Крестик мига
Предисловие к книге Кати Капович «Веселый дисциплинарий»
Владимир Гандельсман
Веселый дисциплинарий
М.: Новое литературное обозрение, 2005.
|
|
|
Прямая безоговорочная изобразительность
(На исходе праздничной недели я иду по снегу из химчистки...) (Мёрзнет синий гидрант и с винта вниз сочится вода голубая...),
при осязательной, но не избыточной звукописи, когда чистое и желанное прикосновение к замшевому растению происходит в чистом акустическом пространстве
(Голос ветра знают камыши – старческий, сухой до кашля голос. На ладони их пошелуши: разлетится белым чёрный колос...),
при психологически проникающей точности, – например, точности состояния больного в больничном сквере, – проникающей, потому что проще и верней, чем в третьей строке, не скажешь
(А дальше в ручке кончились чернила, и я пошла, хрустя листвой опавшей. Мне было хорошо и плохо было...),
с непременным наведением взгляда на резкость, когда видишь не только каждую снежинку, которая со второй буквы неизбежно нежится в своём летаянье, не только контрастную рябь вспорхнувших птиц, но и месяц и число этого события, всегда неповторимого и всегда подобного в своей скрупулёзности тому, что обозначено в одной главе одного романа как «на третье в ночь»
(Двенадцатого марта выпал снег, скрипучие железные вороны, позавтракав, метнулись вверх, раскачивают кабель телефонный...),
с такой простодушной и сильной эмоцией, с таким сочувствием к незначительному персонажу, бегло населяющему стихотворение, что ситуацию, которая могла разрешиться непозволительным сантиментом, тут же, словно бы из чувства благодарности за искренность, спасают мастерство и лингвистическая изобретательность
(По выходным в глухом местечке соседний инвалидный дом автобусом вывозят к речке, заросшей пыльным камышом. И там они в своих колясках сидят в безлиственном лесу, как редкий ряд глухих согласных...),
не скрывающие того, в сколь профессиональных условиях они нарабатываются, и тем самым уподобляясь актёру, одновременно играющему роль и иронично посматривающему на неё со стороны, как бы подмигивая зрителю: «ну, смотри, как я умею!»
(Я читала студентам азы русской грамоты. Их было там трое в классе, и русский язык в сон склонял их по всем падежам...),
с беспримерным обращением к некоему одушевлённому лицу и – в том же слове – обращением взгляда и памяти к прошлому (вещь так и называется: «Обращение»), с беспримерным, потому что достигающим (и вновь – лингвистически) изображения в убегающем направлении, как при перемотке киноленты к началу: «и трамвай опустеет людьми» – это просто превосходно! – и завершающим победу над временем, соединив настоящее с прошлым и глядя в трамвайное зеркальце заднего вида
(То, в котором дорога бежит вспять и пьяный на грядке лежит – и он встанет с заснеженной грядки, но в обратном порядке...),
с победой над временем, – мгновение прошло, и на нём можно поставить крестик, это правда, но это и залог его воскрешения
(В пограничном небе всплыл крестик Мига, белый-белый в пропасти голубой...).
|
|