Новая книга Гали-Даны Зингер, израильской поэтессы родом из Ленинграда, — сборник избранных стихов: в серии «Поэзия русской диаспоры» издательства «Новое литературное обозрение», как правило, и выходит авторское избранное, дающее возможность ретроспективно взглянуть на творчество поэта. В «Хождении за назначенную черту» собраны стихи из пяти книг, написанные с 1985-го по 2009 год. Стихи на русском языке (Гали-Дана Зингер пишет и на иврите), в том числе те, что выходили в 1993 году в Иерусалиме под псевдонимом (или авторской маской) Адель Килька.
Поэма «Вернуться и легкость» тоже была впервые опубликована под этим именем. Документальная подлинность газетных вырезок — своеобразных «шумов», элементов коллажа, сопровождающих первое издание этой поэмы, — здесь обозначена чередованием гарнитур и кеглей, и эти чужеродные объекты в «Хождении за назначенную черту» уже не выглядят случайными. В таком виде поэма воспринимается иначе — как предтеча ассоциативного письма, где не сами фрагменты формируют единую эстетику, а она как бы проскальзывает между ними — важны не детали, а швы. Включения разнополярны — от выписок (из книг по русскому языку и рекомендаций по кошерной кухне) до подслушанных разговоров, осколков ритмических схем. Особенности ритмостроения и словообразования оставляют зияющие пустоты в тексте — как арматурные прутья недостроенного здания на обложке:
О безвозвратная, неуязвимы измены,
О безутешная, _⁄_ _ _⁄_ Исмена,
О безраздельная, _⁄_ _ _⁄ все равно,
О обреченная _⁄_ _ _⁄_ _ éно,
О обретенная _⁄_ _ _⁄_ _ éны,
О восхищенная, десятикратное О!
Непосредственно за этим следует объявление из газеты:
«Черноглазую красавицу с роскошными локонами, сидевшую во вторник вечером в Валльнеровском театре, в 4 ряду, № кресла 51, и жемчужными слезами оплакивавшую несчастия героини пьесы, страстно просит молодой человек еврейского происхождения сообщить свое имя и адрес; его дела идут очень хорошо».
Чуть далее — размышления о поэзии как способе творения мира, или, по крайней мере, его материализации:
Ты веришь, будто повторение слова
уплотняет образ и яблоко яблоко яблоко
зреет и делается почти таким же тяжелым и круглым
каким только возможно быть яблоку хотя удлиненные
яблоки гораздо вкуснее
Принципиальная нецелостность обыденного мира, отстранение по отношению к языку — центральные мотивы поэтики Гали-Даны Зингер, зримые даже сквозь джунгли языковых игр, видимые в пересечениях корней, прорастающие из более глубинной, чем тяга к звуковым повторам, мотивации:
Я не хочу пограничником быть, — сказал пограничник, —
я граничником быть не хочу,
я гранильщиком быть не хочу,
быть не хочу я гранитом,
не хочу я быть гранатометом,
гранатом хочу я не быть,
но нежеланье мое гранит меня и ограняет,
сам я на страже стою, сам осьмигранник себе.
(«Жалоба пограничника»)
Это стихотворение уже из следующего раздела книги, «Осажденный Ярусарим», где структура стихотворений вроде как лежит на поверхности — и становится поэтическим событием. Перечень ассоциаций заворачивается сам в себя, особенно в стихотворении «Ритуал», где не разграничиваются рифменные, ассоциативные и синонимические связи между словами:
перед каждым гостем словарь
и гость
читает: тварь
понимает: зверь
читает: твердь
понимает: смерд
два пишем
один в уме
и один все твердит: не верь
Раздел «Часть Це», продолжающий книгу, тоже издавался отдельно — в серии «Воздух», приложении к одноименному поэтическому журналу. В отдельное издание включен сбивающий с толку список интернет-ресурсов — страницах на пяти-шести, где центральный образ Дунса Скотта (философа, жившего в XIII-XIV вв.) размывается в интернет-пространстве на элементарные частицы. В «Хождении за назначенную черту» эта самая черта — именно здесь, в стихотворении «с большим трудом читая дунса скотта»:
«нельзя наступать на люки / нельзя наступать на трещины в асфальте / нельзя наступать на черту».
Черта здесь и конкретная — скорее всего, из разметки на асфальте для детской игры в «классики», и абстрактная — старт, финиш и т.д. Черта — граница. Система границ, действительных и мнимых, важна для понимания поэтики Гали-Даны Зингер. Находиться на самой границе нельзя, но можно быть с любой стороны от нее или даже с обеих одновременно (хотя это, пожалуй, свойственно только этой поэтессе).
Пространство детской игры и детского опыта разомкнуто в синтаксически неполные фразы, полуфразы, оборванные цитаты, напоминая о том, что не восстановить полностью, не пережить заново. Вот финал многочастного стихотворения «Звезда пленительного»:
«Сегодня после долгого перерыва мне снова приснилось что».
До этого в стихотворении ничего не снилось, и дальше не следует никакого знака препинания. Текст завершается — абсолютно открытый сну, яви, воспоминаниям, течению времени, неоднозначности грамматики и любому смыслу, возможному на месте пустоты.
Вообще «Часть Це» — самая ритмичная и рифмованная часть книги, как будто опытом упорядочивания можно воссоздать детство с мельчайшими деталями, забытыми вещами, именами, адресами… Некоторые, впрочем, малоожиданно сохранились: акварель «Ленинград», к примеру, продается до сих пор:
можно взять и желтого
хрома
неужели вы и желтого
не хотите?
кукурузный початок никогда не достигал
восковой спелости в Подмосковье,
но оранжевый кадмий был цветом моркови,
кобольда Даукуса Карота, а кобальт
синий был сине-серой
скверно замешанной крошкой
Только вот есть подозрение, что сейчас она, эта акварель — иная. В стихах 2000-х годов, в двух блоках «Чужая жизнь может быть» и «Другие люди, чужие слова» — чужесть (чужизна, чужбина?) вынесена даже в название цикла, и пространство памяти расширяется за счет материализации маски безумного Гёльдерлина — Скарданелли (чье имя — частичная анаграмма имени Гёльдерлина).
Интересный эксперимент по ретроспекции предпринят и в цикле «Памяти»: стихи, где в основе — впечатления цветов, которые помнят происходившее не с ними самими, но в их присутствии. Завершающий книгу цикл «Погодных условий песенки и не только» состоит из простых образных поворотов и переворотов в чуть расползающейся форме сонета:
восход, наверно, серной
вставал, газелью, ланью.
не встать такою ранью.
закат какой-то серный.
газетный, желто-серый.
наверно, будет ветер.
проверена примета.
конечно, будет вечер
сребряно-черной зернью
черно-кристальной гранью.
и кончено об этом.
тем, кто встает так поздно,
не подает господь ни длани,
ни советов.
Гали-Дана Зингер как мало кто другой в современной русской поэзии работает на пересечении художественных языков. В книге отчетливо видна двуязычность поэта: порой, говоря на одном языке, Зингер начинает мыслить в логике другого (например, превращая слово «пограничник» во что-то совершенно иное, применяя к русскому правила иврита, его произвольные гласные).
Вообще-то перекресток — место опасное, это знает каждый водитель. Однако здесь не тот случай: вроде бы парадоксально распределяя ассоциативные потоки и кометные хвосты, пропуская коней — конем, а гусениц — боеспособными танковыми построениями, Гали-Дана Зингер и создает целостное поэтическое высказывание, единственно возможное в нецелостном, разнонаправленном мире. Мост строится в тот момент, когда по нему идут.
|
