» (это след колеса на песке). Возникают своего рода смысловые перекрытия между стихотворениями. Это интересно, это создает новый тип ожидания и неожиданную смысловую глубину. В книге Звягинцева не все ровно. Но при той поэтике, в которой он работает - поэтике семантического обломка, все ровно и не может быть. Это рискованная работа - на грани распада, но именно на этой грани - и делаются открытия.
Виктор Коваль. Мимо Риччи. Стихи с приложением. // Москва, 2001. Поэтическая серия клуба «Проект О.Г.И.»
Всякое стихотворение есть звукосмысловое единство. Но ударение может делаться и на первом, и на втором. Для Коваля стихообразующем, доминантным является звук. Стих Коваля строится из звука - звука голоса и слов. Камертон звуковой игры задан прямо в названии книги «Мимо Риччи» - «Театр моды Нины Риччи». Здесь важен также «театр». Как указано в ремарке: «Исполняется автором в стиле балаганного нахваливания». Стихи Коваля - это стихи в первую очередь произнесенные, обыгранные голосом, пропетые речитативом раешника, и только потом (может быть) записанные. Звуковое сближение слов важнее, чем смысловое. Смысл может оказаться вообще утрачен или вынесен за скобки.
Прячет он в белье Деньги облига- Жжет в уборной га- зетку: «Е мое». Йоко е мое Хаджимэ аум Манэ падмэ хум Е, ка, лэ, мэ, нэ. А е, ка, лэ, мэ, нэ Шейх Джавахарлал Кришна Айюб-хан Фуми Носаван Хомейни Реза Бхух, Бхувах и Свах Йдамдаршам-ом Хиранья гарбха
Но возьмем, например, «Хиранья гарбха». Это: «космический разум; высший бог вселенной; также называют Брахма, Космическая Прана, Сутратма, Апара-Брахма; Махадбрахма, или Карья-Брахма; Самашти-сукшма-шарира-Абхимани; высшее созданное существо, через которое Высшее существо проецирует физическую вселенную; космический ум». Не кисло. Ну а при чем здесь «облига-»? А ни при чем. Это звуковая взвесь, смешение экзотических языков. Единственное, что объединяет абсолютно несвязанные имена и понятия: они все с Востока. Но и только. Стих должен существовать на чистом звуке, и вовсе не предполагает, что въедливые зануды, вроде вашего покорного слуги, примутся выяснять, кто же такой «Фуми Носаван»? Еще совсем недавно, лет пять назад, это предположенье можно было считать совершенно оправданным, но сегодня, когда перед читателем развернут Интернет, выяснить, кто такой «Айюб-хан», и понять, что он никакого отношения не имеет ни к «Кришне», ни к «Хиранья гарбха», можно за несколько минут. И тогда стихотворение существовать перестает, семантическая какофония уничтожает звуковое напряжение. Но у Коваля есть и несомненные удачи при работе со звуком. Например, в известном стихотворении «Парад», опубликованном еще 1991 в альманахе «Личное дело»:
Вот бронтозавры, заврят бронто, бронто, Вот саламандры, мандрят сала, сала, Фатер мой вернулся с фронта - Мутер с ним судьбу связала.
Чтобы понять это четверостишие никакого внетекстового комментария не нужно. «Заврят бронто» и «мандрят сала» полностью определяются контекстом и обретают тревожную мощь. Совершенный разгул звуковой игры наступает в короткой поэме «Гомон» (птичья сценка в стихах). Вся она построена на пересмешничестве и переосмыслении птичьих имен. Получается весело и задиристо:
- Это я тетерев, насчет деректив. - Затребуйте у стрепета Детского лепета. <...> И куда там ни плюнь - всюду лунь луговой С головой сивой, злой, агрессивной, Псиной воняет невыносимой. (Уж не Вознесенский ли?)
Книга Виктора Коваля итоговая - это избранные стихотворения. Открывается она циклом «Лекция об отчуждении» (1988-1989) и, конечно, заслуживает более подробного и внимательного анализа, чем мои беглые заметки. Читать ее интересно, хотя и нелегко - в чтение невозможно втянуться, поэт постоянно меняется, избегая даже намека на повтор. Будоражащий, цепляющий стих остается в памяти. Не говоря уже о поговорках и присловьях, которыми сыплет автор. «У филина - одна извилина». «Хожу как гусь голодный// Есть охота, да нет болота». Или уже классическое: «Уходя на тот свет, не забудь выключить этот». Читать Коваля - то еще удовольствие. Как собирать ежевику: рожа ободрана, рубаха в клочья, во рту оскомина. Ну, а че тогда лезешь? Так ведь вкусно.
Андрей Монастырский. Небесному носатому домику по пути в Паган. // Москва, 2001. Поэтическая серия клуба «Проект О.Г.И.»
Андрей Монастырский - художник, теоретик, основатель группы «Коллективные действия». Патриарх концептуализма. Тексты его книги не укладываются в представление о поэтическом высказывании. Они и меньше, и больше. Они лежат в секущей плоскости. И говорить о них, видимо, следует, отказавшись от обычных критериев, предъявляемых стихам. Татьяна Чередниченко пишет о сочинении итальянского композитора Луиджи Ноно «Дороги нет, но надо идти вперед»: «Двадцатиминутная пьеса для большого симфонического оркестра состоит из единственного звука соль, который интонируется с отклонениями от камертонной высоты: в четверть тона, треть тона, одну восьмую тона и т. д. Из разных соль складываются вертикальные комплексы - подобия аккордов, квазимелодические фигуры, тембрововысотные пятна. Когда в конце опуса оркестр сходится в унисоне, это простейшее звуковое событие кажется ослепительно нежданным обретением. Дороги нет (от единственного звука к нему же), но она пройдена». Тексты Монастырского выполнены в том же ключе, что и пьеса Ноно. Бесконечное грамматическое варьирование одного и того же слова или жесткий грамматический параллелизм разных, повторение повторения без единого смыслового шага. Это подобно отклонению на четверть тона, треть тона от одной и той же ноты. Наращивание суффиксов дает минимальный смысловой сдвиг, возникает псевдорифма, квазисюжет. Слово колеблется, но не переходит собственной смысловой границы.
Вечер вечерний пустетный краснастый зимовный древевный вечерчерность пустетственность краснасностьность зимововность древевневность вечер вечерверчерственный пустетствественный красносносновственный... древевненостностностностностноственный
Дороги нет. К чему должно привести это малое колебание, подрагивание, едва уловимое смещение? Вероятно, к тому «простейшему событию», которым является унисон оркестра у Ноно. К явлению слова как такового. К открытию ноты «соль». Но не происходит ослепительного обретения. Текст так и остается бесконечно колеблющимся в начальной точке. Теоретически очевидно, что так и должно быть: грамматическая вариативность, грамматический параллелизм не способны сообщить слову полнозвучие. Но то теоретически. Как добиться тотального «соль» столь предельно минимизированными средствами? Кажется, это невозможно. Какая-то существенная разница между поэзией и музыкой здесь едва угадывается. Эксперимент Монастырского - это поэтическая неудача. Но такая неудача, которая дороже многих очевидных успехов. Это граница смысла и высказывания. И если этому - безусловно, талантливому -человеку не удалось заставить слово прозвучать во всей полноте и очевидности в суженном до минимума контексте - вероятно, никому не удастся. Слишком полно явлены в книге Монастырского все существующие на этом пути возможности. Тексты Монастырского очень нужны. Нужны русской поэзии как опыт перешагивания через границу - ведь только выйдя за предел, можно понять, где же этот предел проходит.
|