Гибкий жгучий пряный соленый
|
Juris Kunnoss / Сергей Морейно. Contraбанда. — Riga: «Nordik», 2000. — 96 с. Сергей Морейно. Зоомби. — Рига-Москва: «Алемхопс», — 2000. 48 с.
Поэт и переводчик Сергей Морейно, известный еще по легендарному рижскому «Роднику», выпустил подряд две книжки. Одна — переводы из латышского поэта Юриса Кунноса (умершего в прошлом году), а другая — сложный коктейль из разнообразных переводов и собственных стихов Морейно. Переводческая манера Морейно — особь статья. В лице героя этой рецензии мы встречаем продолжателя традиций начала XIX века — в первую очередь, Жуковского. Как для Жуковского, так и для Морейно перевод оказывается только поводом для собственного творчества. Это скорее переложения, нежели переводы (что, впрочем, не касается формальной адекватности оригиналу, хотя этого я проверить не в силах: Морейно переводит с латышского, польского и немецкого, каковые мне абсолютно недоступны). Конечно же, переводчик по определению — интерпретатор и даже соавтор, но обычно этот факт никак не подчеркивается. Для Морейно же именно такая позиция принципиальна. Я вспомнил, пожалуй, еще только одного недавнего «перелагателя» — Майка Науменко, который во многих песнях «соавторствует» с Боуи, Диланом, Боланом и т.п. — думаю, это сравнение будет скорее приятно, нежели обидно для Морейно, пишущего в предисловии к стихам Кунноса: «Подлинно русский стих обнаруживается в выступлениях «Мегаполиса», «Сплина», «Чижа и Ко», иногда позднего «Аквариума»«. Книжка «Зоомби» (зоологическое зомби?) построена именно как подтверждение позиции соавтора. Стихи Морейно и его переводы трудно отделить друг от друга, «Зоомби» оказывается чуть ли не целостным текстом. Отчасти причиной тому — внутренний сюжет. Морейно включил в сборник переложения в основном из поэтов-изгнанников: Олафа Стумбрса (эмигрировавшего из Латвии в Германию, а потом в Америку), Пауля Целана, Чеслава Милоша (сам Морейно живет сейчас в Москве). Даже проживший жизнь в Риге Александр Чак выглядит эдаким «внутренним эмиграном» (тем более, что, кажется, ранние свои стихи он писал на русском)... Книга выстроена так, чтобы обнаружить в поэтах не различие, а общность.
Гибкий жгучий пряный соленый. Таковы суть несущности небытия. Где бы то ни было под скоплением туч, в лощине, в кратере, на высокогорном плато. Из камня, сжатого в пальцах, не потечет вода. Воскурится и копотью осядет слава. И сонм архангелов, осенивших семя граната, отнюдь не для нас дует в трубы.
(«Город без имени»)
Плеснево-зеленоват домик забвения. Перед каждой из воздушных дверей голубеет обезглавленный музыкант. Он бьет для тебя в барабан изо мха и срамных волос; гноящимся пальцем чертит он на песке твою бровь. Он ведет ее дольше, чем была у тебя, и алость губы. Ты наполняешь тут урны и кормишь сердце.
(«Песок из урн»)
коршун видя мышь поджимает крылья и проваливается на дно Erxgebirge где муравьи куют нашейные цепи там и мне не вырваться из ловушки
(«Suddeutschland»)
Первая цитата — из Милоша, вторая — из Целана, третья — из Морейно. В этих переложениях поэты не теряют индивидуального стиля, но приобретают интонацию переводчика. Подчиненность перелагаемого автора переводчику не так заметна в сборнике стихов Кунноса — да там и не такая перед Морейно стояла задача. Переводчик-перелагатель предлагает русский вариант стихов практически неизвестного у нас поэта. Морейно делает это, поскольку, по его мнению, если бы Куннос «писал на языке, который понимают не полтора миллиона человек, а хоть на порядок больше, его известность была бы европейской...» Но и в переложениях из Кунноса присутствуют черты, столь близкие интонации переводчика: несколько отстраненная сентиментальность, беглый взгляд на сложно соединенные сегменты реальности. Разве что Куннос в исполнении Морейно несколько энергичнее, чем собственные стихи Морейно:
радостно беззаботно помнишь те дни по рощам тенистым скакали били в тимпаны дудели блеяли жгли костры Дионису и Яну над озером от холма до холма шальные фракийцы этруски что ли вымершие за словом в карман не полезем
(«Смешение языков»)
Сергей Морейно, несмотря на принципиальную вольность обращения с оригиналом (а может, именно ей и благодаря), предстает именно той фигурой, что открывает нам совершенно незнакомую литературу (я имею в виду латышскую), а также демонстрирует новые грани в культурах (немецкой, польской). Подобный человек-медиатор может себе на досуге позволить ненавязчивую мистификацию: прочтите-ка наоборот название издательства, в котором вышла книжка «Зоомби»: Алемхопс...
|
|